– Все?
– Все, товарищ старший лейтенант милиции.
– Имею ряд вопросов, – говорит Анискин. – Где вы, гражданин Лютиков, находились сегодня между десятью и одиннадцатью часами? По моим сведениям, женщины в деревне вы не имеете, друзей тоже, покупок в магазинах не производили – это во-первых, а во-вторых, вы вчера посетили контору сплавного участка, где могли слышать разговоры о поездке кассира за деньгами… Объясните, зачем вы посетили контору сплавного участка?
На этот вопрос Лютиков ответить не может.
– Я там был потому, – начинает он, но осекается. – Я там был для того, чтобы… Я ходил в контору сплавного участка…
Смешавшись, он замолкает, а участковый глядит на него безжалостными пронизывающими глазами.
– Прошу вас никуда не уезжать, товарищ Лютиков, – говорит он. – Для дальнейших бесед вы будете специально вызваны…
Анискин грозно качает пальцем перед его носом:
– Мы таких ловкачей видывали, товарищ Лютиков, видывали. Ишь ты! Задумал навести тень на плетень… Нас не обманешь!
Отвернувшись от растерянного Лютикова, участковый ведет себя так, словно того и не существует на свете. Все внимание Анискина теперь сосредоточено на пьяном рабочем, который продолжает спать; неторопливыми шагами участковый подходит к нему, наклоняется и крепко встряхивает за плечи:
– А ну-ка, просыпайся, гражданин Опанасенко. Кому говорят, просыпайся!
Разбудить пьяного человека трудно, но Анискин настойчиво и до тех пор трясет Опанасенко, пока рабочий не открывает глаза.
– Чего? Куда? – бормочет он. – Это вы, Федор Иванович? Где я?
Распрямившись, Анискин горестно смотрит на Опанасенко, потом, отвернувшись, негромко приказывает:
– Следуйте за мной, гражданин Опанасенко.
Анискин уводит пьяного за палаточный городок, на вырубки. Здесь участковый садится на пень, обтерев огромным платком потное лицо, горестно вздыхает:
– Ты позавчера в райцентре был, Василий?
– Был, – тихо отвечает Опанасенко.
– В милицию попал?
– Попал.
– За что?
Руки рабочего дрожат, по бледному лицу струится пот, ноги подламываются.
– Не помню за что, Федор Иванович, – прижав руки к груди, говорит он. – Что в милиции был, помню, а за что – не помню.
Глаза участкового становятся совсем тоскливыми.
– Эх, Василий, Василий, – говорит он. – Вот ведь был человек да весь вышел… До чего же ты себя довел, парень, если не помнишь, что на базарной площади учинил драку. Ведь протокол составлен…
– Все может быть, – покорно говорит Опанасенко и роняет голову на грудь. – Пропал я, дядя Анискин, совсем пропал! Ты отпусти меня сейчас – может, отлежусь, тогда что хочешь ты со мной и делай…
– Иди, Василий! – почти шепотом разрешает Анискин. Опанасенко повертывается к нему спиной, делает несколько шагов и валится на землю. Через секунду он уже спит – стонет во сне и так болезненно морщится, что Анискин стискивает зубы от тоски и жалости.
На деревню медленно опускается теплый летний вечер; улицу пересекают длинные тени, громкоговоритель на колхозной конторе передает что-то тихое, вечернее; на скамейках возле домов сидят отдыхающие старики и старухи, умиротворенно беседуют.
– Анипадист, а, Анипадист! – обращается один старик к другому. – Ты слыхал, Анипадист, что грабителя-то, его ить нашли.
– Как же не слыхал – слыхал! – таким же мирным голосом отзывается Анипадист. – Только он не один, грабитель-то. Их, слыхать, семеро. Все – цыгане! Одна баба – с наганом. Она его чуть не застрелила.
– Кого?
– Как кого? Да Федьку Анискина. В Федьке-то три дырки – еще с фронту, так она ему четверту просверлила… Теперь он в больнице лежит.
– Кто лежит?
– Как кто? Да Федька Анискин-то…
– Да ты очнись, Анипадист! Как это Федька в больнице лежит, ежели он сам живой по улице поспешает.
– Кто поспешает?
– Федька Анискин, вот кто!
По вечерней улице действительно деловым озабоченным шагом следует участковый инспектор. Он помахивает кожаной планшеткой, грозно покашливает. Пока он движется по направлению к своему рабочему кабинету, уличная вечерняя жизнь продолжается своим чередом: на следующей скамейке тоже ведется беседа.
– Я вот что скажу тебе, Ванятка, – говорит древний дед такому же древнему деду. – Я тебе так скажу, что кассира-то геологи ограбили. Федька Анискин одного уже заграбастал.
– Это какого же?
– А того, что все по деревне шнырит, все выглядывает, во все дела встревает… Лютиков его фамилия – вот так.
– Это какой же будет из себя Лютиков?
– А вот такой, что сейчас на крыльце милиции сидит.
И верно: на крыльце милицейского дома в полном одиночестве сидит геолог Лютиков. Поза у него безнадежная и горестная, и он не сразу замечает участкового уполномоченного, который останавливается в пяти метрах от него.
– Вот что, гражданин Лютиков, – глядя на ручные часы, говорит Анискин. – Вы можете быть свободны до тринадцати ноль-ноль завтрашнего дня…– И хлопает ладонью по планшетке. – Интересы дела требуют, чтобы дознание пополнилось дополнительными данными… Прошу вопросов не задавать, слов не произносить! Да завтра, гражданин Лютиков!
Участковый так грозен, что Лютиков от страха закрывает глаза.
Оставив ошарашенного Лютикова на крыльце, Анискин еще более энергичным шагом продолжает свое движение по длинной улице деревни.
А вот участковый инспектор уже не один – за ним поспешает директор школы Яков Власович, и движутся они не по деревне, а по извилистой лесной тропинке; вид у директора недоуменный, он не понимает, куда и зачем они идут, но отставать от Анискина не хочет и забавными прыжками то и дело догоняет его. Лес понемногу наполняется сумерками, пищат и распевают на разные голоса лесные пичуги. Тайга, настоящая тайга вокруг участкового и директора, и вскоре Анискин начинает понемногу замедлять шаги: наконец он поднимается на цыпочки, остановившись, шепчет:
– А теперь, Яков Власович, сучьями не хрусти, иди тихо, как домовой.
Лицо у Анискина – таинственное, глаза возбужденно блестят. Продолжая двигаться на цыпочках, участковый бесшумно подходит к толстой сосне, выглянув из-за нее, жестом приглашает Якова Власовича приблизиться.
– Вот они, голубки! – шепчет участковый. – Вот они где, милые, окопалися.
На круглой и ровной поляне стоит шалаш, похожий на шатер, слева от шатра – землянка, между нею и шалашом пылает огромный костер, вокруг которого сидят мальчишки. Их здесь так много, что директор школы сдавленно охает, а Анискин грозно шипит на него:
– Дышите аккуратно. Не ровен час, услышат!
В одинаковых позах – со скрещенными ногами – мальчишки сидят на земле. Словно из-под земли, на поляне появляется рослый мальчишка с синим лицом и голым черепом. Подражая французскому актеру Марэ, он передвигается плавными грациозными движениями, голова у него величественно задрана, плечи широченные. Выйдя на середину поляны, он замирает, как бы для того, чтобы позволить осмотреть себя.
– Это он синей глиной намазался! – шепчет Анискин. – Такой глины на реке – сколько хошь. Ах, мать честная!
Фантомас трагически скрещивает руки на груди, отставляет одну ногу, и сразу после этого к нему стремглав бросаются двое шустрых мальчишек. Один из них набрасывает на плечи Фантомаса мантию-простыню, второй ставит позади Фантомаса высокий табурет, видимо изображающий трон. Фантомас величественно опускается на него, не разнимая скрещенных рук. Усевшись, он небрежно кивает, и в ответ на это из-за шалаша выскакивает еще один мальчишка с бумажным свитком в руках. Как только он подносит бумагу к глазам, по радио начинают транслировать торжественно-траурную мелодию. Когда музыка обрывается, мальчишка со свитком бумаги начинает торжественно читать:
– Двадцать шестого августа тысяча девятьсот семьдесят второго года, резиденция Пале Рояль, канцелярия его величества Фантомаса…– разносится над поляной жуткий радиоголос.
Участковый инспектор вздрагивает, удивленно вытаращив глаза, забыв о конспирации, охает:
– А ведь это мой мегафон! Батюшки! Это же мой мегафон! Анискин медведем вываливается на поляну. Его появление так неожиданно, что происходящее напоминает знаменитую немую сцену из "Ревизора"… Мальчишки замирают, величественный Фантомас еще выше задирает синее жуткое лицо.
– Вот ты гляди, Яков Власович, какое интересное дело получается, – оказавшись в центре поляны, спокойно говорит Анискин. – А получается такое дело, что милицейское начальство из района дает дяде Анискину такую штуковину – мегафон, чтобы дядя Анискин голос не надрывал. А у него этот мегафон крадут! – Участковый повертывается к лесу, повышает голос. – А ну, давайте-ка сюда мегафон!
Из сосен выходит смущенный мальчишка и протягивает Анискину милицейский мегафон.
– Вот спасибочки-то! – театрально радуется участковый. Яков Власович пораженно всплескивает руками.
– Боже! Как я не узнал Петра Опанасенко – одаренного, но недисциплинированного учащегося восьмого класса "б"!
Участковый продолжает действовать. Он быстро подходит к помощнику Фантомаса, непонятно улыбаясь, просительно обращается к мальчишке:
– Витька, а Витька! Будь другом, достань-ка мне с этой вот сосны вон ту веточку.
Ничего не понимая, криво улыбаясь, помощник Фантомаса подходит к сосне, схватившись за ветви, начинает подтягиваться; в это мгновенье участковый сует в оба кармана его брюк руки и вынимает игрушечный пистолет.
– Ах, ах! – радуется Анискин. – Вот чего на сосне-то растет! В напряженной тишине участковый подходит к Фантомасу.
– А ведь продавщица Дуська, – говорит он, – продала два таких. Сам отдашь, Петька, или обыскать?
Фантомас вынимает из кармана и молча отдает Анискину второй пистолет.
– Вот еще раз спасибочки! – радуется Анискин. – А теперь слушай мои распоряжения, хулиганский народ! – голос участкового становится командирским. – Все, кроме Петьки и Витьки, марш домой. Чтобы через секунду я здесь ни одного сопливого носа не видел! А ну!