Впереди по дороге гремел сундук, положенный на большую телегу. Ее тащили три коня.
Враз поднялся такой ураган, что пылью всадникам глаза залепило. Завыл ветер кругом. От такого воя страх напал на сестер и их отца. Побежали они с дороги в лес переждать ураган, а тут как тут подскочил Урал к сундуку. Открыл он сундук, освободил несчастную от веревок и шепнул девчонке, куда ей надо бежать, где ждет на коне ее возлюбленный. Пока сестры подоспели, а за ними и их отец, ни девушки, ни богатыря Урала — как не бывало. Отец и три сестры от злобы окаменели… Так с той поры и стоят на одной из гор хребта четыре вершины: сундук, три сестры и тюбетейка (от отца).
Люди любят к сказкам от себя добавлять. Добавлю и я конец этой сказки. Как пушинка спустилась с гор та девчонка и в руки любимого попала. Жили они потом век в дружбе и радости. Главное — о добре не забывали, трудились для людей. От Ирбита до Бухары летела слава о шерстяных одеялах, изготовленных ими с великой любовью и мастерством.
А как же иначе? Ведь не одному Уралу сучить золотую нить добра…
Не одно поколение людей сменилось, пока ходил Урал в горах и подземных кладовых. Много-много он прошел пещер, переходя из одной в другую и поняв, что имеют они общий ход. А когда вышел из пещер Урал к людям, уж обживался наш горный край — царство хребтов, покрытых зелеными лесами; край рек, то говорливых и буйных, то с тишиной, не разгаданной и по сей день, с безмолвием, как в заколдованном царстве.
В тот день, когда вернулся Урал из пещер, с самого утра солнце на небе играло. Ярче зеленели леса, быстрей бежали реки и родники. Птицы так и заливались на разные голоса от радости, что пришла летняя пора.
В полдень на самой вершине дальнего Таганая златокудрого великана люди будто бы увидали. В лучах солнца каждое колечко на его кольчуге золотом отливало. В руках у великана был простой кожаный мешочек. Старики, помнившие сказки о богатыре Урале, тут же сказали:
— Ведь это богатырь Урал!
Богатырь же родным горам на все четыре стороны поклонился и заговорил. Голос его был так могуч, что эхо каждое его слово до самых дальних становищ доносило.
Без корысти всем людям рассказал он про сокровища земные, какие видел в пещерах; про дворцы из разного цветного камня под землей; про белый камень, который всякую хворь отводит; про камень-леденец, который силы возвращает, а больше всего — про родную мать и отца, которых так и не нашел.
Потом он открыл, будто заветный ларец, свой кожаный мешочек и достал золотое веретенко, начав разматывать с него нитку золотую, в которую были вплетены разные драгоценные камни. И чем больше разматывалась золотая нить, тем больше становились груды самоцветов вокруг Урала.
Камни с горы рекой потекли, сверкая то красными гранатами, то сиреневыми аметистами, то прозрачными топазами, нежными, как цветы…
В жизни все смертно, но не хотели люди, чтоб умер богатырь Урал, а потому говорили, будто ушел он опять в горы охранять земные клады. И по сей день он их стережет, и назвали люди те горы Уральскими.
Да! Время — большое сито. Немало отсеяло оно легенд, сказок и былей о богатыре Урале, а все же немало осталось их в народе.
Много ныне живет богатырей на Урале, от дел которых хорошеет наша земля. И с завистью взирают на нее две горы, два великана — Ураим и Уралга. Может, и вправду названы в честь двух разлученных суровой жизнью молодых людей.
Ветра шумят над сопками. И хоть никто еще не прошел пещерами из конца в конец, Урал живет кипеньем больших работ и радостью верной земной любви. И эта сказка-быль, словно золотая нить, не имеет конца. Как не умирают корни ковыля…
ПЕСНИ САБАНАЯ
Говорят, у любви три вершины есть. Первая — к земле родной, вторая — к отцу и матери, третья — к той, к которой больше всего душа прикипела.
И счастлив тот человек, у которого все три вершины в сердце хранятся. Не страшны ему буйные ветры, что б одночасье, как гроза, могут налететь и остудить самые горячие порывы.
Вот о таком человеке и сказ поведем.
Возле озера Увильды, что ныне жемчужиной Южного Урала зовется, есть три небольших грязевых озерка. Одно Акакулем называют, другое — Башкулем, а третье с давних пор люди Сабанаевым зовут и сказки о нем говорят.
Будто в старину все земли от Карабаша (Черной головы шайтана) до степных далей, что неоглядно легли за Уральским хребтом, принадлежали одному богатому баю-мурзе. Не сохранило нам время имя этого бая. Да и в том ли суть?
Не было счета богатствам бая. Табуны большие скакунов паслись до самого Миасса-реки, и людей работало на бая столько, сколько звезд высыпает на ночном небе. Горька полынь-трава, а еще горше была жизнь подневольных у бая. Не зря он лучников-воинов держал. Караулили они его богатства и охраняли дороги к жилищу, по которым шли караваны верблюдов с товарами из далеких стран. Менял бай меха и скакунов у купцов на прекрасные ткани и вина.
И хоть велики были богатства у бая, только не было в его сердце огня, пламенеющего на трех вершинах человеческой любви. От жадности был он одинок, как изгнанный из гнездовья ворон.
И чем больше каменело сердце бая, тем ненавистней становились ему радости людские. Особенно ненавидел он песни. И страшная кара ждала людей, если они хотели послушать старого аксакала, рассказывающего под звуки древнего курая легенды своего народа.
Но был такой пастух, которого не мог заставить замолчать бай. Сабанаем его звали. Будто из сказки пришел и наяву остался. И уж веселый был — на удивленье. Где Сабанай, там смех и потешки. Любили его все, и если кто-то из стариков поворчит иногда, мол, горя и нужды — пропасть, а ему все нипочем, то сразу же находились заступники: от горя, мол, слезой не спрячешься, от нищеты тоской не вывернешься.
А еще люди любили Сабаная за песни. Пел он их в ночи у костра, охраняя скот, пел, когда шел по лесу, пел там, где бывал народ. И всегда неизбывной радостью звучали они. Как сухая трава от искры, разгорались сердца у людей и пылали думы после песен Сабаная. И страшней зверел бай. Покоя лишился он, думая, как заставить замолчать Сабаная.
А советчики тут как тут. Давно известно: когда лев за добычей идет по следу, шакалы вперед забегают. Не успел бай лениво мысли свои раскинуть, как один из слуг подсказал:
— От радости поет Сабанай.
— Какие же у него радости? — удивился бай.
— Всякие. Мать и отец — живы, здоровы. Первая радость. Девушка любит — вторая радость. По родной земле ходит — третья, самая большая радость. А земля-то цветами изукрашена, лесными богатствами населена, в небе — солнышко, и птицы поют. И он-то на ней работник.
Задумался бай, пораженный сидит. Казалось ему, что все радости земные он себе забрал, людям ничего не оставил…
И приказал бай слугам своим верным: схватить отца и мать Сабаная, бросить их в озеро с мертвой водой. Посмотрим, дескать, как-то запоет их веселый сынок!
Налетели, как коршуны, байские джигиты в кочевье, схватили стариков.
Ничего не знал, не ведал про то Сабанай. В горах байские отары стерег, красотою земною любовался. И только вернувшись домой, узнал, какое великое горе случилось.
— Ну, как там поет Сабанай? — нетерпеливо спрашивал бай.
— Поет, — отвечали верные слуги.
И верно: пел Сабанай. А люди, слушая его, распрямляли сгорбленные спины, пастухи крепче сжимали рукоятки кнутов, кузнецы поднимали молоты.
Хуже прежнего рассердился бай… И когда притихло кочевье, когда острая боль Сабаная по смерти отца и матери в тихую грусть перешла, решил бай нанести новый удар.
Как-то вечером поджидал Сабанай свою невесту Аку и пел для нее заветную песню. Не знал он, что, слушая его, злорадно улыбался бай: напрасно, дескать, стараешься, сокол, горлинка твоя брошена, связанная, на дно Поганого озера.
Пел Сабанай, пел свою заветную песню, но так и не дождавшись любимой, к кошу ее направился.
— Скажи, пожалуйста, почтенный ага, где твоя дочь? — спросил он у отца Аки.
— Разве она не дошла до тебя, Сабанай? Мы все здесь слышали твою песню…
Люди кочевья бросились в горы искать Аку. К длинным шестам привязали конские хвосты и смочив их смолою подожгли: стало в лесу светло, как днем.
Но, отыскав следы девушки на косой тропе, ведущей в гору, еще больше расстроились друзья Сабаная. Следы на полпути обрывались: все поняли, что злые люди отняли у Сабаная возлюбленную…
Радовался бай — наконец-то избавился он от ненавистных песен!
Но Сабанай запел. И страшной была его песня. Всю свою боль он слил с горем подневольного народа, и голос его звучал, как набатный призыв.
Испугался тогда бай, сна совершенно лишился. Приказал привести к себе Сабаная.
— Чем раньше вырвешь жало у змеи, тем лучше, — шипел он наушникам своим.
Высоко был Сабанай в горах, но ветром принесся посланец бая и велел пастуху следовать за ним.
Был поздний летний вечер. Все живое ложилось на покой, когда Сабанай и посланец бая соскочили с коней у байской юрты.
Десять лучников-воинов с колчанами за плечами словно выросли из-под земли и застыли возле бая — седого властного старика, одетого в богатый халат и обутого в мягкие сапожки. Видать, не грела кровь бая, хотя стояла летняя пора. Только неукротимая сила, сверкающая в его глазах под лохматыми бровями, говорила о неугасимой воле к жизни.
И вот встали друг против друга две силы. Один — требующий повиновения, другой — непокорный, как Ай на перекатах.
Приказ бая краток: связать пастуха цепями и кинуть в омут — рядом с теми озерами, куда были брошены отец, мать и невеста батыра.
Набросились лучники тут же на Сабаная. Как ни отбивался пастух, одолели лучники его, связали цепями и повели в ночь.
В дремучем лесу спрятала земля это озеро-омут.
Черная грязь лежала в нем поверх воды, и страшным местом люди озеро называли.
В глухую полночь добрались лучники до него. И как был Сабанай опутан цепями, так и кинули его в озеро, поспешив скорей уйти от того жуткого места.