Возле дома Юра вдруг встал, ногой топнул и говорит:
— Ну, елки, а? Вот елки, скажи?!
Я говорю:
— Ничего, Юр, не бери в голову. Прорвемся.
А Коле говорю:
— Я тебя предупреждать больше не буду. Но если у тебя еще хоть раз организм сбесится — ты лучше с этого дома съезжай.
Ну, Коля, конечно, обрадовался, что мы его простили, и говорит:
— Так как насчет общаги, мужики? Может, займем у кого и сходим?
Юра только поглядел на него. А я говорю:
— Чего в общагу-то, Коль? Ну чего там, в общаге? Домой пойду. Спать буду.
И пошел домой.
Долго спал. До вечера. А потом опять заснул. И во сне все мысли разные снились. Про Надьку, и про шарагу нашу, и про Кольку, и про Вивальди этого. Чего, правда, он такое грустное сочинял? Хотя, может, во втором отделении веселей было. Хотя вряд ли, конечно.
Короче, сгорел выходной.
1985
Когда теперь меня спрашивают, что главное для актера кино, я отвечаю: найти себя. А чтобы найти — искать, а искать — значит, пробовать. Вернее — пробоваться… Ах! Бели бы вы знали, что это такое, когда режиссер впервые говорит тебе: «Я хочу попробовать вас на главную роль!» Да, он так и сказал! Он сказал: «Правда, придется попробовать еще трех актрис, но это для Проформы, чтобы худсовет мог сделать вид, что они там что-то решают… Но снимать я буду только вас!» У меня даже глаз задергался! От волнения у меня всегда… А тогда — я была настолько наивна! Я же не знала тогда, что человечество делится на две половины: на честных людей и режиссеров… Это потом я выяснила, что каждой из тех трех он тоже сказал, что снимать будет только ее. Так что каждая из нас была за себя спокойна. И режиссер был спокоен — он с самого начала знал, что снимать будет только свою жену..
Теперь — если кто не знает, что такое пробы. Это значит — снимают какой-то эпизод будущего фильма с разными актерами, чтобы потом сравнить и взять того, кто хуже. Причем, если речь идет о главной героине, то — сто процентов — на пробах будут снимать любовную сцену. Моя сцена была такая: я признавалась главному герою, что люблю его. Он говорил, что любит другую. Я должна была зарыдать, потом крикнуть: «Подлец!» — и дать ему пощечину. Очень жизненно. Режиссер сказал: мне репетировать некогда, найдите партнера и порепетируйте сами.
Я репетировала дома. Партнером был мамин муж. Я его не выносила. И как только мама могла?..
Я с ненавистью глядела ему прямо в глаза и говорила: «Я вас люблю!» Он меня очень боялся. Он съеживался и, запинаясь, бормотал, что любит другую. Я рыдала так, «то в стену стучали соседи. Потом кричала: «Подлец!» и с наслаждением отвешивала пощечину. После каждой репетиции он шел на кухню отдышаться. Там тихо плакала мама. Она считала себя виноватой перед нами обоими.
В общем, мне казалось, к пробам я готова. Но когда узнала, кто будет моим настоящим партнером… У меня задергались сразу оба глаза… Это был не просто известный… Это был… Ну, в общем, на площадке у меня от ужаса пропали слезы. Уж я и на «юпитер» смотрела, чуть не ослепла, и щипала себя за бедро — потом были жуткие синяки — ничего! Ни слезинки! А уж когда дошло до пощечины… Дубль, второй, третий — не могу! Режиссер орет: «Да пойми! Он же тебя унизил! Он же любовь твою предал! Он же гад! Неужели ты гаду по морде дать не можешь?!»
Я и так уже ничего не соображаю, а после этого у меня еще и горло перехватило. Ну, снова начали. И вместо «Я вас люблю» у меня вышло какое-то «Яй-юй-ююю…» Ну, тут партнер не выдержал. И режиссеру сказал, что он тоже любит кое-что. Например, чтобы с ним пробовались нормальные артистки, а не что-то икающее, мигающее и хрипящее… Я в таком шоке была, даже не сразу поняла, о ком это он… Зато когда до меня дошло… На нервной почве все получилось — и крик, и слезы!.. А уж что касается пощечины… В общем, сниматься он смог только через неделю…
Господи! Если б вы только знали, что это такое — провалить пробы!.. Как я плакала! Мама не спала ночей. Мамин муж ходил на цыпочках — считал, что это он виноват, плохо репетировал… И все же в глубине души я не теряла веры! Не может быть! Пробьюсь! Пусть не главная, пусть просто роль… Ничего-ничего, еще заметят! Оказалось — уже заметили. Вскоре после той пощечины ко мне подошел другой режиссер и сказал: «Не расстраивайся. Я был на пробах. Я все видел. Эти ослы не поняли, что у тебя взрывной темперамент. Снимать тебя буду я. Но у меня условие. Чисто творческое. Во время подготовительного периода я должен познакомиться с исполнителем как можно ближе. Только при этом условии я смогу полностью раскрыть твой талант. Ты меня понимаешь?» Чего же тут было не понять? Я ему сразу сказала, что при этом условии у меня каждый сможет открыть талант. Может, даже гений. И пусть он поищет другую дуру. Надо сказать, другую дуру он нашел моментально. А я осталась со своим умом — но без роли…
Я была на грани! Я целыми днями молила бога: «Господи, если ты есть, придумай что-нибудь! Пусть не роль, пусть эпизод! Я согласна на все! Услышь меня, господи!»
Но бог не услышал. Зато откликнулся аллах — мне позвонили с «Узбекфильма». Видно, там тоже уже прослышали о моем взрывном темпераменте. Это была картина о разгроме банды басмачей. И режиссер придумал, что главаря басмачей должна играть женщина. Это была его находка. Он говорил: «Все будут думать, что он — это он, а он — это она! Такого еще не было, да?» Эпизод был такой. Я, — ну, в смысле, главный басмач обнаруживает проникшего в банду красного разведчика, срывает с него фальшивые усы и допрашивает под пыткой, чтоб тот выдал своих. Очень жизненно.
Я репетировала дома. Красным разведчиком был мамин муж. Я привязывала его к стулу, бегала вокруг с кухонным ножом и кричала: «Байской земли захотел, шакал?!» Мамин муж держался стойко, никого не выдавал, только жалобно поглядывал в сторону кухни. Он был дядька ничего… В Ташкент я прилетела в полной готовности.
На пробах моим партнером — разведчиком был сам режиссер. Сначала мне сделали грим басмача. Это уже было зрелище. А когда на меня надели полосатый халат и чалму, и я с маузером в одной руке и кривым ножом в другой появилась на площадке… Это был даже не смех. Один из осветителей вообще свалился прямо на камеру. А сам режиссер, увидев меня, успел только крикнуть: «Накиньте на нее чадру!» — и повалился в истерике. Но я-то уже была в образе! Я закричала ему: «Смеяться вздумал, краснопузый шакал?!» И со всей силы рванула фальшивые усы. Тут он так завыл! Я и забыла, что у него-то усы были настоящие…
Я летела домой и плакала. Я летела быстро. Но слухи летели быстрее. Известный комедиограф сказал:
«Я уже все знаю. Эти идиоты не поняли, что у вас потрясающее чувство смешного. Предлагаю вам роль. Практически та же басмачка — воспитательница детского сада. Очень добрая, веселая. Дети рядом с ней все время смеются… Согласны?» Еще спрашивал! Да я вцепилась в эту роль! Меня всегда восхищала Джульетта Мазина. «Ночи Кабирии», эта улыбка… У Мазины была улыбка — у меня будет смех!
С детьми я репетировала дома. Дети был мамин муж. Он скакал по комнате с мячиком в руках и валидолом во рту и пытался смеяться. Славный мужик… Мама уже даже не плакала…
Пробы проводили в настоящем садике. Детям сказали, что к ним придет очень веселая, добрая тетя и спросит: «Кто хочет играть?» И дети должны были весело закричать: «Я! Я!..» Чтоб детям было как можно веселее, я, конечно, сделала тот самый грим басмачки. Только вместо полосатого халата был белый. И реакция детей превзошла все ожидания. Едва увидев смешную тетю, все сорок мальчиков и девочек забились под столы и стулья и завопили: «Мама!» А когда я спросила, кто хочет с тетей играть, все девочки и мальчики описались…
После этого я впала в настоящее отчаяние. По ночам снился один и тот же кошмар: толпы мокрых детей гнались за мной с кривыми ножами… Мама не выдержала — уехала в нервный санаторий. Мамин муж остался, чтобы поддержать меня. Но я была безутешна… И — напрасно! Ибо, господи, чем прекрасна наша жизнь? Тем, что в ней всегда есть место Случаю!
В один из тех мрачных дней я вышла со студии, села на скамейку. Рядом сидел какой-то человек и курил. Я вдруг решила — начну курить! Жизнь не удалась… Человек дал мне сигарету. Я затянулась и ужасно закашлялась. И тут, увидав, как я кашляю, человек подпрыгнул и закричал: «Черт возьми! Где ж вы были раньше? Это же судьба!..»
Да! Это была судьба. Человек оказался режиссером, который утвердил меня на главную роль без всяких проб! Боже мой! Разве я могу забыть свою первую картину! Она называлась «Никотин — палач здоровья».
Успех был феерический! Говорят, увидев меня на экране, многие тут же бросили не только курить, но и все остальное… Мама плакала — на этот раз от радости. Мамин муж преподнес мне хризантемы. Чудный!..
А потом посыпались предложения!.. После «Никотина» была серьезная психологическая лента — «Алкоголик за баранкой». Очень сильный финал: разбитые «Жигули», я — под задним мостом, в ажурных колготках, под музыку Шопена… Гаишники рыдали.
А сколько за это время было интересных встреч! Вот недавно снималась в чудной картине: «Нерациональный пробег порожняка на железной дороге». Снимать надо было на вокзале. И вот приезжаем, — а там такая встреча! Толпа, улыбки, цветы!.. Я была так тронута! Говорю: «Зачем? Мне даже неудобно…» Они говорят: «А вы возьмите в сторонку..» Оказалось, встречали не только меня — в это же время прибывал поезд с Джульеттой Мазиной. Она вышла из вагона — у меня даже глаз задергался. Все та же улыбка!.. Потом это было в хронике: мы с ней в одном кадре. Правда, она на переднем плане, а моя улыбка там, в глубине… Но какая разница? Мы, профессионалы, не обращаем внимания на эти пустяки. Для каждого из нас главное другое. Главное — найти себя!..
1987
За стеной раздался шум, послышался женский крик. Потом женский крик перешел в мужской. Что-то загремело. Потом открылась дверь, и в комнату вошла Антонина Ивановна.