рь дело автоматически на контроле — не делай глупости…
— Не учи ученого! Конец связи!
— Разговор… — договорить Мельник не успел. Андрей вставил трубку в гнездо панели, и динамик отключился.
Он вышел из машины, запахнул пальто и довольно бодро направился к Пиленову.
— Как дела, Сергей Сергеевич?
— Спасибо, плохо… Ничего нет. Хорошо, хоть водитель документы обнаружил…
— Дело, Сергей Сергеевич, — сказал Утехин, — оказывается серьезнее, чем думалось. Я посмотрел на следы и пришел к выводу, что это ограбление. Именно об этом я и доложил в управление. Сюда приедет оперативная группа, криминалист, кинолог с собакой… Наша задача теперь иная: если вы не возражаете, проедем в ближайшее отделение и посмотрим кое-что — может, кого вспомните. Потом мы отвезем вас домой. Хорошо? — он пристально посмотрел в глаза художника, пытаясь понять — будет тот жаловаться или нет, но ничего не понял.
— Хорошо! — ответил Пиленов и улыбнулся своим мыслям. — Поехали, раз такое дело…
Машина словно вспомнила свою молодость. Резво развернулась и, разбрызгивая в стороны грязь, понеслась по вечернему городу к отделению милиции. Для Андрея отделение было родным — оно не только находилось на территории района, где он жил, но и работать он начинал именно здесь. Много дней и ночей, будучи милиционером патрульной службы, провел он на этих улицах. Многое можно было вспомнить — схватки, задержания. После окончания милицейской школы выбора не было — сюда, в родное отделение, на должность рядового розыскника. Отсюда он ушел в управление…
Скрежет тормозов. Машина остановилась. Андрей принялся будить разоспавшегося художника. Задача оказалась непростой. Легкие потряхивания, подергивания за рукав к заметному результату не приводили.
Наконец он открыл слипшиеся веки, почмокал губами и оторопело огляделся… Задрав голову, художник почесал бороду, посмотрел на светящуюся вывеску над дверью отделения. Наверное, он хотел что-то спросить, но, все вспомнив, понимающе кивнул и кряхтя вылез из машины.
Буренков открыл ключом заднюю дверцу машины:
— Вылезай, Григорий Палыч, приехали!
«Поди ж ты, — удивился Утехин, — промашка вышла, товарищ оперуполномоченный, вы имени и отчества Михалева в отличие от водителя не знали… Да и не интересовало это вас… Вполне удовлетворяло — Михалев туда, Михалев — сюда».
— Это чего? Арестовали? — разочарованно вымолвил «пассажир» арестантского салона.
— Нет! — Утехин пропустил его в дверь отделения впереди себя. — Пригласил на беседу… Побудешь пока у нас…
— Эхма… — вздохнул Михалев, присаживаясь на краешек обшарпанной лавки для задержанных, и в этих словах была такая сложная гамма переживаний, что Утехин почувствовал к нему жалость.
— Привет, Василий! — Утехин крепко сжал руку капитана, вышедшего навстречу.
С нынешним дежурным — Василием Бондаренко, у Андрея были давние хорошие, можно сказать, дружеские отношения. Службе это не мешало, а, наоборот, приносило пользу. В глаза говорили все, что считали нужным, а это сегодня явление редкое.
— Здравствуй… — коротко ответил Бондаренко на рукопожатие. — Что прикажешь делать с твоим «подарком»? — Он кивнул на лавочку, где сидел Михалев. — Забирай с собой.
Андрей выразительно, со скрытой просьбой, смотрел на Бондаренко, но тот оставался непреклонным:
— Не уговаривай! На каком основании прикажешь содержать? За что?
— Хорошо, — согласился Утехин, — хоть посидеть он у тебя полчаса на лавочке здесь может?
— Пусть сидит, но предупреждаю — я за него ответственности не несу… — Дежурный был неумолим.
Утехин подошел к лавочке, сел на краешек:
— Как, Григорий Павлович, самочувствие? Как рука?
Из-под густых бровей на Утехина смотрели удивленные глаза. Андрею стало неловко. Во взгляде Михалева одновременно можно было заметить и изумление, и боязнь, и какую-то собачью преданность…
— Ни-и-ичего… — заикнулся он, жадно сглотнув слюну, а на привычное «товарищ начальник» сил уже не было.
— Выслушай меня и постарайся понять, — Андрей дотронулся до его колена. — Дело может оказаться серьезнее, чем ты думаешь. Не имею права я тебя просто так отпускать, надо нам с тобой о жизни побеседовать. Понимаешь? — Михалев почему-то часто заморгал. — Прости, Михалев, так надо! Держать тебя, как ты знаешь, я права не имею — он тебе объяснил, а поговорить надо. Хорошо?
Тот покорно кивнул, потупя взгляд, принялся разглядывать щель в полу. Андрею показалось, что он всхлипнул…
Утехин повернулся к Бондаренко:
— Кто сегодня из наших дежурит?
— Морозов! У себя должен быть.
— Будут звонить, мы с товарищем Пиленовым, — Утехин сделал заметное ударение на слове «товарищ» и фамилии, — у Морозова.
Кабинет оперуполномоченного уголовного розыска Олега Морозова располагался на втором этаже. Поднявшись по лестнице, Андрей решительно, без стука, вошел в небольшую комнату, в которой когда-то проходили и его рабочие дни. Олег, подперев голову руками, сидел, склонившись над документами.
Он оторвался от бумаг и радостно заулыбался, увидев приятеля:
— Какими судьбами в наших перифериях? Не спится, что ли?
— Да и тебя, гляжу, дела замучили? — отреагировал Утехин, выразительно поглядывая на бумаги. — Бюрократом стал?
— Тут станешь. Самогонщики одолели. А ты с чем пожаловал? — Морозов подозрительно посмотрел на переступающего с ноги на ногу художника.
— Грабеж!
— Фью-ю-ю! — присвистнул Олег. — Поздравляю…
— Я тебя тоже! Он на твоем участке у Головинки, так что готовься работать!
— Что требуется?
— Побеседуй с Сергеем Сергеевичем, покажи ему альбомы с фотографиями преступников, и… — он посмотрел на Пиленова, — пожалуй, все…
— Заявление? — спросил Морозов. — Не писал еще? Надо?
— Обязательно. И вот что я подумал… — Андрей взглянул на Пиленова. — А не попробовать ли вам на всякий случай нарисовать ваших знакомых барышень… Как думаете, Сергей Сергеевич? Сможете?
Пиленов сел к столу, поочередно посмотрел на розыскников, забрав в пригоршню, оправил ладонью бороду и вымолвил с сомнением:
— Можно попробовать…
— Постарайтесь, пожалуйста. Карикатуры вроде получались…
— Дайте бумагу и карандаш, — попросил художник.
— Садитесь за второй стол и рисуйте… — Андрей подошел к Морозову, сел верхом на стул и предложил: — Поговорим?
— Угу.
— Вводная — двое мужиков, рост сто семьдесят — сто восемьдесят пять, ботинки сорок второго, кроссовки сорокового, первый — джинсы с заклепками и короткая, видимо, болоньевая, куртка… Второй — информации ноль.
— Не густо! — Морозов полез в стол и достал обычную тетрадь в клеточку. Просматривая, он шевелил губами, словно приговаривал…
— Балкин? — спросил Андрей, теребя задумчиво кончик носа.
— Девятого августа отбыл не по своей воле за Урал.
— Тит, Дрючок?
— Титаренко в автобусном парке. Работает хорошо…
— Если мне не изменяет память, Титаренко выше среднего роста?
— Сто девяносто четыре…
— И живет за Нарвской?
— Его участие сомнительно — ситуация у него поменялась. На работе ходит в передовиках, женился, переехал к супруге.
— Ну и что? Разве это препятствие?
— Как тебе сказать… — Морозов внимательно листал тетрадь. — В общем-то да! Двойняшки у него родились: сын и дочка… Чтобы после всего прошлого, встав прочно на ноги, заведя семью, детей, — рисковать? — Он покачал головой. — Не верю… Теперь о Дрючке — параметры подходят точно: и сорок второй, и сто семьдесят шесть — этого необходимо проверить. Тем более что крутится около Листвянникова какая-то непонятная шушера…
— Окрас какой?
— Вроде наркотой балуются, но взять пока не удавалось…
— От наркотиков до грабежа полшага… Этой братии всегда деньги нужны… Давай проверять!
— Я лучше сам. Прости, ты мне в этом не помощник… Лучше скажи, на что обратить внимание?
— Желтая глина на одежде!
— Как быстро нужна информация?
Утехин посмотрел на часы — половина одиннадцатого…
— Пару часов хватит?
К столу подошел Пиленов и положил рисунки:
— Готово…
На карандашных рисунках были изображены два девичьих личика. У одной девушки, портрет которой был подписан «Алена», вздернутый носик, светлые пышные волосы, короткая стрижка, красивый овал лица, остренький подбородок… «Марина» — темноволосая, с пухлыми, чувственными губами. На вид обеим не больше двадцати лет. Лица девушек Андрею были незнакомы — много он знал на обслуживаемой территории неблагополучной молодежи — эти не из их числа…
— А ты их не знаешь?
Морозов несколько минут молча разглядывал рисованные портреты, а потом отрицательно покачал головой:
— Может, заезжие красотки?
— Сам бы хотел это знать… — вздохнул Андрей, забирая рисунки.
— Будем смотреть альбомы, — сказал Морозов, доставая из шкафа толстые фолианты в темных коленкоровых переплетах. — Подсаживайтесь ближе, Сергей Сергеевич…
Утехин поднялся со стула и направился к двери:
— Сейчас я пришлю к вам Михалева — он ждет внизу…
— Это еще зачем? — наморщил нос Морозов.
— Поговори с ним по душам, покажи альбом… Думаю, что он видел преступников… А вообще-то надо возвращать старика к жизни — не дело это… — Он невесело махнул рукой. — Я с ним завтра поговорю. А сейчас — в ресторан…
В фойе толпились поздние посетители, одевались, покуривали, пытаясь хоть немного продлить удовольствия этого вечера.
Осторожные постукивания в дверь ни к чему не привели.
Окинув Утехина сквозь стекло высокомерным взглядом, швейцар не сдвинулся с места.
Утехин, порывшись, извлек из бумажника десятирублевку и приложил ее к стеклу. Со швейцаром сразу же произошла метаморфоза: на его лице появилась какая-то скользкая угодливая улыбочка, и он торопливо засеменил к двери:
— Массандра, коньяк, шампанское… — скороговоркой зашептал он, не открывая полностью дверь.
— Не здесь же, отец! — сказал Андрей. — Дай войти…