— Мама.
— Может, это и так, проверим. Адрес?
— Севастопольская, пять.
— Краснофлотец Нагорный, сходите в Балаклаву и приведите мать этой гражданки. Да заодно и воды принесите.
— Есть!
Гремя пустым ведром, я преодолел спуск менее чем за пять минут. А ведь высоту нашей горки в сто метров, пожалуй, не вберешь. Севастопольскую, пять я отыскал быстро.
— Хозяюшка, ведерко воды дадите? — спросил я женщину, развешивавшую во дворе белье.
— Да воды нам не жалко, берите сколько нужно.
Я набрал ведро воды и спросил как давно знакомый этой семьи:
— А Маринка же где?
— Да разве она усидит дома, — и потом только поняла, что с ней разговаривает совсем незнакомый военнослужащий. — А вы откуда знаете Маринку?
— Сегодня познакомились, точнее, с полчаса назад. Командир наш попросил, чтобы вы пришли за Маринкой.
Женщина побледнела и, глотая слюну, спросила осипшим голосом.
— Что с ней?
— Да ничего не случилось. Жива и здорова ваша Маринка. Она же не знала, что мы приедем на эту гору. Вот случайно и оказалась среди нас. А командир наш строгий. Решил проверить, кто она. Вот и все.
— Вот беда-то какая. Я сейчас, — женщина унесла остаток белья в дом, а через минуту мы вместе с ней уже взбирались на гору. Хотя спутница была старше меня почти в два раза, я едва поспевал за ней. Под конец она почти побежала, и я только услышал взволнованный вопрос.
— Доченька моя, что стряслось?
— Ничего особенного, мама, — ответила Марина. — Меня задержали. Ну кто мог знать, что тут появятся военные?
Пока я ходил в Балаклаву, Маринка привела себя в порядок. Наши ребята дали ей воды, одежную щетку, и теперь девушка выглядела совсем по-другому.
— Вот теперь полная ясность, — заключил Демидченко, обращаясь к женщинам. — Вы уж извините, что пришлось побеспокоить вас. Порядок, знаете.
— Да чего уж там, — ответила мать Марины. — Мы понимаем, дело военное.
— Краснофлотец Нагорный, — ну теперь пошло, будет гонять дня два подряд. Но нет, Вася, от меня ты не дождешься того, на что рассчитываешь. — Проводите женщин, да заодно еще одно ведерко воды принесите.
— Есть, товарищ старшина второй статьи, — ответил я бодрым тоном и, вылив воду в котелки, пошел сопровождать женщин.
Они шли впереди, я несколько сзади. Мать вполголоса о чем-то говорила своей дочери, а та, судя по интонации, оправдывалась. На очень крутых участках склона горы пустое ведро цеплялось за камни и так скрежетало, что женщины останавливались и молчаливыми взглядами спрашивали: «Не ушиблись?» — «Ничего, все в порядке», — отвечал я им. Мы вошли во двор Хрусталевых не с улицы, а через приусадебный виноградник. Мать Марины сразу же принялась щупать сохнувшее белье. Я набрал ведро воды и собрался было уходить, но хозяйка решительным жестом остановила меня и сказала:
— У нас, молодой человек, не принято отпускать добрых людей без угощения.
— Так это ж добрых людей, мама. А он, видела, как заставил тебя волноваться.
— Беды в этом никакой, — резонно заметила мать, — а для тебя наука. Да и обедать уже пора. Небось проголодались?
— Спасибо, хозяюшка. Я уже.
— Что уже? — спросила женщина.
— Неправда, мама, — вмешалась и Марина. — Я видела, как они только начинали готовить себе обед.
— Как вас зовут, молодой человек?
— Коля, то есть Николай Нагорный.
— Хорошее имя. А меня величать Анной Алексеевной. Доченька, приглашай гостя в дом, а я пока соберу белье.
Маринка без лишних слов взяла ведро в свои руки и сказала:
— Когда будете идти в свой гарнизон... я правильно выражаюсь?
Я улыбнулся. Припомнила-таки мое словечко. Этой палец в рот не клади.
— Неправильно я тогда сказал вам.
— Ну все равно. Когда будете идти к себе, мы наберем воды свежей.
В этот момент мне показалось, что я дома. Вот так же бывало весной или летом я приносил из колодца воду, сестра поливала ею грядку. Остатком воды в ведре, она старалась облить меня. И если это удавалось ей, она радовалась и хохотала до слез. Я спокойно отряхивался и говорил: «Завяжем узелок на память». — «А я маме скажу», — отвечала сестра. — «Не возражаю». Ведра два я приносил и спокойно передавал сестре, настороженной и готовой в любую секунду бежать от меня. Но едва она успокаивалась, как я окатывал ее с головы до ног. Визг и истошный крик оглашали двор: «Ма-а-ма! Оп обливается!» — «Колька, сумасшедший! — вступалась мать. — Ты же ее простудишь». Я вспоминал об этом и, наверное, улыбался, так как Марина спросила:
— Вы о чем?
— Я вспомнил дом и свою сестру, которая вот так же, как и вы, бывало, поливала грядку и обливала меня водой.
— И подумали, что и я могу вас облить?
— Нет, что вы.
— Ну а если бы и в самом деле облила, рассердились бы?
— Нет, — ответил я и, немного подумав, добавил, — только обрадовался бы.
— Тогда получайте, — Маринка так неожиданно и быстро плеснула остаток воды на мою робу (так мы называем свою рабочую форму одежды), что я не успел увернуться. Уже на пороге дома она добавила: — Что ж вы стоите? Заходите в дом.
В комнате с двумя окнами со стороны улицы и одним — со стороны двора было свежо и чисто, словно кого-то ждали. Я уже готов был перешагнуть порог, но вовремя спохватился и начал расшнуровывать свои ботинки.
— Зачем вы это делаете? — спросила Анна Алексеевна.
— В комнате такая чистота, а я тут со своими башмаками.
Теперь я входил в комнату смелее. На свету Анна Алексеевна увидела мою мокрую робу и шутливо заметила:
— О! Мы уже успели понравиться некоторым балаклавским девушкам.
— Очень вкусная у вас вода, — начал я оправдываться. — Хотел напиться из ведра, да не рассчитал.
— Поверим ему, Марина?
— От этого изнанка не станет лицом.
Было совершенно очевидно, что женщины шутили, но я почему-то чувствовал себя не в своей тарелке. Появилось такое ощущение, будто я кого-то обманул. Удивительная вещь этот обман. В нашем представлении он часто совпадает с понятием лжи. Лживых людей мы осуждаем и даже презираем. Выходит, и меня можно осуждать? Но я вижу по глазам Анны Алексеевны, что она не только не порицает мой поступок, но как-то по-матерински, тепло смотрит на меня, словно хочет сказать: «Все правильно. Только так и нужно поступать». Неужели же обман может быть правдой?
— Запутала ты нашего гостя своей изнанкой, — сказала Анна Алексеевна.
— Изнанка — не сеть, выпутается, — ответила, улыбаясь, Маринка.
Чувство неловкости постепенно спало.
— А что вы считаете обманом? — спросила Анна Алексеевна.
— Все, что делается в корыстных целях, — ответил я, будучи теперь твердо убежденным в своей правоте.
— Это только половина того, что можно сказать об обмане.
— Как половина?
— Всего лишь половина, а то и того меньше.
Признаться, сказанное поставило меня в тупик. Какое же еще может быть толкование этого понятия?
— Вот взять, к примеру, твою мокрую одежду. Твое объяснение — обман?
— Формально — да, по существу — нет.
— Почему?
— Я сделал это не ради себя.
— Возьмем другой пример. Провинился твой товарищ по службе. Чтобы защитить его, ты взял вину на себя. Это как?
Трудно спорить с Анной Алексеевной. На ее стороне знание жизни, большой жизненный опыт, у меня же — только стремление выбрать правильную дорогу.
Помнится, как в школе, бывало, списывались диктовки у товарищей. Мы, списывавшие, хотя и чувствовали за собою вину, забывали о ней сразу же, как только кончался урок. Те же, у кого списывали, ходили в героях и день, и два, пока преподаватель не объявит выставленные оценки. Никому из них и в голову не приходило, что они, как и мы, обманывали друг друга. Разница была только в некоторых оттенках этого обмана.
— Так что дело не в том, кого ты выгораживаешь, — продолжала Анна Алексеевна. — Важно другое, что выгораживается: скверное или безобидное, или даже хорошее, но которое могут истолковать иначе, чем есть на самом деле. Выходит, подкладка на обмане может быть разной. В одних случаях она черная, в других — белая. Чаще же в ней преобладает тот или иной оттенок.
Интересное объяснение.
— А вот в отношении Маринки ты поступил хорошо. То, что она не приняла твоей защиты, так это ее личное дело. Да и что скрывать ей от своей матери. Ведь мы с ней очень большие друзья.
Только теперь я понял, что выражение «обман может быть правдой» — такой же парадокс, как и «яд — целебное средство». Обман не всегда несет с собою дурное. Более того, в ряде случаев он просто необходим. Так, я слышал, поступают врачи по отношению к больным в безнадежном состоянии.
— Мама, — прервала мою мысль Марина, — баснями соловья не кормят.
— Вот так, Коля, — шутливо заключила Анна Алексеевна. — Сегодня — соловей, а завтра, гляди, и соколом ясным станешь.
Пока женщины занимались приготовлением обеда, я рассматривал альбом Марийки. На первой странице был помещен фотоснимок семьи Хрусталевых: военного летчика, молодой Анны Алексеевны и их совсем маленькой дочки Маринки. На других снимках владелица альбома — уже школьница. Страницы, что годы. Девочка выросла и вот-вот станет взрослой. А это что? Вот-те на. Целых шесть дипломов за лучшие результаты в стрельбе из малокалиберной винтовки. И не в школе, а на республиканских соревнованиях среди юниоров в Симферополе. Да, такого я не ожидал! Почему я этим заинтересовался? Потому что сам имею некоторый опыт в спортивной стрельбе и знаю, как это достается.
Из соседней комнаты потянуло вкусным запахом, и вскоре на столе появилась рыбная уха. Маринка села напротив меня, и теперь я мог хорошо рассмотреть ее лицо.
— Ешь, матрос, — сказала Анна Алексеевна. — Сегодня у нас рыбный день.
Я снова посмотрел на Маринку. Такого цвета глаз, как у нее, мне еще не приходилось видеть. Собственно, дело не столько в цвете, сколько в удивительных оттенках. Вот сейчас она улыбается, и глаза ее, как морская волна в тихую ясную погоду: прозрачная си