Из специфически этнических сюжетов можно выделить только роскошные узбекские усы, которые неоднократно вышучиваются: «Такие усы, что можно в бригадиры выдвигать» (07/1973).
В последнее советское десятилетие резко, по сравнению с предыдущими периодами, снижается количество среднеазиатских изображений, – всего одиннадцать. Возможно, это связано с отголосками «хлопкового дела» и нежеланием привлекать лишнее внимание к региону, хотя отдельные карикатуры о миллионерах из среднеазиатских республик все равно появлялись, но уже ближе к концу десятилетия (15/1989). Другие сюжеты в целом традиционны: лодыри (20/1980), низкое качество продукции (13/1982), консервативный семейный уклад и отношение к женской одежде (13/1982), бездушная бюрократия (13/1982), браконьерство (36/1982), бесхозяйственность (36/1982) и, конечно же, старик-бабай на ишаке на фоне современного города и самолетов (36/1982). Единственным важным отличием можно назвать периодические отсылки к средневековым сюжетам (13/1982; 23/1988), в частности обращение к традиционному образу Али-Бабы (27/1987), которые могли быть навеяны общим ростом интереса к истории и культуре региона[122] (М. Д. Симашко, В. Г. Ян (Янчевецкий), Л. Н. Гумилев). Косвенным подтверждением этому может служить и дружеский шарж на Олжаса Сулейменова (32/1990).
(Председатель колхоза: —Вот это усы! Теперь тебя можно и в бригадиры выдвинуть!») Рис. Н. Ибрагимова. «Крокодил». 1973. № 07. С. 8
Еще один сквозной образ, который часто использовался крокодильскими карикатуристами и был условно связан со Средней Азией, – образ джинна (05/1967, 15/1968, 32/1974). Архетипический сюжет с исполняющим желания джином был хорошо знаком советской аудитории после успеха книги Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч» (1938) и одноименного фильма (1956, реж. Г. Казанский), а также картины «Волшебная лампа Аладдина» (1966, реж. Б. Рыцарев). Как и Золотая рыбка, в стране победившего дефицита Джинн чаще всего ассоциировался с возможностями достать редкий товар, например импортный гарнитур (02/1979). Однако вокруг данного персонажа карикатуристы строили и другие пуанты – например, утомленный джинн предлагает хозяину наконец устроить его на работу (22/1980).
В целом в послевоенный период Средняя Азия, как и Кавказ, с одной стороны, служила экзотически полигоном для демонстрации достижений советского строя, а с другой – позволяла оправдывать «отдельные недостатки» социалистического строя тяжелым наследием, сохранившимся на окраинах империи. Одновременно фокус негатива целевой аудитории смещался с центральной власти на национальные окраины. В то же время можно говорить и о том, что «Крокодил» учитывал интерес широкой публики к региону. Именно столкновение интересов учредителя и целевой аудитории привело к такой популярности среднеазиатских сюжетов у крокодильских иллюстраторов.
Сибириада и «сибиряки»
В целом статистика появления различных этнических образов значительно менялась в зависимости от этнополитического контекста, однако стабильно оставались «белые пятна», то есть этносы, игнорировавшиеся художниками-карикатуристами. При этом в большинстве случаев при создании карикатур использовались базовые этнокультурные стереотипы.
В процентном отношении именно 1950-е годы стали самыми плодотворными для этнической тематики: в среднем 3,6% от общего количества иллюстраций «Крокодила» этого десятилетия были так или иначе этнически окрашенными, в дальнейшем их количество будет только уменьшаться. В 1950-е годы среди героев плакатных, но не карикатурных иллюстраций к «Крокодилу» – строители Главного Туркменского канала, канала «Волга – Дон», казахстанские целинники, алтайские хлеборобы и прочие покорители сил природы. По сути, эта визуальная риторика вдохновлена образами героических советских кинолент, таких как фильмы режиссера Ивана Пырьева «Сказание о земле Сибирской» (1948) или «Испытание верности» (1954), герои которых уезжают в Сибирь и на Чукотку проектировать комбинаты и строить дороги, а их возлюбленные по-декабристски следуют за ними.
А вот заключенные ГУЛАГа и ссыльные поселенцы, составлявшие немалый процент «сибиряков поневоле», попасть в официальные бравурные отчеты «Крокодила» об ударных комсомольских стройках не могли. Их силами
за годы войны приполярные шахты ГУЛАГа выросли по значению и размерам; дорожная сеть на Колыме увеличилась в десять раз, а Норильск превратился в крупный центр добычи никеля. <..> к концу 1960-х традиционные охотничьи угодья и оленьи пастбища Дальнего Севера превратились в важнейший источник советских фосфатов, никеля, золото, олова, слюды, вольфрама и леса. Тем временем Северо-Западная Сибирь стала крупнейшим нефте- и газодобывающим регионом СССР и центром новой общегосударственной стратегии развития[123].
Показательно, что сами коренные малочисленные народы Севера (а не румяные русые колонизаторы) входят в визуальную повестку (07/1958; 01/1959) после выхода постановления ЦК КПСС и Совмина СССР от 16 марта 1957 г. «О мерах по дальнейшему развитию экономики и культуры народностей Севера», обязывавшее «вовлекать коренные народы в реализацию крупных промышленных и сельскохозяйственных проектов – по большей части с помощью системы льгот при найме на работу и продвижения по службе, но также через интенсификацию традиционного оленеводческого, охотничьего и рыболовного хозяйства»[124].
Колониальная парадигма отображения этносов, характерная для представителей среднеазиатских республик, с их ярко выраженной экзотичностью, проявлялась еще и в попытке обозначить обширные территории к востоку от Уральского хребта через расовый тип: все без исключения коренные народы Сибири и Дальнего Востока изображаются одинаковыми условными монголоидами.
(«Ермак: —Привет молодым покорителям Сибири!») Рис. Л. Генча. «Крокодил». 1956. № 17. Обложка
Появившиеся на страницах «Крокодила» образы народов Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока выглядели всегда позитивно, но абсолютно условно и одинаково – от чукчей до нанайцев («Симпозиум оленеводов» 20/1969, 16/1960, 04/1963, 06/1964).
При этом, несмотря на огромный пласт анекдотов, связанных с чукчами, они не нашли прямого отражения в карикатуре. Его косвенным отражением стал именно такой обобщенный стереотипный образ наивного и простодушного «туземца»: лыжи, олени, нарты, ездовые собачки, меховая малица или кухлянка с капюшоном, реже шаманский бубен, меховые унты и заснеженная тундра в качестве антуража, легкое недоумение или безмятежная улыбка на лице – вот его стандартный визиотип, закрепленный кинофильмом «Начальник Чукотки» (1966, реж. В. Мельников).
Чудеса планирования. («– Алло! Ташкент? Не попадали ли к вам оленьи упряжки? Мы бы вам хлопокоуборочные комбайны переслали».) Рис. Е. Ведерникова. «Крокодил». 1958. № 07. С. 4
Например, в многофигурной композиции И. Семенова «Великое переселение народов» (22/1964), сообщающей зрителю, что «за последние десять лет в Советском Союзе переехали в новые дома или улучшили свои жилищные условия сто восемь миллионов человек», среди множества разноэтничных новоселов только чукотское семейство воспользовалось для переезда (и перевоза холодильника «Север»!) гужевым транспортом – оленьей упряжкой.
На «Симпозиуме оленеводов» на Черном море (20/1969) преобладают довольные славянские типажи и утомленные солнцем олени, а покоритель Сибири в образе Ермака внезапно обнаруживает отсутствие свободных мест в провинциальной сибирской гостинице (15/1963).
То, что на иллюстрации к материалу спецкора из Амурска Р. Киреева «Город, которому десять лет» (29/1968), изображен нанаец, становится понятным именно из текста, но не из самой иллюстрации. На ней – стандартный «представитель коренных малочисленных народов Севера» в меховой кухлянке и с топором (в тексте речь идет о строительстве целлюлозно-бумажного комбината).
Ирония над обложкой «Алитет уходит в горы» (20/1960), наоборот, была довольно тонкой, а условный абстрактный «чукча» с оленями и в кухлянке – очевидный этномем – служил скорее для географической привязки и обозначения условного нигде (19/1969), края земли, чем для чего-то еще.
В отображении национальной темы «Крокодила» в 1970-е годы произошли довольно существенные изменения. По сравнению с 1960-ми можно говорить об усилении коллективного образа советского народа на фоне его достижений (35/1972). Множество сюжетов связано со строительством Байкало-Амурской магистрали (06/1977), КАМАЗа («Какая смесь одежд и лиц!», 10/1972), строителями ГЭС (15/1972), туннелей в горах по всему Союзу и прочими «покорителями слепых сил природы» (30/1972).
В дискурсе советской карикатуры Сибирь зачастую воспринималась и отображалась как отдаленное пространство, практически не подверженное влиянию человека, и образы местных народов лишь должны были символически его обозначить. Одновременно это было пространство, перманентно колонизируемое и завоевываемое. Неслучайно в карикатурах регулярно возникает образ Ермака и военная лексика («Штурм „Зимних дворцов“», 30/1977). Сибиряки в советской карикатуре (35/1972) – это славяне, реализующие стройки социализма, а вовсе не местные жители. «БАМовцы» 1970-х практически копируют идеальных плакатных комсомольцев 1950-х («С корабля на БАМ», 06/1977; 30/1977).
Но в отдельных случаях этнический колорит был необходим для оживления стандартных официальных отчетов с комсомольских строек, в результате чего получались довольно живые образы. Подзаголовками двух разделов этой главы стали строки из песен Кола Бельды, популярного советского эстрадного певца, заслуженного артиста РСФСР. Несмотря на то, что Николай Иванович Бельды был нанайцем, его лирическими героями становились якуты, чукчи, ненцы и т. д. Выступая в стилизованных «северных» нарядах от имени этого условного «северного туземца» и позиционируя «на эстраде именно тот образ, который имел отношение не к этнографической, а к вполне воображаемой – „фольклорной“ – действительности Советского Союза»