Отец Александр. Нет его! Слышите? Вышел он на подстанцию в буран.
Радио. Такого приказа не было.
Отец Александр. Какого приказа? Мы думали вы там всё! Он на связь седьмой час не выходит! Я сижу тут, только чтобы вас предупредить! А сейчас за ним пойду.
Радио. Кто остается на станции?
Отец Александр. Собака остается!
Мишка. Я не останусь один!
Радио. Что за шутки? Прием!
Отец Александр. Никого. Мы все – я, слесарь-ремонтник, и Мишка, якутская лайка, – выходим на поиски.
Радио. Дождитесь выхода на связь.
Отец Александр. Семь часов! Если у них заглох двигатель, они часа через три в снег превратятся! Чего ждать? Ехать трупы собирать?
Радио. Центр запрещает вам оставлять полярную станцию.
Отец Александр. Идите к черту! Конец связи.
Мишка. Батюшка?
Отец Александр. Что?
Мишка. К черту?!
Отец Александр. Поехали.
Запись 22
Клюшников. Ох, ты ж мать!.. Это чё я вижу-то?
Левон. И я вижу…
Клюшников. Гитлер?
Левон. На тарелке.
Клюшников. Идем по-пластунски.
Левон. Куда?
Клюшников. Я так и знал! Всё – правда! Земля полая, а здесь ходы внутрь… Быстрее, он приземляется.
Левон. Дядя Петя, а чё он тут делает?
Клюшников. Тут подземная база СС. Убежище… Ядерные заряды готовят.
Левон. Оружие?
Клюшников. Ползи-ползи! Имплозивные заряды, говорю… Новое придумали, суки! Готовятся! Вот Союз распался, а они тут как тут. Того и ждали… Ну, ничего… Мы тебя, заячья харя, пришпилим. Сейчас-сейчас…
Левон. Как он ходит? Он же умер! Яду выпил и умер.
Клюшников. Какого яду?! Отрава отраву не берет. Он тут сидел, у подземных теплых источников. Развала Союза ждал. Хер тебе, а не ослабли мы! Понял? Капут тебе пришел!
Левон. Так сколько ж ему лет-то тогда?
Клюшников. Некогда считать, Лева! Трос готовь, я сзади перекину, а ты страхуй. Щас мы фашистскую суку удавим!
Левон. Он смотрит на меня!
Клюшников. Где? Где он?
Левон. Я не вижу!
Клюшников. Опять озоновая дыра расширяется! Закрой глаза, все выжжет к ляду!
Запись 23
Отец Александр. Что такое… Уж появиться должны, а их нет все.
Мишка. Всполохи… Ты видишь?
Отец Александр. Северное сияние это.
Мишка. Нет, это шарашуты костры жгут.
Отец Александр. Какие шарашуты? Тут тысячи километров никого…
Мишка. Воины, в подземных пещерах живут. У теплых озер. Наверх туманом выходят.
Отец Александр. Не люди что ли?
Мишка. Очень похожие, с большими белыми глазами. Они пасут земляных оленей…
Отец Александр. Не пори чушь. Тут одни пингвины. Олень не выживет.
Мишка. Земляные олени – это мамонты. Они не все умерли, они шли на север и спрятались у теплых подземных озер.
Отец Александр. Они прям по океану до Антарктиды-то пришли?
Мишка. Так это двести миллионов лет назад было, тогда мы все одним материком были.
Отец Александр. Сам придумал?
Мишка. Ты что? Мама у ненцев водителем работала, сани таскала. Они рассказали, а она – мне. Если с нашими что случилось, то шарашуты их унесут к себе и вылечат, но потом уже не отпустят. Навсегда это. Понял?
Отец Александр. Сказки какие-то…
Мишка. А чем это твоего лучше… Если что, они умрут и их тоже заберут к себе навсегда на небо…
Отец Александр. Верь во что хочешь. С собаки спрос невелик.
Мишка. Собаки в Полярную звезду верят. Но я – атеист.
Отец Александр. Почему это?
Мишка. Я в человеков верю. Может, и зря, конечно. Но мне Петр Георгич как Полярная звезда. Он меня из снежного болота вынул. После оттепели навалило снега. Бегу, а снег оседает, затягивает в эту пустоту-то, которая под ним натаяла… Все кричат: «Брось пса!» А он не бросил. Сам промок, а меня вынул.
Отец Александр. Слушай… А ведь оттепель первая уже была. Может они под снег ушли?
Мишка. Может быть. К шарашутам.
Отец Александр. Сплюнь.
Мишка. Как?
Отец Александр. По курсу идем.
Запись 24
Клюшников. Левон… Левон, открой глаза… Это вспышки. Примерещилось. Озоновая дыра же только к весне откроется. Я со страху перепутал.
Левон. А Гитлер где?
Клюшников. Умер.
Левон. Вы его задушили?
Клюшников. Ты чё? Он же в восемьдесят втором умер.
Левон. Как? Только в восемьдесят втором?
Клюшников. Да, здесь на секретной базе, в Антарктиде. Все знают.
Левон. А тарелки?
Клюшников. Да не тарелки это. Просто самолеты круглые. Способ взлететь искали. Пятьдесят же градусов. Песком. Обычный самолет начнет тормозить, лыжи от трения нагреются. Приклеится ко льду насмерть.
Левон. А это все знают?
Клюшников. В озере Восток аномалия геомагнитная. Значит, что? Значит, металл внутри. Это все знают… А уж какой…
Левон. Так он нападает на нас или нет?
Клюшников. Умер он, говорю. Успокойся.
Левон. Он ходил же… Как вы поняли-то, что умер?
Клюшников. Столба в нем нет.
Левон. Какого еще столба?
Клюшников. Я не знаю, как тебе объяснить. Может, и не столб это… Может, это вода, как в подземном озере… Но я «столб» называю. Это в лице видно.
Левон. Энергия что ли?
Клюшников. И не энергия… Это талант вроде… Черт его знает, и не талант. Какая-то такая штука… И не у каждого она в лице есть. У кого нет – не появится. А есть – пропасть может.
Левон. И что это значит, если есть?
Клюшников. Человек делом занят и себе не изменяет. А пошел поперек – всегда на лице отпечаток.
Левон. И у Гитлера был столб?
Клюшников. Был.
Левон. Так он же сволочь! Или столб и у плохих есть?
Клюшников. У разных. И у слабых, и у сильных. И у плохих, и у хороших. Вот раньше как полярников привезут на смену, я в первый же день знаю, с кем можно работать, а кто на уши сядет, сорвется или подведет. В тех столба сразу нет.
Левон. А у меня есть?
Клюшников. Да, пока что есть. А бывает, вижу, ломается у человека в лице столб. Держится просто на ниточке, но держится. Значит, сам про себя чё-то почуял. Я таких больше всего уважаю.
Левон. А без него нормально жить можно?
Клюшников. Без него даже лучше, но я с таким говорить не хочу. Пусть живет. Рука-то болит?
Левон. Не знаю. Я не чувствую ее.
Клюшников. Давай еще пошевелимся. Главное ноги. Без руки жить можно, а без ног ты – самовар. Давай-давай…
Запись 25
Левон. Боль мучать не может. Вот когда ее нет, становится по-настоящему страшно. Но если страшно, значит, еще жив. И сразу не страшно. Так можно откладывать все лишние чувства до бесконечности, все ненужное. Как лишние вещи из рюкзака. Мне в последний поход лишнего не нужно. Пока не останется последнее, главное, на самом дне: я жив.
…В ту осень была такая зима… И, как назло, работы – лопатой не перебросать. Когда круглосуточные дни закончились, я уже не мог заснуть. Мотался ночью из комнаты в кухню. Автоматически растягивал двумя пальцами резинку трусов, она шлепалась о бока, только будила меня. Надо устать, устать до самого конца, до самого предела, чтобы просто упасть, потерять сознание и посчитать это сном. Надо обнять дерево. Дерева не было, был полированный шкаф. Я обнял его, а потом открыл. Там висела бабушкина бобровая шуба шестидесятого размера. Мех в три пальца толщиной. Она – мое спасение, мой клад! Скорее! Включить свет! Съесть! Что там? Баранка? Да! Пусть! Мне нужны силы, а то я падаю с ног. А впереди много дел.
Я сошью из этой шубы комбинезон! Оставлю только дыры для глаз, чтобы снег не хлестал по щекам! А на глаза очки для плаванья! И на велосипед! И ничего с собой не нужно тащить! Я не замерзну на снегу в лесу! Бабушкин бобер спасет меня. Можно ночевать прямо так, сразу, как слез с велосипеда. Вот это будет жизнь! Даже звери считают меня за своего… Хотя нет, это уж слишком… Нужны рога… Где-то и рога же были, лосиные, на антресолях. Конечно! Вот и рога. Спилить! К черту олений лоб, рога пришить к бобровому капюшону, и мне не страшен даже медведь. Всё! Держитесь! Левон всесилен! Мне не страшна ваша зима! Нужна застежка…
И вот тут меня вырубило. А утром началась температура, и я по привычке читал проклятую Ахматову. Мама зачем-то раньше подсовывала ее, когда я болел. И теперь томик всегда лежал в ящике с лекарствами… «Шутка. Все, что было. Уйдешь, я умру…» Идиотизм… Какой идиотизм! Мечта рухнула! Я никуда не поехал. Я лежа писал курсовую, мазал нос и уши бальзамом «Звездочка» и хотел умереть. Представлял, что лежу смертельно раненый. Истекаю кровью. Смотрел на свои нитяные вены. Будто из них льется кровь. Я не могу ее остановить. Но я не умер тогда.
Запись 26
Старуха
Twinkle, twinkle, little star,
How I wonder what you are!
Up above the world so high,
Like a diamond in the sky!
Мишка. Посмотри на меня, пожалуйста, Полярная звезда. Я точно не знаю, как ты далеко и есть ли ты на самом деле. Немилосердно высоко живешь. До тебя не допрыгнули даже мои летающие братья Белка и Стрелка. Ты как алмаз во тьме ночной.
Старуха
When the blazing sun is gone,
When he nothing shines upon,
Then you show your little light,