— как две стороны медали. И те, и другие думают только о себе, понимаете? Не все, конечно, но большинство. И очень это взаимосвязано — ведь если бы никто не предлагал чиновникам взяток, так они бы их и не требовали. Другое дело, что с взяткой все получается проще, быстрее и, в конечном счете, дешевле, чем без нее, но одних ли чиновников в этом вина?
Вирджил хмыкнул, но ничего не сказал.
— Вот к вечеру студент один пришел. Интересную историю рассказал. Есть в Люберцах какой-то филиал какой-то академии коммунального хозяйства. Или что-то в этом роде. Филиал платный и, как я понимаю, насквозь коррумпированный. Помимо официальной платы брали деньги за зачеты, экзамены. Впрочем, тот студент говорил, что честно учиться разрешали: кто не хотел платить, а честно сдавать — пожалуйста. Диплом, правда, бесплатно не давали, хоть ты честно его делай, хоть нечестно. Семьдесят тысяч рублей он стоил, и деньги принимал лично директор. Понятно, что почти никто в этом институте не учился, все только деньги отстёгивали. И тут какие-то студентки, которым стало жалко семьдесят тысяч на диплом, написали заявление в прокуратуру и попали как раз в рамки кампании по борьбе с коррупцией в вузах. И директора тут же на четыре года посадили. Ну, в принципе, ничего удивительного. Вот только догадайтесь, что тот студент просить пришел?
— Вернуть директора? — с ничего не выражающим лицом спросил Вирджил.
— Да, — Дима не ожидал такой проницательности и поэтому слегка растерялся, — теперь там никто — ни студенты, ни преподаватели — никто не знает, как сдавать дипломы. Студент этот несколько тысяч подписей принес — практически всех, кто там учится и преподает. И отдельно заявления от тех двух студенток. Возмущался очень, справедливости требовал, представляете?
Вирджил криво улыбнулся, собрался что-то сказать, но тут зазвонил телефон на столе. Вирджил нахмурился, взял трубку, послушал, положил обратно, оглядел стол и вздохнул.
— Господин Барон, — сказал он довольно желчно, — изволили забыть мобильник на моем столе. Мистика, какая-то с этим столом, не находишь? Короче, бери его и отнеси их благородию — он на улице в машине. Пикап фордовский.
Вирджил подтолкнул к Диме лежащий на столе телефон. Лукшин вздохнул, взял сотовый и вышел в коридор. Телефон, надо заметить, тоже не очень-то соответствовал статусу владельца. Всего лишь Nokia. Один из самых дорогих, правда — в титановом корпусе, но — Nokia. «Имидж — ничто?», — Дима иронично хмыкнул, крутя в руке телефон, потом его молнией пронзила мысль — в нем наверняка есть Юлин номер. Он остановился на середине лестничного пролета и сдвинул металлическую крышку. Залез в телефонную книгу, прокрутил немного и огорченно вздохнул — имен в ней не было — только фамилии и инициалы. Юлиной фамилии Дима не знал, а перебирать все фамилии и копировать подходящие «Ю» займет слишком много времени. Хотя… Дима ткнул в кнопку «Опции» и прошелся по меню. Ага, вот… выбрал «Скопировать книгу» и, с удовлетворенным возгласом ткнул в пункт «по Bluetooth». Выбрал в списке свой телефон, нажал «отправить» и, победно улыбнувшись, пошел дальше. Перед выходом глянул на экранчик, убедился, что передача завершена и задвинул крышку. Вот так. Вряд ли там будет очень много людей на букву «Ю» — можно будет просто тупо всех обзвонить.
Барон стоял возле своего «Форда» и задумчиво разглядывал фасад основного здания. Увидев выходящего Диму, встрепенулся и сделал пару шагов ему навстречу, протягивая руку.
— Спасибо, — сказал он, принимая телефон из Диминых рук.
— Пожалуйста, — Дима пожал плечами и скосил взгляд на пикап.
— SVT Raptor, — сказал Барон, — единственный в мире серийный гоночный пикап.
Дима промычал что-то неопределенное.
— Вещам дорогим я предпочитаю функциональные, — Барон снисходительно улыбнулся, кивнул Диме и сел в машину. Лукшин проводил отъехавший джип взглядом и вернулся в кабинет. Вирджил встретил его изучающим взглядом. Хмыкнул и сказал:
— Продолжая наш разговор. Как думаешь, вопрос какого из увиденных тобой просителей был самым серьезным?
Такого вопроса Дима не предвидел, поэтому задумался. Но ненадолго.
— Наверное, женщина, у которой детей отнимают. Все-таки это уж чересчур…
— Думаешь? — со странной интонацией спросил Вирджил, — а почему не журналистка?
Лукшин потрясенно вытаращился на Вирджила:
— Да вы что! Она даже сама к своему вопросу серьезно не относилась. Да и то — что в нем серьезного? Только людей от работы отвлекать…
— Вот как? Правящая партия наобещала народу много всего, из чего не сделала ровным счетом ничего. Даже наоборот. И что же тут несерьезного?
— Вы шутите, наверное, — Дима вздохнул, — да, конечно, «Единую Россию» этот манифест не украшает. Но он же предвыборный был!
— И что?
— Так они все такие! — Дима аж руками всплеснул, — у всех партий! «Проголосуйте за нас, и через десять лет в России будет рай на земле». Мыслящие люди это понимают, и оценивают по программам, по ее лидерам, а не по обещаниям. Да кто за них голосовать пойдет, если они прямо напишут, что поднимут тарифы на ЖКХ и урежут пенсии? Да никто! Даже те, кто поумнее — может и оценят честность, но на всякий случай все равно проголосуют за тех, кто обещает тарифы снижать, а пенсии — повышать.
— Во-от, — Вирджил поднял мясистый палец, — то, что предвыборные документы объективно должны быть лживы — это тебе не кажется серьезным?
Дима пожал плечами:
— А что делать? Это же не только у нас, во всем мире так. Ничего не поделаешь, очень большая часть населения не хочет вникать ни в программу партии, ни в предлагаемые ей законопроекты. Эта часть просто проголосует за ту партию, которая убедительнее остальных пообещает все мыслимые и немыслимые блага. И, если партия действительно хочет пройти в Думу, ей необходимо этот момент учитывать. И — врать. Не потому что в партии одни лжецы, а потому что другого пути — нет. Если бы никто не верил тупо предвыборным обещаниям, так и врать смысла бы не было.
Вирджил почесал в затылке.
— Так может, дело в механизме выборов? В несовершенстве законов? Если издать закон, который будет прописывать контролировать соблюдение предвыборных обещаний? Может, вообще основная проблема России — несовершенное законодательство?
Дима задумался, вздохнул.
— Не знаю. Я всегда полагал, что основная проблема России — алчность и коррумпированность чиновников… Я и сейчас так полагаю, но теперь мне кажется, что коррупция не порок существующей системы, а ее порождение, если вы понимаете, о чем я. Стакан воды, вылитый на землю, находит кратчайшую дорогу к самой низкой точке. И здесь, по пересеченной местности нашей ментальности, кратчайшая дорога протекает через взятки и полезные знакомства. Совершенно нелепо требовать от воды, чтобы она текла по вершинам хребтов, а не по долинам. Совершенно нелепо издавать законы против коррупции при том, что и редактировать их, и продвигать в жизнь, и контролировать их соблюдение — будут те самые коррумпированные чиновники, против которых законы направлены. Это безнадежно.
— Короче, нужна революция.
— Нет! Да, законы плохи, потому что они сделаны чиновниками для самих себя в первую очередь. Да, половину высокопоставленных госслужащих давно пора отправить за решетку. Но дело же не в них, не в законах и не в социальном строе. Дело в ментальности. И с какой стати после революции все станет по-другому? Проблема в людях — пятьдесят на пятьдесят. На одного ветерана, действительно нуждающегося в квартире — одна жадная тетка, прописавшая в квартире своего двоюродного деда косой десяток родственников. Каким законом отсеять первых от вторых? По личным ощущениям? Но это же ложный путь — для того, чтобы система была эффективной, она должна быть саморегулирующейся, то есть, свободной от человеческого фактора. Социализм споткнулся именно на этом.
— А если допустить, что существует механизм, позволяющий отделить зерна от плевел? Честных ветеранов от нечестных теток?
— Механизм? — Дима удивленно уставился на Вирджила, — какой механизм?
— Машина Бланка, — Вирджил широко ухмыльнулся, — сначала давай определимся, кого от кого следует отсеивать. Не буду тебе пока забивать мозги теорией. Она тебя не минует, и не надейся, но это будет позже. А пока воспользуемся средневековой терминологией. Поделим все человечество на три группы, условно назовем их «чистыми», «порчеными» и «гнилыми». Ну-ка, как бы ты поделил всех людей на эти группы?
Дима пожал плечами.
— Как-то это… наивно… ну ладно. Чистые — это, видимо, всякие альтруисты. Мать Тереза там… блин, ни одного имени больше в голову не приходит. Гнилые — это, видимо, всякие тираны вроде Гитлера и Сталина. А порченые — все остальные. Так?
— Не совсем. Близко, но не так. Прелесть данной классификации в том, что она почти объективна. Определить, к какому классу принадлежит человек, можно вне его отношений с остальным человечеством. Просто по его отношению к самому себе. Поясню. «Чистый» человек живет в полном соответствии со своим сводом законов. «Порченый» — нет. Он, с тем или иным успехом и усердием старается жить в соответствии с ним, но у него не получается. И это — основное различие. «Гнилые», что самое забавное, также живут в соответствии со своими законами, и в этом они очень похожи на «чистых». Отличие только в том, что законы «гнилых» — эгоцентричны и асоциальны, а законы «чистых» — наоборот. Основная идея предлагаемого мироустройства заключается в том, что управлять должны только «чистые», а работать — только «порченые». Пусть тебя не смущает смысл этих терминов, для общества «порченые» ничем не хуже «чистых». Иерархия строится вовсе не на ценности индивидуума, просто «чистые» будут неэффективны как работники. Типичный «чистый» будет вкалывать на благо общества до потери сознания, в то время как не лишенный эгоизма «порченый» постарается что-нибудь изобрести, чтобы снизить нагрузку на себя без потери эффективности.
— Хм. А «гнилые»?
— А «гнилых» надо уничтожать. Пользу обществу они принести не в состоянии.