водом не проскочила молния, разинулась пасть с зубами размером с пеньки от срезанных сосен, а может и больше, и вой сирен перекрыл могучий рев рассерженного гигантоида.
Чьи-то сильные руки вздернули Карика в небо и поставили на ноги. Он пошатнулся, но его поддержали.
Появилось озабоченное лицо дяди Коли. Он что-то говорил, но Карик не слышал, продолжая зажимать уши. А из-за его плеча выглядывала Олеська, и тут Карику стало совсем-совсем стыдно.
И он заплакал.
– Ну, что? Искупаемся? – предложила Олеська. Вода в запруде выглядела спокойной, не такой стремительной, как в Ангаре. Хотя наверняка была такой же холодной – бодрящий ветерок, дующий от запруды, отгонял тучки гнуса и приятно холодил расчесанные щеки.
– У меня купального костюма нет, – пробормотал Карик.
– Вот чудак, – сказала Олеська, – ты что – совсем дикий?
Она стянула платье и все остальное и ступила в воду.
Карик отвернулся и сел в траву. Его тут же окружили крупные стрекозы.
– Ну, что? Здесь будешь ждать? – уточнила Олеська. – Если плавать не умеешь, тут неглубоко, и течение не сильное. До Ангары топать и топать.
– Вот и топай, – пробормотал Карик.
Он щурился на слепящее сквозь высоченные сосны солнце и невольно прислушивался к плеску шагов Олеськи, пока их не заглушил шум ветра в ветвях деревьев и тростниках. Тогда он посмотрел на запруду. Девчонки не видно, только одежда на берегу.
Карик поежился.
Плавать он, видите ли, не умеет.
На самом деле плавать он умеет, только, если честно, плохо. Отец несколько раз брал его в бассейн, где учил держаться на плаву, и у Карика даже стало получаться, пока однажды он не решил проплыть всю дорожку самостоятельно и на середине, когда силы иссякли, ноги не смогли нащупать спасительного дна, и Карика охватила такая паника, что чуть не захлебнулся. Больше он в воду не лез, как отец ни уговаривал.
Карик встал, отмахнулся от наглых стрекоз, побрел к запруде. Покосился на скомканные шмотки Олеськи, стянул с ноги сандалию, потрогал воду. Прохладная. Прозрачная. Волнистое дно желтеет. Стайки рыбешек.
– Эй, Олеська, – тихо позвал Карик, но девочка не отозвалась. Наверное, плещется во всю по ту сторону плотных зарослей тростника.
Карик стянул вторую сандалию, зашел поглубже, прошелся вдоль бережка туда и обратно. Затем решился, вышел из запруды, разделся, и смелее пошел к колышущимся на ветру тростникам. Дно понижалось медленно, и дойдя до зарослей Карик обнаружил, что вода достала только-только до пояса.
– Олеся! – позвал Карик. – Ты где?
Идти дальше не хотелось. Кто его знает – что там? Ему даже казалось, вредная девчонка притаилась по ту сторону и хихикает в ладошку, наблюдая за столичным жителем в неестественной среде обитания, как говорил Собачухин.
– Олеся, хватит прятаться, – почти жалобно сказал Карик. – Мы же купаться пришли.
– Гум, – пробурчали где-то над ним, и на припекавшее голые плечи солнышко пала тень. Стало удивительно тихо. Рассыпались в стороны надоедливые стрекозы, замолчали цикады.
Карик посмотрел вверх и увидел.
Это.
Это смотрело на него огромными круглыми глазами и жевало. Преогромная пасть с огроменными зубами открывалась и закрывалась, вниз летели перемолотые стебли. Ноздри раздувались, и Карик почувствовал дыхание зверя.
– Гуум, – повторил зверь, вздыбил голову, которая казалась крошечной на невероятно длинной шее, и сделал какое-то странное движение, отчего по шее прокатилась волна, воздух наполнился густым гулом, будто что-то провалилось в огромную пустую бочку.
Карик замер ни жив, ни мертв.
Затем зверь двинулся на него. Массивное тело встало из воды, и водопады ручьев побежали по морщинистой коже. Лапа толще сосны опустилась на дно, песок под Кариком содрогнулся, он шагнул назад, запнулся и упал, не в силах оторвать взгляд от наступавшей на него горы. Вода сомкнулась над головой, и это вернуло жизнь в парализованное ужасом тело.
Карик вскочил, сжал руки в кулаки, зажмурился и что есть мочи заорал:
– А-а-а-а-а!!!
– Гуум, – вторил ему зверь почти удивленно, но Карик, не открывая глаз повернулся и задал стрекоча.
Он бежал так, как никогда не бегал. Ни на физкультуре. Ни от хулиганов. Ни в догонялки. Трава летела из-под ног. Ветер бил в лицо. Хлестнула ветвь, другая, и только тогда Карик открыл глаза. Он мчался уже по лесу, но скорости не сбавил. Ему казалось, ящер бежит вслед за ним. Даже не так – несется во весь опор, как дикая лошадь, только еще быстрее, ломая деревья и выбивая в земле огромные следы.
Не хватало дыхания.
Перед глазами пламенели круги.
Исхлестанная иглами кожа горела.
Колени подгибались.
Но вместе с ужасом Карик вдруг ощутил к себе, к своей трусости такую злость, что это придало силы бежать еще быстрее, еще, пока нога вдруг не зацепилась за что-то, он потерял опору и со всего маху обрушился в густые заросли папоротника, ощущая даже облегчение, потому как понял, что иссяк, и ничто не заставит его подняться и продолжить бег, даже если по пятам будет гнаться целое стадо ящеров.
Курног обходил лежащего Карика и тыкал его в боки. Карик не шевелился, ожидая, что тому надоест, и он убежит по своим курногим делам. Зажмурив глаза покрепче, мальчик стал считать. Сначала до десяти, медленно, как полагается: девять с половиной, девять с четвертью, потом – до ста. На восьмидесяти ему показалось, что курног отстал, по крайней мере перестал бодать его в ребра, но продолжал считать – чтоб наверняка. А когда открыл глаза, то оказалось, что прилипчивое создание никуда не делось, а лежало перед ним на брюхе, вытяну в струнку хвост и шею с тяжелой головой, подогнув нелепые лапы под себя.
Увидев, что Карик открыл глаза, курног тут же поднялся и пошел на очередной круг.
– Брысь, – прошептал Карик. – Уйди. Сгинь. Ну, что я тебе сделал?
Последнее он сказал почти плаксиво. Курног боднул.
Карик перекатился на спину и ощупал себя. Во всех книжках, в которых герои падали с высоких круч, они первым делом себя ощупывали. Все оказалось целым, все на месте, даже не очень-то и болело. Только саднило колени, которыми он пропахал землю.
Карик сел. Курног отбежал в сторону и принял странную стойку – пригнувшись к земле и покачиваясь из стороны в сторону. Если б он не был таким мелким, то выглядел угрожающим. Подобрав шишку, Карик запустил ею в курнога, но промахнулся. Курног побежал за шишкой, вцепился, заурчал.
То, обо что мальчик споткнулся, оказалось кладкой. Большой кладкой ящеров, сверху еле-еле прикрытой сухими ветками и травой. Все яйца разбиты – то ли зверь какой полакомился, то ли курноги сами разбежались. Карик поднял обрывок кожистой скорлупы. Вернулся курног и вцепился в скорлупу, вырывая ее из рук. Карик разжал пальцы, и курног принялся грызть добычу.
Карик совсем его не боялся. Тот был настолько мал и нелеп, что смех разбирал, глядя на него и возню со скорлупой, шишками, ветками. Главное, что беспокоило мальчика, – он не знал точно, куда идти. Карик огляделся, но со всех сторон его окружали деревья – высоченные сосны, белесые стволы берез, а между ними густые заросли папоротника. По земле стелились низкие кустики, усыпанные ягодами. Карик сорвал одну, пожевал и выплюнул – кислятина. Курног повторил за ним – разинул пасть, схватил ягодный кустик и выдернул его из земли. Пожевал и выплюнул. Жалобно пискнул.
– Есть хочешь? – сочувственно спросил Карик. – И я бы не отказался.
И он побрел в ту сторону, откуда, как ему казалось, доносился гул реки.
Курног шнырял поблизости, то выбегая вперед, то отставая, то скрываясь в буреломе, то вскакивая на поваленный ствол дерева с заросшими мхом глубокими бороздами, будто кто-то давно его пытался жевать.
Когда Карику показалось, что он окончательно потерялся, и страх, да что там – страх! – ужас ледяной рукой схватил за горло и от изнеможения захотелось сесть на землю и зарыдать, он вдруг увидел мальчишку. Тот лежал в одних трусиках за густыми зарослями орешины и смотрел куда-то сквозь листву.
– Эй, – позвал Карик. – Эй!
Мальчишка дернул пяткой, извернулся, вскочил на ноги и в его руках оказалось странное устройство из обструганной ветки, согнутой дугой веревкой и короткой заостренной палочкой с пером.
– Ты чего? Чего? – зашипел мальчишка, и только теперь Карик признал в нем Петьку, что давеча швырял камешками в Собачухинских курногов. Лицо Петьки перепачкали полосы грязи, в вихрах торчали перья.
– Ничего. А ты чего? – спросил Карик, но Петька приложил палец к губам.
Сверху, где располагалось Петькино лежбище, открывался вид на пологий склон, а еще дальше виднелись знакомые столбы Периметра.
– Видишь? – Петька ткнул Карика острым локтем в бок. – Видишь?
– Столбы? – также шепотом переспросил Карик. – Столбы вижу.
– Да нет, вон под тем столбом, – он показал грязным пальцем куда надо смотреть.
Карик пригляделся.
У подножия столба возилась какая-то зеленоватая фигура. Она почти сливалась с травой, и было трудно понять – человек это или…
– Ящер? – обомлел Карик. И ему захотелось чтобы их убежище оказалось понадежней.
– Сам ты ящур, – ответил Петька. – Человек. Шпион. Вредитель.
Кто такие шпионы Карик, конечно, знал. Но кто такие вредители? Насекомые?
– Сам ты насекомое, – прошептал Петька. – Молчи, а то услышат.
Здесь Карику следовало обидеться, встать с земли и пойти к этому человеку, чтобы тот помог вернуться в поселок, поскольку человек, за которым следил Петька, конечно же, не был никаким шпионом, потому как Петька все придумал. Но тут, где только что был, как его назвал Петька, вредитель, бухнуло, в воздух потянулся белый дымок, а зеленая фигура исчезла.
– Ой, – сказал Карик.
– Вот тебе и ой, – Петька вскочил и припустил бегом по склону к Периметру. Обернулся: – Ну, ты чего застрял? Пошли!
Карик покорно пошел. Вслед за ним пошел и курног, который, как оказалось, никуда не сбежал, а таился тут же в траве.