Между тем в дверь явно стучали.
Он поднял щеколду.
В комнату, не чинясь, вошли двое – то были его молодые односельчане.
– Что это у тебя нет свечи, Питу? – заметил один.
– А на что мне свечка? – возразил Питу.
– Чтобы видеть.
– Я и так вижу в темноте, у меня глаза, как у кошки. – И в подтверждение своих слов он добавил: – Здравствуй, Клод! Здравствуй, Дезире!
– Ну что ж, – откликнулись посетители, – а мы к тебе, Питу.
– Рад вас видеть, друзья, чего вам угодно?
– Давай-ка выйдем на свет, – предложил Клод.
– А где мы возьмем свет? Луны-то нет.
– Все равно, под открытым небом светлее.
– Тебе надо со мной поговорить?
– Да, Анж, есть разговор.
Эти слова Клод произнес весьма многозначительным тоном.
– Пошли, – согласился Питу.
И все трое вышли.
Они прошли по лесной дороге до первого перекрестка и там остановились; Питу все еще понятия не имел, чего от него хотят.
– Ну? – спросил он, видя, что двое спутников остановились.
– Видишь ли, Питу, – начал Клод, – мы вдвоем с Дезире Манике заправляем всей округой. Хочешь быть у нас третьим?
– И что мы будем делать?
– Мы, Питу, устроим кое-что…
– Что? – приосанившись, спросил Питу. – Что устроим?
– Мы устроим заговор, – прошептал Клод на ухо Питу.
– Вот оно что, – ухмыльнулся Питу, – как в Париже, значит?
На самом деле слово «заговор» и даже эхо от него нагнало на Питу страху даже посреди леса.
– Ладно, – наконец произнес он, – объясни толком.
– Ну-ка, Дезире, ты у нас прирожденный браконьер, распознаешь любые шорохи, дневные и ночные, в лесу и в поле: проверь, не шел ли кто за нами следом, и убедись, что никто нас не подслушивает.
Дезире кивнул, обошел вокруг Питу и Клода молча, словно волк вокруг овчарни.
Затем он вернулся и сказал:
– Мы здесь одни, говори.
– Дети мои, – приступил Клод, – все коммуны во Франции, как ты рассказал Питу, затеяли вооружиться и объединиться в национальную гвардию.
– Это верно, – согласился Питу.
– Так вот, почему бы и Арамону не взяться за оружие по примеру других коммун?
– Но вчера ты сам сказал, Клод, – возразил Питу, – когда я призывал к оружию, что Арамон не может вооружиться: здесь нет оружия.
– Ну, о ружьях нечего заботиться: ты ведь знаешь, где их взять.
– Знать-то я знаю, – отозвался Питу, который начал понимать, куда клонит Клод и чем это ему грозит.
– А мы тут сегодня посоветовались, – продолжал Клод, – со всеми молодыми патриотами в наших краях.
– Ну…
– Нас тридцать три человека.
– Треть сотни минус один, – добавил Питу.
– Ты сам-то знаешь строевую службу? – осведомился Клод.
– Еще бы, черт побери! – воскликнул Питу, не знавший даже, как держать ружье.
– А в тактике разбираешься?
– Я добрый десяток раз видел, как генерал Лафайет исполнял тактические маневры с сорока тысячами солдат, – высокомерно отрезал Питу.
– Прекрасно! – заметил Дезире, наскучив молчанием и желая, несмотря на всю свою нетребовательность, тоже ввернуть в разговор словечко.
– В таком случае, хочешь быть у нас командиром? – спросил Клод.
– Я? – ахнул Питу, подскочив на месте от неожиданности.
– Ты, а то кто же!
И оба заговорщика внимательно уставились на Питу.
– А, колеблешься! – обронил Клод.
– Но…
– Разве ты не добрый патриот? – спросил Дезире.
– Ты еще спрашиваешь?
– Может, ты чего-нибудь боишься?
– Это я-то, покоритель Бастилии, награжденный медалью?
– А ты и медаль получил?
– Получу, как только их начеканят. Господин Бийо пообещал, что возьмет одну на мою долю.
– И у него будет медаль! У нас будет командир с медалью! – в восторге завопил Клод.
– Ну что, соглашаешься? – спросил Дезире.
– Согласен? – спросил Клод.
– Ну ладно уж, согласен, – ответил Питу, не устояв перед их энтузиазмом, а может быть, и перед другим зародившимся в нем чувством, которое зовется гордостью.
– Уговорились! – воскликнул Клод. – С завтрашнего дня ты наш начальник.
– И что я буду с вами делать?
– Обучать строевой службе, что же еще?
– А ружья?
– Ты же знаешь, где они.
– Ах да, у аббата Фортье.
– Несомненно.
– Да, только аббат Фортье может нам их не отдать.
– Что ж! Ты поступишь так же, как патриоты в Доме инвалидов: возьмешь их сам.
– Сам?
– Мы тоже подпишемся, а кроме того, если надо, мы сами тебя отведем; да мы весь Виллер-Котре поднимем, коль скоро будет такая необходимость.
Питу покачал головой.
– Аббат Фортье упрям.
– Ну, ты был у него любимым учеником, он ни в чем не сумеет тебе отказать.
– Вот и видно, что вы его совсем не знаете, – вздохнул Питу.
– Как? Ты полагаешь, что этот старикан нам откажет?
– Он откажет даже эскадрону королевских рейтеров. Это упрямец, injustum et tenacem[203]. Правда, – перебил себя Питу, – вы даже латыни не знаете.
Но оба арамонца не дали себя смутить ни цитатой, ни колким замечанием.
– Эх, чтоб мне провалиться! – сказал Дезире. – Хорошего начальничка мы выбрали, Клод: всего-то он боится.
Клод покачал головой.
Питу спохватился, что рискует своей славной репутацией. Он напомнил себе, что удача благосклонна к отважным.
– Ладно, так и быть, – сказал он, – посмотрим.
– Так ты займешься ружьями?
– Попробую.
Легкий ропот неодобрения, который уже начинал было витать над обоими патриотами, сменился одобрительным шепотом.
«Ишь ты! – подумал Питу. – Я еще не стал у них начальником, а они уже пытаются мне указывать. Что же будет, когда я стану командиром?»
– Попробуешь? – подхватил Клод, качая головой. – Этого недостаточно, нет, недостаточно.
– Ах, недостаточно? – удивился Питу. – Тогда принимайся за дело сам, уступаю тебе свои полномочия: ступай сам к аббату Фортье, поспорь с ним и с его плеткой.
– Стоило возвращаться из Парижа в каске и при сабле, – презрительно возразил Манике, – чтобы бояться какой-то плетки.
– Каска и сабля – это еще не кираса, да и будь я закован в броню, аббат Фортье всегда сумеет отыскать в ней изъян и добраться до меня своей плеткой.
Казалось, Клод и Дезире поняли, что он хотел сказать.
– Ну, Питу, сынок! – сказал Клод.
(Сынок – это дружеское обращение, весьма распространенное в тех краях.)
– Ладно, уговорились, – отвечал Питу, – только уж я буду требовать повиновения, черт побери!
– Вот увидишь, как мы будем повиноваться! – воскликнул Клод, перемигнувшись с Дезире.
– Только позаботься о ружьях! – добавил Дезире.
– Уговорились, – заключил Питу, на душе у которого было весьма тревожно, хотя самолюбие уже начинало возбуждать в нем великую отвагу.
– Обещаешь?
– Клянусь.
Питу простер руки, оба товарища последовали его примеру; таким образом на лесной полянке при свете звезд трое обитателей Арамона, трое невольных подражателей Вильгельма Телля замыслили учинить революцию в департаменте Эны.
А дело было в том, что перед взором Питу, испытавшего такие страдания, забрезжила счастливая надежда стать командиром национальной гвардии, облеченным всеми знаками отличия, и ему казалось, что это гордое звание подвигнет мадемуазель Катрин если не на угрызения совести, то хотя бы на раздумья.
Итак, облеченный священной волей избирателей, Питу вернулся домой, размышляя о том, каким образом раздобыть оружие для тридцати трех солдат национальной гвардии.
XXXIV. Глава, в коей выходят на сцену
В ту ночь Питу был настолько ошеломлен выпавшей ему великой честью, что забыл проведать силки.
На другой день он нахлобучил каску, нацепил саблю и отправился в Виллер-Котре.
На городских часах пробило шесть утра, когда Питу вступил на площадь перед замком и скромно постучался в дверцу, которая вела в сад аббата Фортье.
Питу постучался достаточно громко, чтобы успокоить свою совесть, и достаточно тихо, чтобы в доме его не услышали.
Он надеялся дать себе таким образом четверть часа отсрочки, чтобы уснастить цветами ораторского искусства ту речь, которую он загодя приготовил, чтобы обратиться к аббату Фортье.
К его величайшему удивлению, дверь, в которую он так тихо постучался, тут же отворилась; но удивление развеялось, когда в человеке, отворившем ему, он узнал Себастьена Жильбера.
Мальчик гулял по саду, с самого утра твердя урок, или, вернее, делая вид, будто твердит урок, поскольку рука, в которой он держал открытую книгу, была опущена, а мысли мальчика, повинуясь его прихоти, летели вслед за тем, что было ему дорого в мире.
При виде Питу Себастьен радостно вскрикнул.
Они обнялись, и мальчик сразу же спросил:
– У тебя есть вести из Парижа?
– Нет, а у тебя?
– А у меня есть: отец прислал мне прекрасное письмо.
– Вот оно как! – ответствовал Питу.
– Да, и в этом письме, – продолжал Себастьен, – есть для тебя приписка.
И, достав письмо, спрятанное у него на груди, он показал его Питу.
«P. S. Бийо велит передать Питу, чтобы он не докучал людям на ферме и не отвлекал их от работы».
– Эх! – вздохнул Питу. – Излишнее наставление. Мне уже некому там мешать и некого отвлекать.
Потом с еще более тяжким вздохом он добавил:
– Лучше бы он обратился с этим увещеванием к господину Изидору.
Но тут же взял себя в руки, и, возвращая письмо Себастьену, поинтересовался:
– Где аббат?
Мальчик навострил уши и, хотя от лестницы, поскрипывающей под ногами почтенного священнослужителя, его отделял целый двор и добрая часть сада, тут же сказал:
– Да вот он спускается.
Питу из сада прошел во двор и только тогда услышал тяжелую поступь аббата.
Достойный наставник спускался по лестнице, читая газету.
На боку у него, словно шпага у офицера, висела его верная плетка.