– Сколько ни болела, а все равно умерла, – вдруг бодрым, веселым голосом произносит Валентина Ивановна. – Идемте, мужики, ужинать. Идемте!
Мать семейства, оказывается, накрыла ужин не в кухне, а в просторной гостиной. И какой ужин – праздничный, обильный, в лучшей посуде. Стол буквально ломится от еды – вот какой ужин!.. Увидев стол, Опанасенко-старший только тяжело вздыхает, а вот Опанасенко-младший смотрит на стол так, словно на нем не еда, а чудовищной силы бомбы. Мальчишка, как взнузданный конь, вздергивает голову, выпрямляется.
– Я не буду ужинать, – говорит он. – Я не могу есть, когда мои товарищи… Прощайте!
Уверенным шагом человека, разрешившего все важные вопросы, твердо знающего, что надо делать, Петька выходит со двора. Он так нетороплив и силен, что даже останавливается на секундочку – посмотреть, как величественно, мирно и плавно катит свои волны река, послушать, как шелестят на берегу старые осокори. Он смотрит таким взглядом, словно навечно прощается со всем этим.
Петька идет дальше – высокий, сильный, спокойный: настоящий мужчина…
…А вот Петька уже не один: рядом с ним шагает Витька Матушкин. Мимо мальчишек чередом проплывают деревенские дома, пробегают школьники, шагают взрослые, однако для мальчишек ничего этого не существует: они смотрят только вперед, только в то беспросветное будущее, которое ждет их.
Петька и Витька решительно поднимаются на крыльцо милицейского дома. Анискин тут как тут…
– Ага, голубчики! – потирая руки, говорит он. – Пришли, а то уж я заждался.
– Мы украли деньги, – говорит Петька. – Мы знаем, где они. Пишите протокол!
– Мы все скажем! – со слезами на глазах заверяет участкового Витька Матушкин.
– Первый час ночи; в доме Веры Ивановны Косой не спят. Хозяйка сидит на сундуке, киномеханик Голиков ужинает. Суп он уже съел (пустая тарелка стоит на столе) и теперь внимательно разглядывает второе – жареную картошку.
– Что это такое? – спрашивает он.
– Картошка с мясом. Если слепой, купи очки.
– Где же мясо?
– Там же, где деньги! – отвечает жена. – Ты мне сколько денег на эту неделю выделил? Три рубля, а вся деревня говорит, что ты – миллионщик.
Киномеханик резко вскидывает голову, тупо глядит на жену, а Вера Ивановна уже почти кричит:
– Вся деревня знает, что ты – миллионщик! Говори, где деньги прячешь? Где твои миллионы?
Голиков ошеломленно бормочет:
– Какой миллионщик?
Вера Ивановна останавливается, замирает.
– Ты испугался, – шепчет она, – значит, это правда, что ты – миллионщик!..
В доме Веры Ивановны Косой темно. Только в свете полной луны можно разглядеть, что Косая и Голиков спят отдельно: жена на кровати, муж на раскладушке. Стенные часы-ходики показывают пять минут третьего, но, оказывается, что муж и жена бодрствуют, хотя скрывают это друг от друга. Вот Голиков осторожно поднимает голову, пристально смотрит на кровать – Вера Ивановна старательно похрапывает. Через несколько секунд они меняются ролями: жена пытается узнать, спит ли муж.
Наконец Голикову кажется, что Вера Ивановна действительно спит. Он осторожно поднимается, бесшумно, воровским шагом выходит из комнаты. Через две-три секунды после этого Вера Ивановна тенью сползает с кровати, согнувшись, следует за мужем.
По темным сеням – луна только лучиками проглядывает сквозь дощатые стены – киномеханик выбирается на крыльцо. Вера Ивановна – за ним. Затем Голиков бежит через двор к хлеву, проскальзывает в него, проходит в угол, где – гора навоза. Торопливо работая лопатой, Голиков достает из-под навоза брезентовую сумку кассирши; он опять замирает, прислушивается к ночным звукам – ничего подозрительного не слышно, так как Вера Ивановна успевает затаиться за открытыми воротами хлева.
Дальше события развиваются быстро, Скрываясь в тени забора, Голиков бежит к полуразвалившейся бане, проникнув внутрь, прячет сумку под гнилую половицу, наваливает на нее кучу обгорелых кирпичей. Действует он лихорадочно и, конечно, не способен заметить, как в дверь заглядывает Вера Ивановна. После этого она мчится в дом…
Вера Ивановна храпит и даже сладко причмокивает, когда Голиков возвращается.
В кинобудке, что пристроена к деревенскому клубу, разыгрывается забавная сцена. Из узких дверей показывается спина и туго обтянутый зад участкового, слышен его молящий голос:
– Голубчик, Григорий Петрович, ягодка ясная, свези ты меня в район на своем замечательном мотоцикле… Начальство приказало быть в десять, а у меня никакой завалящей колымаги нет. Прихвати ты меня, мил человек.
Слушая участкового, Голиков запирает на два замка кинобудку, прячет ключи во внутренний карман вельветовой куртки; у него такое выражение лица, словно он чрезвычайно рад комедии, которую разыгрывает участковый.
– Да о чем речь, Федор Иванович! – ласково обнимая Анискина за талию, говорит Голиков. – Буду рад вместе с вами прокатиться до райцентра…
Анискин живо забирается в коляску, натягивает на колени брезент.
– Вот выручил, голубчик, вот удружил! – радуется он. – Век тебя буду благодарить, дорогой Григорий Петрович!
Мотоцикл выезжает на длинную улицу, с треском набирает скорость, летит по ней. Это действительно сильная и быстрая машина, кажется, что прошло мгновение, а мотоцикл уже мчится по проселочной дороге.
– Молодца, Григорий Петрович! – радостно кричит Анискин. – Теперь я выговор не получу, мне только предупреждение дадут.
В райцентре Голиков резко снижает скорость.
– Где вас высадить, Федор Иванович?
– Возле прокуратуры, – отвечает Анискин и снова начинает театрально суетиться. – Но ты меня, голубчик, не бросай. Дел у начальства – на одну минуту, а как я буду домой добираться?… Так что ты, Григорий Петрович, как возьмешь кино про Фантомаса, так сразу за мной и заезжай… Договорились, а?
– Договорились! – смеется Голиков.
Мотоцикл останавливается возле районной прокуратуры.
– Так ты не бросаешь меня, голубчик?
– Заеду, заеду, Федор Иванович.
Кабинет районного прокурора старомоден. Здесь доживает свой век продавленный дерматиновый диван, книжный шкаф модели сороковых годов, фикус в кадке. Не молод и сам прокурор – за столом сидит худощавый седовласый человек в сильных очках. Он вертит в руках толстую деревянную ручку с пером "рондо" – вот уж старина-то! – и сердито смотрит на Анискина, по которому видно, что участковый всего полсекунды назад говорил о чем-то важном. И рука Анискина еще занесена вверх.
– Вот такая история! – говорит Анискин и садится на продавленный диван. После этого он начинает глядеть на прокурора "голубыми" подхалимскими глазами, толстое лицо Анискина расплывается в умильной улыбке. Заметив это, прокурор встает, подойдя к участковому, сердито говорит:
– А ну, бросай валять комедию!
– Как прикажете, товарищ прокурор! – скороговоркой отвечает участковый и делается серьезным, но в этой серьезности столько игры, что прокурор ожесточенно плюет и отходит к окну.
– Если бы знал ты, Федор, как я от тебя устал! – говорит он. – Мне легче, поверь, разгрузить баржу с мукой, чем с тобой разговаривать…
– А ты не разговаривай, оживляется Анискин, – ты мне, Максимушка, постановление на обыск дай, а сам молчи. Если хочешь, я за тебя говорить буду. Я – мастер говорить! Дашь разрешение на обыск?
Прокурор безнадежно вздыхает:
– Тебя могила исправит, Федор! Смотри, сколько дров ты наломал только на одном деле! Следователя не вызвал, мальчишек отпустил, с парохода их снимал… Не гляди на меня удивленно: я – прокурор, я все обязан знать! А теперь хочешь делать обыск. Что ты будешь говорить, если не найдешь деньги?
– На пенсию уйду.
– Тьфу! Опять за свое… Сотый раз от тебя слышу: "На пенсию уйду". Ей-богу, надоело!
– Во! Золотые слова! Если я тебе надоел, дай постановление на обыск – живой ногой убегу.
Неожиданно прокурор, улыбнувшись добродушно, садится рядом с Анискиным. Теперь видно, что этих людей связывает давняя дружба и что ворчанье прокурора было таким же привычным, как веселое отбрехивание участкового.
– Уверен, что найдешь деньги? – спрашивает прокурор. – Отвечай, как на духу.
Анискин становится серьезным по-настоящему.
– Если денег нет, – медленно произносит он, – значит, я в людях не понимаю… Твердо говорю: сниму погоны, если ошибся!
– Рыбу ловить будешь?
– Рыбу… Давай постановление! Дело-то возбуждено!
– Постановление дам, но не тебе. Жди приезда следователя. Прокурор возвращается к столу, быстро записывает что-то.
– Рыбу ловить – это хорошо! – говорит он, – Возьмешь меня с собой?…
– Это с каких же пирожков?
– А с тех пирожков, – рассвирепев отвечает прокурор, – что если ты деньги не найдешь, мне тоже один выход – на пенсию!
Еще на большей скорости, чем на пути в райцентр, мотоцикл Голикова мчится по проселочной дороге, распугивая куриц и гусей, врывается в деревню, не сбавляя скорости, несется по длинной улице. Мотор грозно воет, пыль столбом поднимается за машиной, ветер раздувает легкие волосы участкового.
– Вас куда, Федор Иванович? – кричит Голиков. – В милицию?
– Пропади она пропадом, милиция! – кричит в ответ Анискин. – Вези меня домой, уважаемый Григорий Петрович. От работы кони дохнут.
Участковый жестковато прищуривается, вынув руку из-под брезента, протягивает ее к мотору мотоцикла и в тот момент, когда машина приближается к милицейскому дому, вороватым движением срывает какой-то проводок. Мотоцикл чихает, дергается, замедляет ход и наконец замирает.
– Это что такое содеялось, что мы остановились? – удивленно спрашивает Анискин.
Голиков с недоуменным лицом наклоняется к мотору, осмотрев его, чертыхается.
Когда он выпрямляется, то видит такого Анискина, какого увидеть не ожидал. На него глядят строгие глаза милиционера:
– Вы задержаны, гражданин Голиков! Прощу следовать, в кабинет.
Киномеханик теряется.