Подняв голову, Андреа одарила Жильбера взглядом, полным поистине королевского презрения.
Тот выдержал взгляд спокойно, не теряя чувства собственного достоинства.
– Я говорю, – продолжал король, – что вы, оказывается, ничего не имели против господина Жильбера и хотели покарать совсем другого человека, в результате чего невинный стал жертвой ошибки. Это нехорошо, графиня.
– Государь! – воскликнула Андреа.
– Постойте! – прервал ее король, дрожа при мысли, что обидел фаворитку своей супруги. – Я знаю, что сердце у вас доброе, и раз вы кого-то возненавидели, стало быть, за дело, но на будущее постарайтесь не совершать подобных промахов. – Затем, повернувшись к Жильберу, он продолжал: – Что поделать, доктор, в том, что случилось, виновато скорее время, чем люди. В разврате мы рождены, в разврате и умрем, но нужно попытаться хотя бы сделать будущее лучше ради наших потомков, и вы, надеюсь, поможете мне в этом, доктор Жильбер.
Людовик замолчал, решив, что сказал довольно, чтобы угодить обеим сторонам.
Бедный король! Произнеси он подобную фразу в Национальном собрании, ему не только рукоплескали бы, но и напечатали бы назавтра это высказывание во всех придворных газетах.
Однако этой аудитории, состоявшей из двух заклятых врагов, его философия примирения пришлась не по вкусу.
– С позволения вашего величества, – не унимался Жильбер, – я хочу попросить графиню повторить то, что она только что сказала, то есть, что она меня не знает.
– Графиня, – вздохнул король, – угодно ли вам выполнить просьбу доктора?
– Я не знаю доктора Жильбера, – отчеканила Андреа.
– Но вы знали другого Жильбера, моего тезку, чье преступление тяготеет надо мной?
– Да, – признала Андреа, – я его знаю и считаю человеком бесчестным.
– Государь, мне не пристало допрашивать графиню, – заметил Жильбер. – Не соблаговолите ли вы спросить у нее, чем этот бесчестный человек ей досадил?
– Графиня, вы не можете отказать доктору в столь справедливой просьбе.
– Чем он досадил, – ответила Андреа, – известно королеве, поскольку она своею рукой расписалась на письме, в котором я просила арестовать этого человека.
– Однако, – возразил король, – того, что королева убеждена в вашей правоте, вовсе не достаточно, – я тоже хочу в ней убедиться. Королева есть королева, но король-то я.
– Знайте же, государь, что упомянутый в письме Жильбер шестнадцать лет назад совершил страшное преступление.
– Ваше величество, благоволите спросить у госпожи графини, сколько теперь лет этому человеку.
Король повторил вопрос.
– Лет тридцать, может быть, года тридцать два.
– Государь, раз преступление было совершено шестнадцать лет назад, его совершил не мужчина, а ребенок, и если этот мужчина в течение шестнадцати лет скорбит о содеянном, то не заслуживает ли он известного снисхождения?
– Выходит, вы знаете Жильбера, о котором идет речь? – спросил король.
– Знаю, государь.
– И в вину ему можно поставить лишь проступок, совершенный в юности?
– Мне известно, что с того дня, как он совершил – я не скажу «этот проступок», ваше величество, поскольку я не столь снисходителен, как вы – с того дня, как он совершил это преступление, никто на свете не может его ни в чем упрекнуть.
– Да, если не считать того, что он, обмакивая свое перо в яд, сочинял гнусные пасквили.
– Государь, благоволите спросить у графини, – отозвался Жильбер, – не является ли действительной причиной ареста этого Жильбера стремление дать возможность его врагам, точнее врагине, завладеть некой шкатулкой, содержащей бумаги, которые могут скомпрометировать одну знатную придворную даму?
По телу Андреа с ног до головы пробежала дрожь.
– Сударь! – прошептала она.
– Что это за шкатулка, а, графиня? – заинтересовался король, от которого не укрылись ни дрожь графини, ни ее бледность.
– О, сударыня, – вскричал Жильбер, чувствуя, что одерживает верх, – только не надо всяких уловок и уверток! Довольно лжи и с вашей, и с моей стороны. Я и есть тот самый Жильбер – преступник, мятежник, владелец шкатулки. А вы – та самая знатная придворная дама, и пусть нас рассудит король: давайте расскажем нашему судье – королю, а значит, и самому господу, о том, что между нами произошло, и пусть король вынесет решение, пока этого не сделал бог.
– Говорите, что вам угодно, сударь, – ответила графиня, – однако мне сказать нечего, потому что я вас не знаю.
– И о шкатулке вам тоже ничего не известно?
Сжав кулаки, графиня до крови кусала свои бледные губы.
– Нет, – наконец ответила она, – о ней мне известно не больше, чем о вас.
Однако эти слова дались ей с таким трудом, что она покачнулась, словно статуя на постаменте во время землетрясения.
– Берегитесь, сударыня, – предупредил Жильбер, – как вы, должно быть, помните, я – ученик человека по имени Жозеф Бальзамо, и он передал мне свою власть над вами. Ответите вы на мой вопрос или нет? Что с моей шкатулкой?
– Нет, – в невыразимом смятении воскликнула графиня, сделав движение в сторону двери. – Нет, нет и нет!
– Ладно же! – угрожающе воздев руку и тоже побледнев, проговорил Жильбер. – Так пусть же под гнетом моей несокрушимой воли согнется твоя железная душа, расколется твое алмазное сердце. Ты не желаешь говорить, Андреа?
– Нет! Нет! – в ужасе бросила графиня. – На помощь, государь, на помощь!
– Ты заговоришь, – откликнулся Жильбер, – и никто, будь то сам король или бог, не вырвет тебя из моей власти. Ты заговоришь, ты откроешь свою душу перед августейшим свидетелем этой тягостной сцены; все, что скрыто в тайниках ее сознания, все, что лишь бог может читать в самых тайных глубинах души, – все это, государь, вы узнаете от нее самой, хотя она и отказывается говорить. Спите, графиня де Шарни, спите и говорите, я так хочу!
Едва прозвучали эти слова, как раздавшийся было крик графини пресекся, она опустила руки, ноги ее подкосились и, не находя опоры, Андреа рухнула в объятия к королю, который, дрожа, усадил ее в кресло.
– О таком я лишь слышал, но никогда не видел, – проговорил Людовик XVI. – Она ведь впала в магнетический сон, не так ли, сударь?
– Да, государь. Теперь возьмите графиню за руку и спросите, почему она велела меня арестовать, – твердо отчеканил Жильбер, как будто только он имел право здесь распоряжаться.
Людовик, ошеломленный столь необычной сценой, отступил назад, чтобы убедиться, что сам он не спит и все происходящее ему не грезится, затем, словно математик, заинтересованный новым вариантом решения задачи, подошел к графине и взял ее за руку.
– Итак, графиня, выходит, это вы велели арестовать доктора Жильбера? – спросил он.
Несмотря на сон, графиня сделала последнее усилие: она вырвала у короля свою руку и громко воскликнула:
– Нет! Я не стану ничего говорить!
Король взглянул на Жильбера, словно спрашивая: чья воля восторжествовала, его или Андреа?
Жильбер улыбнулся.
– Так вы не станете говорить? – спросил он.
И, устремив взгляд на спящую женщину, он шагнул к креслу.
Андреа вздрогнула.
– Вы не станете говорить? – повторил он и сделал еще один шаг, сокращая расстояние между собой и графиней.
Все тело Андреа напряглось в последнем усилии.
– Ах, так вы не станете говорить? – произнес Жильбер и, став подле Андреа, протянул руку у нее над головой. – Значит, не станете?
Андреа забилась в судорогах.
– Осторожнее! – воскликнул Людовик XVI. – Осторожнее, вы ее убьете!
– Не беспокойтесь, государь, я воздействую лишь на душу. Душа ее сопротивляется, но скоро уступит.
Жильбер опустил руку ниже и приказал:
– Говорите!
Вытянув руки, Андреа ловила ртом воздух, словно какой-то насос выкачивал его из комнаты.
– Говорите! – повторил Жильбер и опустил руку еще ниже.
Казалось, мышцы молодой женщины вот-вот разорвутся. На губах у нее выступила пена, первая судорога эпилепсии сотрясла ее тело с головы до ног.
– Осторожнее, доктор! Осторожнее! – воскликнул король.
Однако тот, не слыша предупреждения, прикоснулся ладонью к голове графини и снова приказал:
– Говорите, я так хочу!
Почувствовав прикосновение его руки, Андреа испустила глубокий вздох, руки ее упали, откинутая назад голова свесилась на грудь, и из-под плотно сжатых век заструились обильные слезы.
– Господи! Господи! – прошептала она.
– Можете призывать Господа. Тот, кто действует именем господа, не страшится его.
– Ах, как я вас ненавижу! – пролепетала графиня.
– Пусть будет так, только говорите!
– Государь! Государь! – воскликнула Андреа. – Скажите ему, что он сжигает меня, разрывает на части, убивает!
– Говорите! – отрезал Жильбер и знаком показал королю, что тот может спрашивать.
– Итак, графиня, – заговорил тот, – человек, которого вы хотели арестовать и арестовали, и есть доктор Жильбер?
– Да.
– И тут нет никакой ошибки, никакого недоразумения?
– Нет.
– А что же шкатулка? – продолжал король.
– Ну, как же, – глухо проговорила графиня, – разве могла я оставить шкатулку у него в руках?
Жильбер и король переглянулись.
– И вы ее забрали? – спросил король.
– Велела забрать.
– Ну-ка, ну-ка, расскажите, – оживился король и, позабыв о приличиях, стал перед Андреа на колени. – Значит, вы велели ее забрать?
– Да.
– Откуда и каким образом?
– Я узнала, что Жильбер, который за последние шестнадцать лет дважды приезжал во Францию, намерен приехать в третий раз, причем навсегда.
– Но что же шкатулка? – перебил король.
– От начальника полиции господина де Крона я узнала, что в один из приездов Жильбер купил земли в окрестностях Виллер-Котре и что арендовавший эти земли крестьянин пользуется его полным доверием. Я догадалась, что шкатулка должна находиться у него.
– Как же вы догадались?
– Я посетила Месмера. Там я уснула и увидела ее во сне.