Освободившись от скафандра, она ощутила, что голодна; она разогрела тальятелле и выпила воды с сахаром. Пришли ответы на SOS: ближайшее судно отклонило запрос, поскольку смена курса свела бы на нет коммерческую оправданность рейса. Со второго корабля заявили, что он слишком мал, чтобы помочь (Анге потратила несколько мгновений, чтобы поднять его спецификации и убедиться, что это не более чем отговорка). Ничего поделать она, однако, не могла; она подтвердила прием и провела полчаса, работая маневровыми, чтобы хотя бы сориентировать изуродованный корабль носом к Земле. Они по-прежнему двигались к Солнцу, хотя вращение и добавило несколько месяцев ко времени полета.
Наконец отозвался третий корабль и подтвердил оказание помощи: еще один марсианский грузовик, порожняком возвращающийся на Землю. Если компания Анге готова компенсировать затраты топлива, они изменят курс и ускорятся, чтобы выйти на ее траекторию через две недели. Анге согласилась в надежде, что компания и правда будет готова (если нет, деньги спишут с ее зарплаты), и пошла сообщить Острайкер новости.
Острайкер спала. И только присмотревшись поближе, Анге заметила, что Острайкер не дышит. Ощущая тошноту в районе солнечного сплетения, Анге осмотрела ее. Никаких сомнений не было. Острайкер была мертва.
Анге позволила себе выплеснуться в детском приступе ярости, направленной на всю Вселенную в целом. Она сыпала проклятьями и пинала стены медотсека. Это было так глупо! Идиотизм! Вся вселенная страдала идиотизмом. Но следовало взять себя в руки; в этом она всегда была хороша. Поэтому она взнуздала ярость и обдумала положение. Было достаточно очевидно, как это произошло: держа грушу с водой в одной руке и грушу с болеутоляющим – в другой, Острайкер, не вполне соображающая и ослабевшая от потери крови, мучимая жаждой, сделала несколько больших глотков из последней, думая, что это – первая. Такая тривиальная ошибка! Такая глупая случайность! То, что эта женщина выжила, лишившись ноги, но умерла, перепутав левую и правую руку – в этом было что-то невероятно оскорбительное. Оскорбительное до глубины души.
И ничего было уже не изменить. Это называется стрела времени.
Анге занялась делом, чтобы перестать размышлять о вселенском идиотизме. Она завернула тело Острайкер, но вместо того, чтобы буксировать ее в нос корабля сквозь переборки, открывая и закрывая каждый люк по очереди, она понизила температуру в отсеке и оставила тело здесь. После этого она тщательно убрала в каюте и коридоре, собрав порхающие обрывки и оттерев со стен мазки крови и прочей грязи. Больших особых дел не было. Предыдущие кандидаты на неудачу рейса казались теперь дурацкими шутками. Даже смерть Мориса в пустоте его каюты. Это была его собственная глупая ошибка. Но Анге чувствовала себя виновной в смерти Острайкер – смерти, вызванной некомпетентностью.
Более же всего ее приводила в ярость незначительность всего происходящего. Смерть человека должна быть явлением величественным и трагическим, а не результатом дурацкой путаницы. Но это была логика толпы. Мало кто умирает с достоинством; столько же гибнет смехотворным, комическим образом – но основная доля пуассонова распределения была такая: мелкие, бессмысленные, незаметные кончины. Из всех великих философов и религиозных деятелей величайшим оказался Коперник, ибо это он открыл человечеству окончательную истину: в вас нет ничего особенного.
Анге теперь предстояло исследовать эту истину в одиночестве.
4. Второй контакт
Она снова была одна, и это было нормально; хотя одно дело сидеть в одиночестве в своем доме с его прекрасным садом и несколько другое – управлять изрешеченным космическим кораблем с командой из двух трупов. Снова возникла протечка, которая вызвала вращение корабля в вертикальной плоскости от носа к корме. Анге пыталась погасить его с помощью маневровых сопел, но добилась только новых сбоев в системе. Воздух струился в бездну кристаллическим фонтаном. На какое-то мгновение у Анге возникла тошнотворная мысль, что отсоединить вышедшую из строя трубу от основного источника удаленно не получится, и она уже подумывала выйти наружу и забить дыру ветошью или еще чем. Однако тут ей удалось-таки перекрыть утечку, потеряв кислорода всего на несколько дней.
Она задумалась, следует ли вести счет несчастий, но занятие это показалось ей несчастьем само по себе. Подброшенная монета может помочь принять решение, но сама монета ничего не знает. Все, что она делает, это вертится и падает той или другой стороной вверх в соотношении 50:50.
Она не разговаривала сама с собой. Только неприспособленные к одиночеству или те, кто ошибочно верит, что наслаждается им, разговаривают сами с собой. Она не чувствовала никакого напряжения и занималась своими делами. Кроме того, что тут можно было сказать?
В одном из носовых отсеков возник пожар, а автоматические средства отказали (поскольку она, чтобы уж наверняка, запечатала все трубопроводы, которые не сохранили стопроцентную структурную целостность). К тому времени, когда она отключила заглушки, разбрызгивающие головки сплавились от жара. Она была вынуждена пассивно ожидать, пока огонь не доберется до ледового щита и не погаснет сам собой. Пожар ослабил всю носовую часть корабля. В первый раз она начала прикидывать шансы, что ей вовсе не удастся вернуться на Землю. Спасение все еще было в нескольких неделях пути от нее, а системы корабля балансировали на грани распада. Чтобы ее прикончить, хватит нескольких неполадок.
Несмотря на это, она пережила этот день. И еще один, и потом еще один.
Она надела скафандр и, невзирая на неудобство, спала прямо в нем, держа шлем под рукой. Появилась вонь, и она обнаружила – после долгих, утомительных поисков – что трубы системы очистки заросли плесенью. Она вычистила все, что смогла, но не смогла добраться до самых глубоко устроившихся колоний – для этого потребовалось бы разобрать всю систему. Она ела. Пила воду. Спала. Прожила еще один день. Она думала обо всем, что навеки останется неоконченным после ее смерти. Но потом ей пришло в голову, что распад – это валюта смертных. Если я выживу, решила она, и доберусь до дома, то напишу философский труд, объясняющий, как Коперник революционизировал не только космологию, но и наши жизнь и смерть. Все эти греческие трагедии, вся шекспировская суета на тему смерти, выдающегося события – все это докоперниковы иллюзии нашего величия. Только смерть важного создания может быть значительна! Неважное же умирает, как и жило (и нет никакого смысла это отрицать): глупо, запоздало, неожиданно, самым банальным и случайным образом. Вот современный подход к смерти.
Кто-то когда-то сказал, что правда приходит как завоеватель к тем, кто утратил умение принимать ее как друга. Анге, впрочем, была склонна считать, что правда вообще ни к кому не приходит – ни как завоеватель, ни как друг. Она была склонна считать, что мы сами должны проложить путь к Ней, и путь этот тяжелее, чем многие способны вынести.
Он отправилась спать со стертыми скафандром подмышками и промежностью. Она спала без снов. Ее разбудило беззвучные вспышки красного света, по-приятельски подмигивающего ей.
Первая ее мысль была о том, что она ничего не слышит. Тревожный свет должен сопровождаться тревожным звуковым сигналом. Или сломался динамик, или в каюте не было воздуха, передающего звук. В последнем случае она задохнется. Наполовину проснувшись, она потянулась за шлемом, но его не было. Она еще немного проснулась, взбодренная выбросом адреналина. Где ее шлем? Мысли ее путались от изнеможения, стресса и недосыпания, и прошло довольно много времени, прежде чем она сообразила, что шлем на ней.
Она, должно быть, надела его еще во сне. Воздуха в каюте не было, и это означала, что его не было нигде по эту сторону от переборки. Как так вышло, что сигнал о разгерметизации заставил ее надеть шлем, но не разбудил ее? Затем: что вызвало разгерметизацию так близко к корме? Еще один микрометеорит? Она выбралась в коридор, проверила несколько помещений, дыхание отдавалось в ушах прибоем. Везде было пусто, лампы или горели белым светом или мигали красным. Двенадцать часов воздуха в баллонах скафандра, затем смена баллонов, и через несколько десятков часов – ее собственная смерть.
Хладно взгляни на жизнь и на смерть. Всадник, скачи!
Нет, не двенадцать часов: она уже потратила сколько-то воздуха во сне. И сейчас, вступив в беседу, она достаточно пришла в себя, чтобы начать гадать – тот ли это баллон, который ей не удалось перезарядить, или тот, который слегка травил? Гадала она потому, что беседа могла быть результатом гипоксии, своего рода галлюцинацией. Рассуждая рационально, с кем здесь было говорить? Но баллон вроде бы был исправен, и в ее крови было достаточно кислорода. Беседа, однако, продолжалась.
Вы даже не с Лебедя. Она с усилием открыла первый из люков в коридоре, и ее сбило с ног потоком. Воздух с другой стороны устремился к ней. Глупо, подумала она: надо было сначала найти пробоину по эту сторону, а потом уже открывать люк на ту! Пыль, обрывки и обломки устремились вслед за потоком воздуха вниз по коридору и за угол, в кормовой склад, и там Анге, ухватившаяся за косяк, чтобы ее саму не увлекло дальше, увидела, что в борту судна прорезано круглое отверстие метрового диаметра. Совершенно новое отверстие, идеально круглое. Невозможность. Вы не с Лебедя, и мы знаем, что вы не с Лебедя, так почему же мы зовем вас лебедянами?
– Это нас никоим образом не беспокоит. Это всего лишь имя. Имена всегда случайны, если задуматься.
Откуда взялась эта идеально круглая дыра в борту ее корабля? Анге захлопнула люк на склад и больше не видела дыру. Запечатала помещение с пробоем. Затем она отправилась вверх по коридору. Она отменила блокировку и распахнула следующий люк, а потом следующий, а тот, что был за ним. Каждый раз ее сдувало назад потоком воздуха, но она каждый раз продвигалась дальше и повторяла процедуру.