– Почему тебя это так бесило? – спросил Андерс.
– Почему? Да потому что это несправедливо, сам понимаешь. Человек не виноват в том, где он родился.
– А много было денег?
– Десятка или что-то типа того, – ответила Чарли. – Ты чего? – продолжала она, когда Андерс расхохотался. – Чего в этом такого забавного, черт подери?
– Да нет, ничего, но – десятка? По-моему, из-за этого не стоит так возмущаться.
– Тут дело не в сумме, а в… принципе.
– Извини, что я рассмеялся, но я подумал, что речь идет о большой сумме, – Андерс снова посмотрел на воду. – Ты что, правда здесь купалась?
– Да.
Чарли подумала о том, как в детстве, бывало, все лето плавала в этой реке. Доплывала до Вермланда, возвращалась в Вестергетланд, снова в Вермланд, а потом плыла дальше, где река широко разливалась, впадая в озеро Скагерн – неподалеку от домика, где она жила.
Когда я умру, говаривала Бетти, развей мой прах над Скагерном. Я всегда мечтала, чтобы мой прах развеяли над морем. Подумать только – свободно плыть по течению, далеко-далеко.
В такие минуты Чарли обычно напоминала Бетти о том, что Скагерн – всего лишь озеро, и все кончается возле заслонок дамбы или очистных сооружений, никуда его воды ее не понесут.
Но когда-нибудь я все равно доберусь до моря, возражала Бетти, потому что рано или поздно все попадает в море!
– Никогда бы не решился здесь купаться, – проговорил Андерс.
– Почему?
– Есть в этой черной воде что-то такое… неприятное.
– Это не вода черная, – ответила Чарли. – Она кажется черной из-за глубины.
– Тогда эта река, должно быть, жутко глубокая.
– В народе говорят, что она бездонная.
Андерс рассмеялся и сказал, что это типично для таких забытых богом мест – там люди верят во всякое. Словно путешествуешь назад во времени.
На что Чарли ответила, что – странное дело – он, который никогда никуда не ездит дальше Стокгольмских шхер, так много знает о забытых богом местах.
– Но ты ведь сама сказала – народ верит, что она бездонная.
– Да какая разница! – пожала плечами Чарли. На самом деле она никогда не верила, что река бездонная, – ни она, ни Сюзанна.
Где-то всегда есть дно.
Они имели обыкновение купаться в том месте, которое называлось омутом: говорили, что там подводные течения так сильны, что могут утянуть тебя на дно, даже когда заслонки дамбы закрыты. Только после того несчастного случая озеро стало пугать ее. С того дня она ни разу больше не купалась в Скагерне.
– А есть тут гидроэлектростанция? – спросил Андерс. – Раз тут сильное течение?
– Да, гидростанция есть.
Чарли вспомнила об опасном месте под склоном. Детям запрещалось там находиться, потому что в любой момент могли открыться заслонки дамбы, и тогда вода устремилась бы вперед, сметая все на своем пути и кидая на острые камни. Иногда, лежа на склоне, Чарли почти желала, чтобы это произошло.
8
Центр Гюльспонга выглядел как город-призрак. Закрытые магазины, разбитые витрины, развевающиеся на ветру объявления с фотографией Анабеллы на каждом фонарном столбе. Если бы не толпа людей в желтых жилетах перед продуктовым магазином, можно было бы подумать, что поселок совсем заброшен. Скамейка у магазина стояла на прежнем месте, на ней сидело несколько потрепанных фигур с банками пива. Возможно, те же самые, что сидели там когда-то давно и кричали вслед Бетти каждый раз, когда она проходила мимо:
– Поцелуй меня, красотка Бетти!
– Заткнись, – отвечала обычно Бетти. – Не смей орать мне вслед, когда со мной ребенок.
– Твоя дочь, – сказал однажды один из них, – твоя дочь все больше становится похожа на свою мать.
В тот раз Бетти выпустила руку Чарли и подошла к скамейке. Подойдя вплотную к тому мужчине, который высказался по поводу сходства, она прошипела ему в лицо, чтобы он держался подальше от ее дочери.
– Советую тебе держаться подальше от моей дочери.
– Ты чего, Бетти? Я ведь просто сказал, что…
– Держись от нее подальше, понял?
Сейчас Чарли предпочла бы быть в машине одна. Во всех мечтах о возвращении сюда она всегда была одна. Ее не покидало ощущение нереальности происходящего. Снова видеть все это – обшарпанные фасады домов, продуктовый магазин, киоск, кондитерскую, которая уже не работает. Для постороннего это, возможно, всего лишь депрессивная улочка в депрессивном поселке, но для нее… В носу защипало. Закрыв глаза, Чарли сделала глубокий вдох. Она сказала себе: надо сделать вид, что это какой-то чужой поселок, что водная гладь и улицы ей незнакомы, что она здесь впервые. Возможно ли это? В голове упрямо крутилась затертая поговорка. Девушка может уехать из деревни, но деревня из девушки – никогда.
– Они быстро собрались, – сказал Андерс, кивая в сторону желтых жилетов.
– Это хорошо, – ответила Чарли. – Всякая помощь сейчас бесценна. Но когда речь идет о красивой семнадцатилетней шведской девушки, отбоя не будет от желающих ее искать.
Она бросила взгляд на площадь, где журналисты с блокнотами беседовали с плачущими «друзьями». Ей было прекрасно известно, какие в результате получались психологические портреты. Пропавшие люди всегда милые, сговорчивые и замечательные. И – нет, у них не было никаких врагов, их все обожали.
– Это что еще за чертовщина? – спросил Андерс, когда они миновали старую плавильню, торчавшую прямо посреди центра.
– Это Геа.
– Геа?
– Плавильня.
– Она до сих пор работает?
– А что, похоже на то? – проговорила Чарли, оглядывая фасад, покрытый ржавыми металлическими листами, и высокие трубы.
– Похоже черт знает на что. Как можно было оставить такое уродство, к тому же в самом центре? Если она даже не функционирует?
Посмотрев на здание, Чарли впервые заметила, что оно и впрямь уродливое. В детстве она никогда об этом не задумывалась. Оно просто всегда стояло на этом месте.
– Похоже, ее теперь используют для чего-то другого, – сказала она. На одной табличке красовалась надпись «Стрелковый клуб», на другой – «Библиотека».
Плавильня. Когда-то здесь работала Бетти. Она ненавидела плавильню.
Почему?
Потому что там жарко, как в аду, а работа такая монотонная, что и самый здоровый человек просто свихнулся бы. Не было на свете другого места, которое она ненавидела бы так сильно, как плавильню.
А когда Чарли спросила, зачем же она пошла туда, Бетти рассмеялась в ответ и сказала, что у нее не было особого выбора. Потом, когда «Геа» закрылась, Бетти устроилась на фанерную фабрику. Как она была счастлива! Попробовать себя в новом деле, избежать жара – глядишь, и ресницы заново отрастут! Она была уверена, что ей понравится на новом месте. Но уже после первого рабочего дня она стала жаловаться. Какая жара! – сказала она. На этой проклятой фанерной фабрике такая же жара, как и на старой плавильне, и к тому же она исцарапала себе все руки. Плавильня отняла у нее мозги, а теперь трижды проклятая фабрика отнимет у нее и тело. Неужели этому никогда не будет конца?
– Если ты из этих мест, – сказал Андерс, – то, возможно, знаешь, где находится гостиница?
– Здесь нет гостиницы, – ответила Чарли. – Во всяком случае, не было, когда я жила тут.
– Но Чалле сказал…
– Есть мотель, – продолжала Чарли, указывая на желтое здание дальше по улице.
– А в чем разница между гостиницей и мотелем?
– Думаю, ты скоро сам поймешь. Сворачивай туда!
Они посмотрели на большое желтое здание с коричневыми углами. Западный фасад украшала лестница, окрашенная под дерево. Она начиналась у окна на верхнем этаже и спускалась до земли.
– Красивая пожарная лестница, – прокомментировал Андерс. – Я исхожу из того, что это именно пожарная лестница. Очень органично смотрится.
– Свою функцию она выполняет, – ответила Чарли. – В данном случае, вероятно, функциональность важнее эстетики.
– Кто сказал, что нельзя соединить и то, и другое?
– Возможно, денег не хватило. Уж не знаю.
– Ты всегда демонстрируешь свою самую лучшую сторону, когда ты с похмелья.
Припарковав машину у мотеля, Андерс заглушил мотор.
– Что это так воняет? – спросил он, выйдя из машины.
Чарли глубоко вздохнула, втянув ноздрями запах…
– Дерьмо? – спросил Андерс. – Удобрения с полей?
– Нет. Целлюлозно-бумажный комбинат.
– Так здесь еще и комбинат есть?
– Нет. Он расположен в нескольких милях отсюда. Но когда ветер в нашу сторону, вонь долетает и до нас.
Запах этот почти забылся, но теперь она вспомнила, как они не могли сушить белье на улице, если дул северный ветер, – как Бетти каждый раз забывала об этом, и в результате им приходилось спать на простынях, пахнущих канализацией.
– Кошмар! – сказал Андерс. – Выходишь – а тебя встречает такое!
– А мне нравится, – ответила Чарли. – Запах детства.
– Веселенькое же у тебя было детство.
– Кстати, прошу тебя не говорить никому, что я отсюда.
– Почему?
– Потому что это не имеет никакого значения. И потом, к сожалению, это может многое осложнить.
– Думаешь, тебя никто не узнает?
Чарли отрицательно покачала головой. Вряд ли. Прошло слишком много времени. К тому же она очень изменилась.
В другое время в другом месте
Стук в окно. Алиса отодвигает занавеску. Снаружи стоит Роза в одной ночной рубашке.
– Открывай же! – говорит Роза через стекло. – Открой мне, черт возьми!
Алиса откидывает крючок на оконной раме. Не говоря ни слова, Роза влезает в окно, проходит по комнате и залезает в кровать Алисы.
– Ты такая холодная, – шепчет Алиса, когда Роза касается ногой ее ноги. – Прямо как ледышка.
Роза не отвечает. Не объяснив, почему она пришла среди ночи, она отворачивается к стене и засыпает.
Алиса долго лежит без сна, прислушиваясь к ее ритмичному дыханию. Ей до сих пор не верится, что они подруги, – что она, Алиса Лу, теперь дружит с Розой Маннер. Они живут всего в нескольких домах друг от друга, но до тог