В частности, образы балтийских республик возникали на страницах «Крокодила» крайне редко и при этом без всякой этнокультурной окраски. Даже в новости о появлении крокодильских франшиз в Литве и Латвии, «Дадзиса» и «Шлуоты» (01/1957), а позднее и эстонского «Пиккера» (14/1977), их логотипы, в отличие от других республиканских журналов, не несли каких-то этнических маркеров. Так, в 1950-е критика директора Эстонского музея (05/1951) или отчет о жизни эстонских рыбаков (24/1954) визуально ничем не отличались от «общесоветских». На других изображениях единственным отличием можно считать некую европеизированность, а точнее, не совсем советский стиль в одежде. Примерами могут служить зарисовки с Рижского рынка (10/1954) или образ семьи из Вильнюса (18/1952).
Иллюстрации, героями которых были представители народов Прибалтики, встречались крайне редко и являлись перепечатками из сатирических журналов Литовской, Латвийской и Эстонской ССР: эстонский пахарь, который сменил лошадь на комбайн при советском строе (35/1972), ленивые рижские строители из «Дадзиса» (26/1975), стильная бабушка-рижанка (19/1977). Все эти изображения стилистикой больше напоминали о том, что балтийские республики были вариантом «советской заграницы», чем подчеркивали этнокультурную специфику региона. При этом важно отметить, что даже в подборках самих балтийских мастеров этнический компонент практически полностью отсутствовал[136].
Другим полюсом были изображения, связанные с Молдавской ССР. Если балтийские сюжеты были в абсолютном большинстве случаев урбанизированными, то в Молдавии, наоборот, подчеркивалась традиционная аграрная культура и поэтому основная часть персонажей одета в национальные костюмы (01/1958, 36/1960, 04/1966), что особенно заметно в перепечатках из «Кипэруша» (25/1958).
Ситуация с титульными нациями автономных республик была во многом схожей. В данном случае мы не рассматриваем автономные республики Северного Кавказа, о которых речь идет в отдельной главе, посвященной визуальному ряду, связанному с этим регионом.
Отчасти это можно объяснить тем, что все национальные республики имели свои юмористические журналы, аналогичные «Крокодилу» по функциям и стилистике. Некоторые автономные республики даже получили своего рода сатирически-пропагандистскую франшизу: «Чушканзi» («Оса») в Коми АССР, «Чаян» («Скорпион») в Татарской АССР, «Капкӑн» в Чувашской АССР, «Пачемыш» («Оса») в Марийской АССР, «Хэнэк» («Вилы») в Башкирской АССР, «Шекыч» («Шершень») в Удмуртской АССР. Достаточно большой процент этнических карикатур на страницах «Крокодила» экспортировался именно из этих национальных изданий. Собственно, появление материалов из автономных республик чаще всего было связано с их сатирическими изданиями. Судьба подобных изданий зачастую была непростой, но наглядно отражающей непоследовательность национальной политики Советского Союза. (Например, журнал «Хэнек» начали издавать еще в 1925 году под названием «Яна авыл сэнэге»; в 1937-м издание было остановлено и возобновилось лишь в 1956 году под именем «Хэнек» на башкирском языке.) Во второй половине 1950-х – начале 1960-х на страницах «Крокодила» появилось несколько иллюстраций, посвященных выходу сатирических франшиз: «Хэнек» (09/1956), «Капкӑн» (26/1956), «Шекыч» (10/1962). Однако «тотемы» этих изданий никаких особых локальных этнокультурных признаков не имели, если не считать легкой морфологической специфики у символа «Хэнека».
(«– Эх, гулять, так гулять! Все равно за банкет выговор.) Рис. И. Семенова. «Крокодил». 1976. № 02. С. 6
Аналогично работала рубрика «В гостях у „Крокодила“», где периодически появлялист татарстанский «Чаян» (23/1958) и «Хэнек» (31/1958). Показательно, что даже юбилеи «Чаяна» (08/1973), «Хэнека» (32/1975) и «Капкана» (08/1975) прошли на страницах «Крокодила» без каких-либо этнических художественных элементов. Редким исключением в этом ряду стал шарж на главного редактора «Капкана» В. Яковлева (10/1970) в стилизованной народной чувашской одежде.
Важно отметить, что это касалось не только карикатур, то есть речь не идет о запрете на представление титульных наций в невыгодном свете. Простые иллюстрации к башкирским рассказам также шли совсем без этнических мотивов (12/1974), аналогичная ситуация была и с материалами из Калмыцкой АССР (19/1974).
Большое количеств башкирских образов на страницах «Крокодила» в 1970-е можно объяснить празднованием 400-летия основания Уфы (1974) и присоединения Башкирии к России. Кроме того, на общесоюзный юбилей в 1975 году наложился юбилей «национального брата» «Крокодила», «Хэнека». В итоге произошел редкий случай – изорепортаж (17/1971) из автономной республики о животноводах Башкирии, который, впрочем, сопровождался локальной критикой (нельзя купить кумыса в Уфе).
В целом карикатуры о народах Поволжья были нацелены на общесоюзные недостатки: сидение молодых на шее у родителей (Чувашия), торговля дефицитными коврами из-под полы в Нефтекамске, алкоголизм, поиск личной выгоды (Башкирия), бюрократизм (Калмыкия), хищения, хулиганство, несдержанность в поведении (Татарстан). Единственным исключением можно считать высмеивание татарского муллы (14/1970), которое совпадает с окончанием второй волны антирелигиозной кампании.
Сложно определить ключевую причину отсутствия интереса к титульным нациям автономных и ряда федеративных советских республик у «крокодильских» иллюстраторов. Вероятнее всего, здесь сыграла свою роль и недостаточная экзотичность, помноженная на отсутствие четких визуальных образов, как в случае с Кавказом и Средней Азией, и редакционная политика, и работа сатирических франшиз в самих регионах.
Народы умолчания
Как уже говорилось, в силу разнообразных причин визуальные отсылки к различным этнокультурным группам Советского Союза распределялись крайне неравномерно, однако существовали этнические группы, которые, несмотря на свою многочисленность, в изображениях просто отсутствовали. В первую очередь это касалось евреев. Даже несмотря на то, что среди авторов крокодильских карикатур было много представителей данной этнической группы, появление каких-либо упоминаний о еврействе на страницах издания было редкостью. Отдельные случаи (17/1967) скорее были намеками, хотя и довольно прозрачными, на этническую принадлежность героев – например официант, предлагающий станцевать «на семь сорок», или неприятного вида усатая «тетя Роза из Одессы» (33/1969) и характерно носатые мужчины, отмечающие 8 марта за столом, пока женщины трудятся на кухне (06/1963).
Помню журнал «Крокодил», на обложке которого добрая русская женщина в белом халате врача вытряхивала из мусорного ведра много-много длинноволосых, неприятных, в грязных, кровавых халатах людей. Я не слишком представлял, кто эти люди и что это за «дело врачей», но от картинки веяло силой, задором, весельем, чувством справедливости. Слова «еврей» я вообще никогда до поступления во ВГИК не слышал, вплоть до той самой, знаменитой, наделавшей много шума речи Михаила Ильича Ромма в ВТО. До нее, так уж у меня складывалась жизнь, я не ведал ни про антисемитизм, ни про «еврейский вопрос».
Так что, глядя на картинку в «Крокодиле», никак не отождествлял карикатурных носатых уродов с евреями – это были просто какие-то скверные, неприятные люди, от которых надо было очистить жизнь, чтобы они не пачкали белый-белый снег вечного праздника[137].
Необходимо отметить, что данная ситуация касалась не только карикатур в «Крокодиле». В других областях искусств и визуальных, и не визуальных ситуация в указанный период была примерно одинаковая[138].
Так, в 1955 году из переиздания классической детской книги «Кондуит и Швамбрания» было убрано большинство отсылок к этноконфессиональной принадлежности главных героев[139], а из кинофильма «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго» (1982, реж. С. Тарасов) по роману Вальтера Скотта практически полностью пропала сюжетная линия из первоисточника, связанная с евреем-ростовщиком Исааком из Йорка и его дочерью Ревеккой[140].
Собственно, и сам этноним использовался с многочисленными допусками и иногда заменялся эвфемизмами, например, «люди 1949-го года» (термин Л. Я. Гинзбург).
В те времена евреи помещались в серой зоне дозволенного, о которой все знают, но не говорят, как о сексе при детях. Считая нас всех недорослями, власть, как моя украинская бабушка, из деликатности называвшая евреев «этим народом», выносила все для себя сомнительное и неприятное в подтекст, что, конечно, любому тексту придавало двусмысленный – оппозиционный или похабный – оттенок[141].
Слово «еврей» цензурно, но употребляется как бы в научном смысле, как латинское «пенис». Сказать это слово бывает нужно, но при произнесении возникает заминка, говорящий пытается пробросить его незаметным пасом и тут же двинуться дальше. Человек называет себя русским, украинцем, татарином так же просто, как слесарем, пекарем, инженером, но каждый, кто говорит «я еврей», так или иначе, напрягается и или выдавливает из себя как признание, или произносит с вызовом: да, я еврей, ну и что? Если русского еврея, как бы спокойно он ни относился к своей национальности, подвергнуть испытанию детектором лжи, он будет быстро, четко отвечать на любые вопросы, но при вопросе «кто вы по национальности» непременно замнется, что будет прибором четко отмечено[142].
Впрочем, говоря об отсутствии еврейских образов, мы говорим лишь об их отсутствии как одного из народов в братской семье СССР. Однако они появлялись в ином качестве – как символ или жертва (было и такое) мирового сионизма.