Моряки, видя, что погрузка заканчивается, становились за руль. Остроносые катера, рассекая волны, подходили к причалу.
— Полундра! — кричал моряк, державший канат, и тот взвивался арканом в воздухе.
Волны раскачивали суда, мостки скрипели.
— Эх вы, и кто вас только прислал сюда, — трунили моряки над саперами. — Ваше дело строить мосты через болота, а не причалы.
— Да никакой причал вас, чертей полосатых, не выдержит, — откликались саперы.
Артиллеристы хотели первыми погрузиться на суда и спорили с пехотинцами, но через минуту вместе с ними перетаскивали пушки на палубу.
Доски на причале гнулись под тяжестью ящиков со снарядами.
— Эй вы там, прекратите шум, а то фашисты услышат!
— Ничего не услышат, оглохли от катюш.
Перешучиваясь, солдаты садились на катера. Раздавался звон якорных цепей.
Движение на причале не прекращалось. Старшины снабжали отплывающих продуктами и боеприпасами. Повара предлагали дополнительные порции.
— Кому еще? — спрашивали они, размахивая черпаками. — А ну, подставляй котелки!
— Оставьте себе! — откликались солдаты, получившие шоколад, печенье и консервы.
…Теперь тишину нарушал только плеск волн.
Еще долго девушки в белых халатах стояли на берегу и с грустью всматривались вдаль.
Тысячи братьев расстались сегодня с ними. И не все вернутся…
Сильный порыв ветра донес с моря слова песни. На одном из катеров кто-то пел:
— Споемте, друзья, ведь завтра в поход
Уйдем в предрассветный туман.
Споем веселей, пусть нам подпоет
Седой боевой капитан.
Захра, услышав эту песню, склонилась к плечу подруги, и ее шепот слился с шумом прибоя.
— Да, они должны были идти. Их ждет Крым. Их ждут партизаны у одиноких своих костров…
Взвились одна за другой несколько ракет, и девушки очнулись от своей задумчивости, долгой и томительной. Холодный, мертвенный свет озарил на мгновение наблюдательный пост на береговой возвышенности. Разноцветные огни бросили искристые свои отражения в самую глубь взволнованного моря. Немного времени спустя корабли скрылись вдали.
Девушки невольно взмахнули руками — но кто мог увидеть их издали в ночной тьме?
И все-таки они крикнули:
— Счастливого пути! Возвращайтесь с победой!
Эти слова были памятны Захре. Три месяца назад, стоя на берегу Каспия, она вместе с матерью провожала своего единственного брата Аслана. И тогда сердце ее билось так же тревожно, как теперь. Мать пристально взглянула на сына и спросила:
— Разве ты не мог бы по-прежнему работать на своем танкере?
— Нет, мама, я должен быть в передних рядах.
— Но ведь ты и здесь был передовиком…
Аслан посмотрел на зеленовато-голубой морской простор. Большая часть его жизни прошла здесь. Еще ребенком он вместе с отцом на маленькой парусной лодке часто выходил в море. Уже тогда он твердо решил стать моряком. Но однажды, попав в сильную бурю, Аслан так испугался, что отказался от своего решения.
Тогда отец нахмурился:
— Нет, сынок, так не годится. Трудностей бояться нельзя. Встречай грудью ветер, тогда победишь.
И позже, когда они снова вышли в море, и Аслан сидел в лодке напротив отца, тот сказал:
— Бури на Каспии — не редкость. Но мы не боялись их. В злую непогоду, в дождь и ветер на парусных судах возили мы в Астрахань нефть. Наперекор всему мы добывали себе и вам, молодежи, новую судьбу. Люби море.
И Аслан полюбил море. Мать жаловалась, что сын стал редко бывать дома, но он успокаивал ее:
— Не тревожься, мама. Разве сейчас дома усидишь?
И тогда, провожая сына, она сказала:
— Ну что ж, иди. Береги себя. Счастливого тебе пути!
Они обнялись и расстались.
…Теперь Захра на берегу Черного моря смотрела туда, куда ушли боевые корабли.
Луна выглянула из-за холмов, и девушке показалось, что она видит серебристый след ушедших судов.
— Захра, вы простудитесь, я принесла вам шинель.
Захра взяла у Лейлы черную кубанку и шинель. В лунном свете сверкали звездочки на узких погонах.
Озаренные луной волны ударялись о борта судов. Оставляя за собой пенистый след, катера, мерно покачиваясь, рассекали воду.
Люди, стоявшие на покрытой брызгами палубе, вглядывались в лунный полумрак.
Командир катера Аслан стоял на носу судна и привычным жестом поглаживал бородку. Ветер распахивал ворот, и брызги падали на тельняшку, плотно облегавшую широкую грудь.
Катер по его команде обходил караван с левого фланга. Экипаж был в боевой готовности. Каждый хорошо знал, что им предстоит выполнить.
Перед отплытием катера генерал, руководивший операцией, сказал:
— Надо уничтожить прожекторы противника, не дать ему заметить наши суда, пристающие к берегу. Если вы его ослепите, наши суда смогут беспрепятственно высадить людей.
Аслан и вся команда молча ожидали предстоящий бой. Каждым владела одна и та же мысль: «Надо во что бы то ни стало потушить вражеские прожекторы».
Только комендор Ильяс никак не мог успокоиться; когда катер стоял на рейде, он был не прочь пройтись по берегу, пошутить со встречными и при случае опрокинуть пару стопок. Как только спускали якорь, он подкрадывался к командиру и, кивая головой в сторону берега, спрашивал:
— Капитан, разрешите?
Капитан лишь улыбался, а Ильяс, пользуясь случаем, вновь обращался к нему:
— Значит, согласны, капитан?
С берега он никогда не возвращался с пустыми руками. Едва поднявшись на палубу, он кричал:
— Ребята, попробуйте-ка этот нектар! Чертовски холодно.
Сегодня случилось то же самое. Перед отплытием моряки беседовали на палубе.
Боцман смотрел на шлюпки, пристающие к берегу.
— Очень странно, — сказал он вдруг, — просто удивительно, если вдуматься.
— Что, ты опять философствуешь? — спросил рулевой Дмитриев, поднимаясь с места.
Боцман указал на суда, стоявшие на рейде.
— Мне кажется странным, как можно с таким флотом высадить десант!
— Почему?
— В таких операциях участвуют крупные суда, а мы собираемся действовать на катерах, баркасах, шлюпках, даже на старых рыбачьих лодках…
— С линкорами и бабушка моя высадит десант, а вот если ты настоящий воин, попробуй сделать это на маленьких судах и на лодках, — сказал мичман, вступая в разговор.
Ильяс, до сих пор сидевший в стороне, встал и подошел к боцману.
— По-твоему, у нас нет крупных боевых кораблей? Да у нас они есть, только пользоваться ими здесь нельзя. В Керченском проливе, а он шириной всего в четыре-пять километров, нужны вот такие маленькие катера, чтобы легко проскочить к берегу.
— Все это я и сам прекрасно знаю, — возразил боцман. — Но выслушай и пойми меня. Главное на войне — это техника.
— Нет, врешь! Главное — человек.
— Но что ты сможешь сделать, например, без танков?
— Не забывай, что танками управляют люди. Сколько танков шло на панфиловцев, а? И кто же победил?.. Да, да, главное — человек, человек с железной волей и выдержкой.
— А такая воля и выдержка есть у советских солдат, — добавил Аслан.
До сих пор он издали прислушивался к спору моряков, а теперь подошел к ним, сел на ящик со снарядами и, вынув свой увесистый кисет, предложил:
— Курите.
Дмитриев набил свою трубку, и клубы голубого дыма поднялись в воздух.
Ильяс увидел на берегу санитарные палатки, девушек в белых халатах, и ему очень захотелось на сушу, хотя бы ненадолго, на самую малость.
«Я обязательно должен сойти на берег», — решил он и попросил разрешения.
— Нет, Ильяс, на этот раз не пущу, — ответил Аслан. — Если хочешь нектару, — добавил он, улыбаясь, — то попроси у мичмана, он отпустит.
— Давно уж не был я на суше, так хочется немного пройтись, — сказал Ильяс.
Дрожь в голосе и опечаленный взгляд смягчили капитана.
— Хорошо, иди. Только не опаздывать!
— Есть, товарищ капитан! — обрадованно ответил Ильяс и спрыгнул в шлюпку, привязанную к катеру. Но Ильяс не сдержал слова. Он опаздывал, сильно обеспокоив и командира, и товарищей. И чем дальше, тем чаще и отчетливей у всех мелькала мысль: может, он подстроил все это, для того чтобы не участвовать в операции — мысль тяжелая и обидная.
С суши был дан сигнал к отплытию. Все уже не сомневались, что Ильяс не вернется. Но в это время, за несколько минут до отплытия, Ильяс впрыгнул в катер. Когда он поднялся на палубу, капитан только смерил его холодным взглядом и отошел. Ильяс же спокойно встал у своего орудия. Но почему-то товарищи тоже отворачивались от него. Сначала он ничего не мог понять.
«Что случилось? — думал он. — Почему ребята даже не смотрят на меня?»
Прошло уже немало времени, а глухое беспокойство все сильнее мучило Ильяса. Гнев командира перед самым боем, молчание товарищей — было слишком тяжело.
«Ничего, — подумал он, — сейчас отдам командиру письмо, сразу подобреет…»
Вдруг страшная догадка заставила Ильяса побледнеть.
«А что, если…»
Он тотчас же подошел к рулевому, но Дмитриев, всегда такой радушный и так щедро угощавший табаком, теперь даже не оглянулся и не обратил на него ни малейшего внимания.
Тогда не сказав рулевому ни слова, Ильяс подошел к капитану.
— Капитан, простите меня!
Тот ничего не ответил.
— Простите, — повторил Ильяс, еще больше смутившись.
Аслан резко повернулся и взглянул ему прямо в глаза:
— Почему опоздал?
Голос капитана звучал сурово и непреклонно. У Ильяса потемнело в глазах.
— Капитан, — едва сумел вымолвить он и, вынув из внутреннего кармана сложенное треугольником письмо, протянул его Аслану.
— От кого?
— От вашей сестры.
Аслан дрогнувшими пальцами развернул письмо, но в темноте ничего нельзя было прочесть. Тогда, схватив Ильяса за плечи, он спросил:
— Что же ты молчал? Где ты видел ее?
Почувствовав, как сильно Аслан взволнован, Ильяс решил, что лучше всего повести рассказ в шутливом тоне — это, скорее всего, больше успокоит командира.