Очередной судьбоносный случай свел нас, и возник литературный дуэт «Арк. Инин и Л. Осадчук». Десять лет работы, десять лет дружбы, десять книг юмора.
А потом я уехал из Харькова в Москву — во ВГИК.
Но опять же я вовсе не мечтал творить кино. Все снова решил случай.
На этот раз случаем оказалось любопытство. Я ведь долго совмещал инженерную и литературную работы, и мне, наконец, стало любопытно: а стоит ли этим заниматься?
И я послал мои опусы на конкурс в Москву — в Литературный институт и в Институт кинематографии. В надежде получить глубокий анализ моего творчества, который либо утвердит меня в данном занятии, либо подвигнет забросить его к чертовой бабушке.
Наивный! В ответ на два абсолютно одинаковых длинных текста я получил две абсолютно разные короткие бумажки. Из Литинститута: «Вы не прошли творческий конкурс». Из ВГИКа: «Вы прошли творческий конкурс и допускаетесь к вступительным экзаменам».
Тут опять взыграло мое любопытство: а вдруг поступлю?
И я поступил. И стал кинодраматургом — автором тридцати пяти кинокомедий.
Нет, не сразу, конечно. В дипломе ВГИКа написано «сценарист, литературный работник кино и телевидения». И начинал я работать именно на телевидении — КВН, «Голубой огонек», «Кабачок «13 стульев» и прочие юмористические передачи.
А еще я один из создателей программ «Вокруг смеха» — с незабвенным Сан Санычем Ивановым и «От всей души!» — с неповторимой тетей Валей Леонтьевой.
На последнюю программу приходили вагоны писем. Одно я запомнил навеки: «Дорогая редакция! Десять лет назад от меня ушла моя любимая жена. А вчера, после вашей программы «От всей души!», моя любимая жена вернулась. Будьте вы прокляты!»
А потом я объединил юмор «Вокруг смеха» и слезы «От всей души!» и стал писать лирические кинокомедии. То есть рождественские сказки, где можно посмеяться, затем всплакнуть, опять посмеяться, снова погрустить, и все завершает хеппи-энд — счастливый конец. В конце фильма я своих героинь непременно выдаю замуж. Правда, не все согласны, что это — счастливый конец. Но я их выдаю, а потом они сами разбираются.
В те далекие годы молодые сценаристы поначалу трудились «неграми» на среднеазиатских киностудиях — Ташкент, Душанбе, Фрунзе. Мы писали сценарии за местных классиков. Слава — им, часть денег — нам. Края были великолепные, гостеприимство — сказочное, плов — фантастический, да и представления местных кадров о кинопроизводстве тоже были на грани фантастики.
Например, директор студии на просьбу режиссера выдать цветную пленку отвечал: «Конечно, дорогой, выдадим! Только скажи, тебе цветной пленка какой цвет нужен?»
После Средней Азии уже более-менее оперившиеся сценаристы перелетали на европейские студии — Беларусь-фильм, Молдова-фильм, Киностудия им. Довженко.
А уж потом, если повезет, — Мосфильм, Ленфильм, Киностудия им. Горького.
Мне повезло. Более того, меня занесло даже в Америку, где Леонид Гайдай снимал наш фильм «На Дерибасовкой хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди».
Долгое время, как убежденный материалист, я полагал, что искусство и жизни — это параллельные, ни в чем не пересекающиеся миры.
Однако. Не успел я написать сценарий фильма «Однажды двадцать лет спустя», где блистательная Наташа Гундарева сыграла многодетную маму, как у меня, уже имевшего шестнадцатилетнего сына, неожиданно родился второй сын.
Далее. Не успел я написать сценарий фильма «Отцы и деды», где потрясающий Анатолий Папанов сыграл деда, как старший, но еще очень юный сын столь же неожиданно сделал меня дедом.
Эти события поколебали мою убежденность в непересекаемости искусства и жизни.
А моя мудрая жена поставила вопрос ребром: «Раз у тебя все так совпадает, напиши что-нибудь из жизни миллионеров!»
Кстати, жену Инну я нашел сорок два года назад в той же самой институтской агитбригаде. Родственная душа — она пела, как умела, только бы не собирать кукурузу.
Теща, с которой мы познакомились в день свадьбы, подарила мне парадные туфли. Они не только жали, а просто резали ноги. Но я проходил в них весь день — не мог же я обидеть тещу. А ночью я снял подарок и обнаружил стертые в кровь пальцы и картонные вставки в носках туфель, которые я не сообразил вынуть. С тех пор я раз и навсегда понял: главное в семейной жизни — это терпение, пусть даже до крови.
Что еще следует указать в автобиографии? А, да, звания и награды.
Заслуженный деятель искусств России, орденоносец. Точнее — орденохранец: я ордена не ношу, а храню их в тумбочке.
Еще что? Военнообязанный. Но разделяю девиз упомянутого выше Сан Саныча Иванова: «В случае любого вооруженного конфликта мое место — в плену».
А еще в моей биографии есть… Да нет, ничего в ней такого нет!
Это ведь только великие художники убеждены, что каждый их шаг, каждый их чих и даже, пардон, каждый их пук влияют на судьбы всего человечества.
К примеру, Илья Эренбург писал мемуары в таком стиле: «В пять утра я лег спать — в шесть Гитлер двинул танки на Польшу».
Но я не великий художник. Я простой труженик пера.
И ничего невероятно поучительного и поучительно невероятного для всего человечества в моей жизни не было и не будет.
Так что на этом я завершаю попытку автобиографии.
А уж мемуаров и вовсе, как в известном анекдоте, не дождетесь!
РАССКАЗЫ
Васю провожали как на фронт.
— Ты только не волнуйся! — говорила мама, пеленая Васин завтрак уже в третью газету.
— Главное, держи себя в руках! — сказал папа и сунул сигарету в рот горящим концом.
— Это тебе на счастье, на счастье… — приговаривала сестра, укладывая в Васины туфли медные пятаки.
Вася их не слышал. Он яростно запихивал в новенькую папку гору конспектов и учебников. Сегодня молодой специалист Василий Коробов впервые шел на работу.
Вася шел по улице, судорожно листая конспекты. Его губы молитвенно шептали формулы, правила, законы. Он был во власти извечной студенческой мечты — мечты безумной, но гордой: в последние секунды перед экзаменом постичь мудрость веков.
Пять студенческих лет проносились перед ним. Пропущенные лекции болью отдавались в сердце. Списанные лабораторки делали неуверенным его шаг.
Хотелось многое изменить. Хотелось посидеть на лекции. Самому посчитать проект. Сдать экзамен без шпаргалки.
Хотелось любить декана.
У дверей проектного института Вася с ужасом почувствовал, что забыл третий закон Ньютона. Все три закона он, конечно, помнил. Но какой из них именно третий?!
У Васи опустились руки. Конспекты посыпались на землю. Вася хотел повернуть домой, но удержался. Он из последних сил собрал конспекты, собрался сам и толкнул входную дверь.
Начальник отдела принял Васю как родного:
— Смена наша пришла! Ну, давай, давай, сменяй нас, ветеранов. Ляпиков! — подозвал он лысого инженера. — Вот, под твое крыло хочу определить. Знакомься: Коробов… Как по имени-отчеству?
— Василий Николаевич, — порозовел от удовольствия молодой специалист и великодушно добавил: — Можно просто — Вася.
— Пошли, Вася, — воспользовался его любезностью Ляпиков и зашагал в свой угол.
Ляпиков был немногословен.
— Вот, — ткнул он Васе эскиз. — Деталька. Сможешь?
«Конечно, нет!» — тоскливо подумал Вася и сказал:
— Конечно, смогу!
— Срок тебе три дня.
— Не успею! — ужаснулся Вася и лихорадочно заработал рейсшиной.
Вася сделал чертеж за час. Он вытер потный лоб и огляделся. В отделе, кроме него, никого не было. Вася подождал полчаса и пошел искать Ляпикова.
В коридоре стоял ровный рабочий гул. Сотрудники бродили в одиночку и группами.
Стайка молоденьких копировщиц изучала журнал мод. Слышалось взволнованное щебетание: обсуждалась жгучая проблема смены «мини» на «макси» или наоборот.
На диване женщины постарше обменивались рецептами варенья. Тут же дегустировались образцы.
В углу, заслонив спиной амбразуру стального сейфа, собирал взносы председатель ДОСААФ.
— По одному, товарищи, по одному! — базарно покрикивал он, хотя особой давки не наблюдалось.
С лестничной площадки валил дым. Как будто горела небольшая деревня. В сизых клубах мелькнула лысина Ляпикова. Вася прикрыл голову пиджаком и храбро нырнул в дым. Курильщики обсуждали превратности большого футбола. Здесь знали все — от количества голов первой в истории футбольной встречи до точного счета последнего матча на этой планете.
Вася тронул Ляпикова за рукав.
— Я уже…
— Что — уже? — не понял Ляпиков.
— Уже сделал чертеж.
Ляпиков громадным усилием воли оторвался от проблемы офсайда и попытался вникнуть в сказанное Васей. Вник и изумленно вытаращил глаза.
— Ну пошли, глянем…
Чертеж был сделан верно. Ляпиков как-то странно посмотрел на Васю и сунул ему новый эскиз.
— Это тебе на неделю. Не-де-лю, — раздельно повторил он. — Понял?
— Понял, — кивнул Вася.
И сделал чертеж за час.
О Васе заговорили. Сотрудники многозначительно кивали в его сторону. Из других отделов приходили на него посмотреть. В перерыв заглянула даже главный человек в институте — секретарша директора.
Когда Вася закончил последний чертеж месячного плана отдела, до конца рабочего дня оставался еще час.
Ляпиков не выдержал.
— Вася, а Вася, — ласково сказал он. — Как ты себе, Вася, представляешь свои задачи на работе?
— «Неуклонно повышать производительность труда! Экономить каждую минуту рабочего времени!» — лихо прочел Вася плакат над головой Ляпикова.
— Не туда смотришь, — поморщился Ляпиков. — Ты сюда глянь.
Он открыл дверцу своего стола. Дверца была изнутри оклеена, как кабина шофера, портретами звезд кино и футбола. Незаклеенное пространство дверцы было заполнено надписями.
— Заповеди проектанта! — гордо сказал Ляпиков. — Читай.
— «Работа не волк!» — прочел Вася. — Ну и что?