– Не время шутить, товарищ Анискин! – бормочет он.
– Прощу следовать в кабинет.
В кабинете участкового, оказывается, много людей. Сидят на табуретках Петька и Витька, на краешке стола, читая бумаги, примостился, незнакомец в форме капитана милиции, директор школы Яков Власович. Участковый чеканным шагом подходит к столу, за руку здоровается с поднявшимся молодым капитаном, обращается к присутствующим:
– Разрешите представить следователя райотдела милиции капитана Качушина. – Он берет руку под козырек. – Позволите продолжать дело, товарищ капитан?
– Конечно, Федор Иванович!
Участковый неторопливо придвигает к себе стопку бумаги и чернильницу с ручкой:
– Гражданин Голиков, прошу сесть вот на эту табуретку. Голиков спокойно садится, закидывает ногу на ногу, вынув из кармана пачку сигарет, закуривает.
– Несовершеннолетний Опанасенко, – говорит Анискин, – прошу вас повторить показания…
– Двадцать третьего августа, – ровным голосом говорит Петька, – киномеханик сказал, что мой отец устроил в райцентре пьяную драку и что отцу грозит тюрьма… – Петька останавливается, чтобы перевести дух. – Голиков сказал, что отцу могут дать три года тюрьмы, но его можно спасти, если выкрасть протокол… "У кого?" – спросил я Голикова, и он сказал, что протокол привезет кассир на сплавконторском "газике"…
И происходит неожиданное – вдруг нервно вскакивает Витька Матушкин, размахивая руками, кричит:
– Мы про деньги ничего не знали, мы Петькиного отца спасали, а Голиков нас обманул: никакого протокола в сумке не было, там только деньги лежали… Много-много денег!
Анискин стучит шариковой ручкой по столу:
– Несовершеннолетний Матушкин, не нарушайте порядок. Опанасенко, продолжайте…
– Витька правильно сказал, – говорит Петька. – Мы думали, в сумке протокол на отца, а там деньги… Голиков их взял себе и сказал, что нужно молчать, иначе нас всех арестуют…
Петька не успевает закончить, как Голиков встает, обращаясь к следователю Качушину, возмущенно говорит:
– Товарищ капитан, прошу обратить самое серьезное внимание на мои слова… Все, что происходит здесь, – гнусная клевета! – Он повертывается к участковому, грозно поднимает руку. – Еще выяснится, товарищ Анискин, из каких побуждений вы стараетесь выгородить учащихся Опанасенко и Матушкина и оклеветать меня – честного человека.
Голиков садится и принимает прежнюю позу: нога на ногу, в зубах – потухшая сигарета. Петька и Витька смотрят на него пораженно, а участковый быстро выходит из-за стола, подойдя к дверям, уверенно распоряжается:
– Гражданин Голиков, следуйте за мной… В качестве понятого прошу присутствовать вас, Яков Власович…
– Нам непременно нужен второй понятой, – говорит милицейский капитан.
– Вторым понятым будет кузнец Юсупов. Он ждет на улице…
К дому Веры Ивановны Косой, вызывая переполох в деревне, движется группа людей. Рядом с Анискиным идет человек, нам еще не знакомый. Это следователь милиции капитан Качушин. Замыкает это шествие кузнец Юсупов – тоже новое действующее лицо. Он несет в руках большую брезентовую сумку с инструментами. По мере продвижения группы к дому Косой она обрастает любопытными мальчишками.
Анискин поднимается на крыльцо, громко стучит.
Двери открывает Вера Ивановна, одетая почти нищенкой. Участковый действует быстро – выхватывает из кармана бумагу, показывает ее Косой.
– Имею разрешение прокурора на обыск! – проходя через сени, говорит участковый.
Вера Ивановна старается задержать Анискина, но он мгновенно входит в комнату, показывает на грандиозный сундук.
– Гражданка Голикова, прошу открыть сундук для производства обыска! Ать-два-три! Открывайте!
Пожалуй, в первый раз мы видим Веру Ивановну искренней. Она не играет никакой роли, когда в страхе хватается за голову:
– Не открою! Не открою! Ой, помираю, ой, спасите! Участковый выполняет служебный долг.
– Понятой товарищ Юсупов, – говорит он, – помогите мне, покажите свое кузнечное мастерство…
Кузнец с инструментом подходит к сундуку, кладет сумку на пол, достает клещи и ломик.
– Не дам ломать сундук! – вопит Косая и бросается к Анискину. – Половина денег – мои, мои! При разводе суд определит, что половина денег – мои, мои, мои!
– Открывайте сундук!
Вера Ивановна достает из каких-то тайных мест в одежде пять ключей, подходит к сундуку. Мелодично поет старинный внутренний замок, лязгают навесные замки, звенит еще один внутренний замок, и наконец сундук открывается… Видна серая сумка сплавконторской кассирши. Голиков бросается на жену, но участковый бдителен: схватив киномеханика за руки, он шепчет ему:
– Вот и дофантомасились, гражданин Голиков!
В кабинете Анискина – трое: участковый, капитан Качушин, директор школы. Анискин сидит на подоконнике настежь распахнутого окна, подставляя лицо под струю прохладного воздуха, говорит таким тоном, словно беседует с самим собой.
– Вы спросили, товарищ капитан, как я так быстро на киномеханика Голикова вышел. А через кино! Почему, думаю, у нас в клубе через неделю кино про Фантомаса идет или "Великолепная семерка"?
Анискин спускается с подоконника, прохаживается:
– И что это вообще, друзья-товарищи, получается! В кино пойдешь – тебе или Фантомаса, или шпиона показывают, книгу откроешь – опять шпионы… Почему так получается, что раньше мальчишонки играли в "Чапаева" или в "Красных дьяволят", а теперь в Фантомаса? Какой министр за это ответить должен? А как же! Ведь Голиков как рассуждал? А вот так: "Я мальчишонкам голову фантомасами заморочу, на грабеж их сподвигну, деньги схвачу – и все! Мальчишки несовершеннолетние, им больше колонии не дадут, а я, Голиков, сижу при больших деньгах…"
Анискин замолкает, снова садится на подоконник.
– Я сегодня долго беседовал с ребятами, – вступает в разговор Яков Власович. – И знаете что выяснилось? Ни Петр Опанасенко, ни Виктор Матушкин не понимали, что они совершали уголовное преступление. А кто в этом виноват? Мы, школа!
Глаза у директора грустные.
– Если ребят арестуют, – продолжает он, – на мою голову обрушатся громы небесные, хотя еще в прошлом году мы на педсовете говорили о том, что надо учить ребят разбираться в законах и в уголовном кодексе… А кто будет преподавать? Где специалисты? Ну, проведет пару бесед Федор Иванович, а дальше что? – Он откровенно тяжело вздыхает. – На меня обрушатся громы небесные – ерунда, переживем, но ведь Петр и Виктор, могут в колонию угодить… Сердце кровью обливается!
Наступает длинная пауза, трое молчат, затем Анискин неожиданно для всех шутливо выпячивает нижнюю губу, лицо у него легкомысленное.
– Безобразное дело получается! – притворно сердится он. – На два часа я вызвал геолога Лютикова, который из себя добровольного сыщика выстраивает и наводит клевету на друзей-товарищей, а его, черта, до сих пор нету. На полчаса опаздывает. Ну, Лютиков, будет тебе коленкор!
От часов Анискин переходит к тумбочке, на которой когда-то стоял сломанный радиоприемник, показывает на гору истрепанных книг:
– Это все про шпионов и жуликов! – по-прежнему театрально сердится он. – Вот сколько Лютиков за три месяца прочитал в библиотеке.
Капитан Качушин состраивает серьезную мину.
– Для чего же вы изъяли книги из библиотеки, товарищ старший лейтенант? – спрашивает он.
– Читать, товарищ капитан! – щелкнув каблуками, отвечает Анискин и грозно машет пальцем. – Где же этот Лютиков? Ну, я его без горчицы схарчу!
И как раз в этот момент в окно врывается такой шум и гам, что участковый втягивает голову в плечи. Слышны топот десятков ног, восторженные крики ребятишек, торжествующий гудок деревенской электростанции. Что-то важное, небывалое происходит в деревне, и, Анискин уже было бросается к окну, как на пороге появляется нечто странное, непонятное, иррациональное. Только через несколько секунд можно понять, что это человек, но какой – лицо у него черное, жирное, блестящее; с одежды на пол струится тоже черное, блестящее.
– Товарищ старший лейтенант, – кричит иррациональное существо, – подозреваемый Лютиков прибыл по вашему вызову!
– Лютиков? – оторопело восклицает участковый и бросается к геологу. – А что с тобой случилось, Лютиков?
– Нефть пошла! – ревет черный человек. – Нефть пошла! Ура! Нефть пошла!
Словно ураган проносится по кабинету участкового и сметает всех, кто сидел здесь; в течение одного мгновенья комната пустеет.
За околицей деревни, покачиваясь, возносится к небу желтый и яростный язык нефтяного пламени.
– Нефть пошла! – ревет вся деревня и бежит к буровой вышке.