Другие вещи фабрикуются только для взрослых: арифмометры, бухгалтерские отчеты, машины, танки, бомбы, спиртные напитки и папиросы.
Однако трудно определить: для кого существуют солнце, море, песок на пляже, цветущая сирень, ягоды, фрукты, взбитые сливки?
Вероятно — для всех! И дети, и взрослые одинаково это любят. Так и с драматургией.
Бывают пьесы исключительно детские. Их ставят только для детей, и взрослые не посещают такие спектакли.
Много пьес пишется специально для взрослых, и даже если взрослые не заполняют зрительного зала, дети не очень рвутся на свободные места.
А вот у пьес Евгения Шварца, в каком бы театре они ни ставились, такая же судьба, как у цветов, морского прибоя и других даров природы: их любят все, независимо от возраста.
…Секрет успеха сказок Шварца в том, что, рассказывая о волшебниках, принцессах, говорящих котах, юноше, превращенном в медведя, он выражает наши мысли о справедливости, наше представление о счастье, наши взгляды на добро и зло».
ПРИЯТНО БЫТЬ ПОЭТОМ
* * *
Впервые опубликовано в книге
«Житие сказочника. Евгений Шварц», М., 1991.
Печатается по этому изданию.
Я не пишу больших полотен —
Для этого я слишком плотен,
Я не пишу больших поэм,
Когда я выпью и поем.
Случай
Впервые опубликовано в журнале
«В мире книг», № 10, 1976.
Печатается по этому изданию.
Был случай ужасный — запомни его:
По городу шел гражданин Дурнаво.
Он всех презирал, никого не любил.
Старуху он встретил и тростью побил.
Ребенка увидел — толкнул, обругал.
Котенка заметил — лягнул, напугал.
За бабочкой бегал, грозя кулаком,
Потом воробья обозвал дураком.
Он шествовал долго, ругаясь и злясь.
Но вдруг поскользнулся и шлепнулся в грязь.
Он хочет подняться — и слышит: «Постой,
Позволь мне, товарищ, обняться с тобой,
Из ила ты вышел когда-то —
Вернись же в объятия брата.
Тебе, Дурнаво, приключился конец.
Ты был Дурнаво, а теперь ты мертвец.
Лежи, Дурнаво, не ругайся,
Лежи на земле — разлагайся».
Тут всех полюбил Дурнаво — но увы!
Крыжовник растет из его головы,
Тюльпаны растут из его языка,
Орешник растет из его кулака.
Все это прекрасно, но страшно молчать,
Когда от любви ты желаешь кричать.
Не вымолвить доброго слова
Из вечного сна гробового!
. . . . .
Явление это ужасно, друзья:
Ругаться опасно, ругаться нельзя!
На именины хирурга Грекова
Стихотворение написано совместно с Н. Олейниковым. Впервые опубликовано в «Литературной газете», 17 июня 1968.
Греков Иван Иванович (1867–1934), известный хирург, главный врач Обуховской больницы в Ленинграде.
Привезли меня в больницу
С поврежденною рукой.
Незнакомые мне лица
Покачали головой.
Осмотрели, завязали
Руку бедную мою,
Положили в белом зале
На какую-то скамью.
Вдруг профессор в залу входит
С острым ножиком в руке,
Лучевую кость находит
Локтевой невдалеке.
Лучевую удаляет
И, в руке ее вертя.
Он берцовой заменяет,
Улыбаясь и шутя.
Молодец, профессор Греков,
Исцелитель человеков!
Он умеет все исправить,
Хирургии властелин!
Честь имеем вас поздравить
Со днем ваших именин!
Басня
Записано в «Чукоккалу». К стихотворениям из «Чукоккалы» здесь и далее использованы комментарии К. И. Чуковского.
Один развратник*[1]
Попал в курятник.
Его петух
Обидел вдрух.
Пусть тот из вас, кто без греха,
Швырнет камнями в петуха.
Страшный Суд
Стихотворение впервые опубликовано
в газете «Экран и сцена», № 12, 1990.
Поднимается в гору
Крошечный филистимлянин
В сандалиях,
Парусиновых брючках,
Рубашке без воротничка.
Через плечо пиджачок,
А в карманах пиджачка газеты
И журнал «Новое время».
Щурится крошка через очки
Рассеянно и высокомерно
На бабочек, на траву,
На березу, на встречных
И никого не замечает.
Мыслит,
Щупая небритые щечки.
Обсуждает он судьбу народов?
Создает общую теорию поля?
Вспоминает расписание поездов?
Все равно — рассеянный,
Высокомерный взгляд его
При небритых щечках,
Подростковых брючках,
Порождает во встречных
Глубокий гнев.
А рядом жена,
Волоокая, с негритянскими,
Дыбом стоящими волосами.
Кричит нескромно:
— Аня! Саня!
У всех народностей
Дети отстают по пути
От моря до дачи:
У финнов, эстонцев,
Латышей, ойротов,
Но никто не орет
Столь бесстыдно:
— Аня! Саня!
Саня с длинной шейкой,
Кудрявый, хрупкий,
Уставил печальные очи свои
На жука с бронзовыми крылышками.
Аня, стриженая,
Квадратная,
Как акушерка,
Перегородила путь жуку
Листиком,
Чтобы убрать с шоссе неосторожного.
— Аня! Саня! Скорее. Вам пора
Пить кефир. —
С горы спускается
Клавдия Гавриловна,
По отцу Петрова,
По мужу Сидорова,
Мать пятерых ребят.
Вдова трех мужей.
Работающая маляром
В стройремонтконторе.
Кассир звонил из банка,
Что зарплату сегодня не привезут.
И вот — хлеб не куплен.
Или, как некий пленник, не выкуплен.
Так говорит Клавдия Гавриловна:
Хлеб не выкуплен,
Мясо не выкуплено.
Жиры не выкуплены.
Выкуплена только картошка,
Не молодая, но старая,
Проросшая, прошлогодняя,
Пять кило древней картошки
Глядят сквозь петли авоськи.
Встретив филистимлян,
Света не взвидела
Клавдия Гавриловна.
Мрак овладел ее душой.
Она взглянула на них,
Сынов Божьих, пасынков человеческих,
И не было любви в ее взоре.
А когда она шла
Мимо Сани и Ани,
Худенький мальчик услышал тихую брань.
Но не поверил своим ушам.
Саня веровал: так
Женщины не ругаются.
И только в очереди
На Страшном Суде,
Стоя, как современники,
рядышком,
Они узнали друг друга
И подружились.
Рай возвышался справа,
И Клавдия Гавриловна
клялась.
Что кто-то уже въехал туда:
Дымки вились над райскими кущами.
Ад зиял слева,
С колючей проволокой
Вокруг ржавых огородов,
С будками, где на стенах
Белели кости и черепа,
И слова «не трогать, смертельно!»
С лужами,
Со стенами без крыш,
С оконными рамами без стекол,
С машинами без колес,
С уличными часами без стрелок,
Ибо времени не было.
Словно ветер по траве,
Пронесся по очереди слух:
«В рай пускают только детей».
«Не плачьте, Клавдия Гавриловна, —
Сказал маленький филистимлянин,
улыбаясь, —
Они будут посылать нам оттуда посылки».
Словно вихрь по океану,
Промчался по очереди слух:
«Ад только для ответственных».
«Не радуйтесь, Клавдия Гавриловна, —
Сказал маленький филистимлянин,
улыбаясь,—
Кто знает, может быть, и мы с вами
За что-нибудь отвечаем!»
«Нет, вы просто богатырь, Семен Семенович,
Воскликнула Клавдия Гавриловна, —
Шутите на Страшном Суде!»
* * *
Впервые не полностью опубликовано в кн.: Л. Чуковская «В лаборатории редактора», М., 1963. Впервые полностью — в ж. «В мире книг». № 10, 1976. Печатается по этому изданию.
Один зоил
Коров доил
И рассуждал над молоком угрюмо:
Я детскую литературу не люблю,
Я детскую литературу погублю
Без криков и без шума.
Но вдруг корова дерзкого — в висок,
И пал, бедняга, как свинца кусок.
Зоил восстановил против себя натуру.
Ругая детскую литературу.
Читатель, осторожен будь
И день рождения Любарской[2] не забудь.
Песенка клоуна
Впервые опубликовано
в «Литературной газете», 18 мая 1983.
Печатается по этому изданию.
Шел по дорожке
Хорошенький щенок,
Нес в правой ножке
Песочный пирожок
Своей невесте,
Возлюбленной своей,
Чтоб с нею вместе
Сожрать его скорей.
Вдруг выползает
Наган Наганыч Гад
И приказает