[61].
Тому, кто прочитал предыдущие разделы настоящей книги, начиная с «Метафизики консерватизма», нет надобности разъяснять, что архаист Дугин — если отвлечься от его экзотических и действительно архаичных по лексике и стилю проектов — достаточно полно и последовательно выражает как основные принципы политической философии консерватизма, так и тенденции более «гуманистического» отношения науки к географии, земле, территории, ландшафту. Даже для науки это уже не просто территории, не просто «кормящие» (то есть взятые только с точки зрения их экономической функции) ландшафты, но ландшафты-лица, отражающие историю и актуальное настоящее духа народов.
К архаистам, по нашей классификации, принадлежат и нынешние коммунистические идеологи. Выше говорилось, что левая мысль в принципе не признает геополитики как стиля мышления. Но вот у КПРФ появился такой новый момент — геополитика не просто признана, но принципиально помещена в центр новой коммунистической идеологии. Для этого, правда, идеологам пришлось пойти на одну «маленькую» жертву: на смену Марксову тезису о том, что история есть история борьбы классов, пришел тезис о том, что история есть история борьбы цивилизаций. Основой политического дискурса стала геополитика, социально-экономическая аргументация ушла на второй план. Классовая борьба забыта. Важнее классовой борьбы, общественно-экономических формаций, базиса и надстройки стали цивилизации и архетипы, как у Дугина. Славянская цивилизация в лице России борется с Западной цивилизацией. России ныне важно быстро адаптироваться и выработать новую глобальную стратегию, цель которой — вернуть себе традиционную многовековую роль своеобразного геополитического арбитра, гаранта мирового геополитического равновесия сил и справедливого учета взаимных интересов разных стран. Коммунистов мы тоже причисляем к архаистам, поскольку они даже в еще большей степени, чем старые славянофилы, считают, что борьба России и Запада есть центральная ось мирового развития.
Есть еще новаторы. Это сторонники более мягкого, либерализированного варианта евразийства. Один из самых ярких новаторов — ушедший из жизни несколько лет назад социальный философ Александр Панарин. С его точки зрения евразийский проект должен отказаться от почвенническо-изоляционистских установок. Влияние экзогенных факторов возрастает, появляются новые и новые вызовы, не реагировать на которые невозможно — отсюда отказ от изоляционизма как формы национально-культурного протекционизма. Вместо этого нужно, избегая пассивного заимствования извне, «творчески прочитывать» чужой опыт. При этом, защищая национальные и регионально-цивилизационные ценности, необходимо не упускать из виду «общечеловеческие критерии эффективности» — социальной, научно-технической, политической — и учитывать «общую доминанту модернизации». О специфике и «особом пути» любой страны говорить можно, но только в рамках общих координат, которые представляет парадигма модернизации. Для России, как относительно отсталой страны, рекомендуется тактика «избирательного социокультурного протекционизма» [62]. Стремясь быть более сдержанными и рациональными по сравнению с архаистами, новаторы в евразийстве теряют свою differentia specified, приближаясь к другим, привычным для Запада и его союзников в разных частях света, модернизационным идеологиям.
Как сказано выше, позиции атлантистов и евразийцев асимметричны в том смысле, что если атлантисты располагают политическими, экономическими, социальными программами и готовыми институциональными моделями, которые можно трансплантировать в российскую действительность, то евразийцы не имеют по большому счету ничего, кроме философских, социософских и даже не политологических, а политософских рассуждений о настоящем и будущем России. Это весьма ограничивает возможности их идейного и политического влияния.
Но есть еще одна асимметрия, более важная с точки зрения нашего основополагающего интереса к геополитике. Атлантический и евразийский подходы асимметричны еще и в том отношении, что евразийская сторона отстаивает консервативную геополитическую модель, основывающуюся на представлении о качественной особенности евразийской (славянской, российской…) цивилизации, в то время как в обличии атлантизма выступает описанный выше глобалистский проект со всеми характерными его особенностями. Это две, как мы старались показать выше, принципиально различные политики пространства.
Геополитика представляет собой консервативный способ осмысления международных отношений, который зиждется на подчеркивании качественного своеобразия сосуществующих и борющихся за влияние целостностей, будь то страны и государства, региональные единства или цивилизации. Ей противостоит либерально-демократический и прогрессистский глобалистский проект, идеалом которого является универсализация политических и экономических форм жизни и соответственно нивелирование локальных традиций и ценностей. В России это противостояние воплощается в борьбе «евразийского» и «атлантического» мировоззрений, воспринимаемых как некие соперничающие цивилизационные идеологии. Их, однако, нельзя ставить на одну доску, ибо это асимметричное взаимодействие: если сосуществование двух или более локальных идеологий, зиждущихся на собственных традициях и понимании собственной качественности, возможно, то глобализм не может отказаться от претензии на универсальное господство, не утрачивая собственной сущности. Возможно, в силу этого мягкие, демократические варианты евразийского подхода оказываются противоречивыми и эклектичными.
Новый распад СССР
Предыдущие параграфы имели, в основном, теоретический характер. Здесь же следует расставить точки над i, попытавшись показать, какое геополитическое будущее может ждать Россию. Именно геополитическое, а не глобалистское, ибо с глобальным советским проектом Россия распрощалась, видимо, навсегда.
Прощание это оказалось затянувшимся, ему до сих пор не положено конца. Практически все, что происходит сейчас на постсоветском пространстве, включая отношения постсоветских государств с внешним миром, происходит как бы в рамках СССР, в котором «братские» республики вдруг получили огромную долю самостоятельности (а не полный суверенитет!) и пытаются понять, что им с этим делать. Что им с этим делать, конечно, в политическом смысле, ибо в остальном ясно, что делать — разворовывать. Действительно, за двадцать лет, прошедших со времени распада СССР, не произошло переформатирования государственных границ советских республик. Советские вожди, как известно, любили перекраивать территории и переносить границы внутри вверенной им гигантской страны. То, что когда-то казалось малозначимым и безобидным изменением административных границ — действительно, какая разница, к примеру, РСФСР или Казахской ССР принадлежит Целиноград, все равно ведь целину поднимает вся страна! — теперь становится причиной вечной боли и потенциальным источником конфликтов. Таких скрытых конфликтов десятки. Нет практически ни одного из постсоветских государств, которое не имело бы претензий к постсоветским же соседям или к которому эти самые соседи не имели бы претензий. Тем не менее границы не меняются. Как будто бы в Москве по-прежнему сидит всесильное Политбюро. Впрочем, одно изменение все-таки произошло. Абхазия и Южная Осетия обрели государственную независимость под покровительством Российской Федерации. Но что-то все-таки мешает воспринять эту независимость всерьез. Как будто бы два года назад произошло не военное столкновение двух независимых государств, в результате которого одно захватило часть территории другого, образовав там мини-государства-сателлиты, а случился спор среди братьев, в результате чего старший таким вот образом наказал младшего. В 1931 г. Сталин сделал Абхазию автономной областью Грузии, теперь Абхазию забрали назад у Грузии. Вот когда грузинские братья снова будут себя вести хорошо, тогда, может быть, Абхазию отдадут обратно, а может быть, и нет, впрочем, какое это будет иметь значение!
Такое вот складывается ощущение — ощущение того, что Советский Союз, в основном, продолжает существовать. Но надолго его уже не хватит. Двадцать лет — это достаточный срок. Появились первые сигналы того, что внешние по отношению к постсоветскому миру соседи осознали уязвимость бывших советских границ и начинают проявлять вполне хищный интерес к постсоветским территориям, которые к тому же не сумели уверенно конституироваться в качестве суверенных государств. Государство Украина потеряло бывшую советскую территорию — остров Змеиный на Черном море. К белорусским и литовским землям проявляет политический интерес Польша, которой когда-то принадлежали части территории этих нынешних государств. На ряд местностей сегодняшней Украины претендует Румыния. Она же практически уже подготовила почву для аннексии Республики Молдова — бывшей Молдавской ССР. Складывается впечатление, что в геополитическом смысле распад Советского Союза происходит только сейчас — через двадцать с лишним лет после политической катастрофы. Только сейчас начался демонтаж СССР. Только сейчас начинается дележка территорий бывшего Советского Союза без какого-либо участия России и без оглядки на Россию. До сих пор Россия, хотя и косвенно и не всегда эффективно, но принимала участие в важнейших решениях и событиях на постсоветском пространстве. Это касалось не только внешне дружественных (искренне дружественных просто не было и нет), но и прямо враждебных режимов. Даже «оранжевая» Украина получала свое место в мире и была хоть кому-нибудь нужной только потому что даже после смерти СССР продолжалась советско-американская игра на «великой шахматной доске», в которой Америке и ее союзникам нужно было оторвать Украину от России, исключив тем самым любую вероятность возрождения если не Советского Союза, то сильной и единой страны на его месте. Теперь функциональной потребности в Украине больше нет. Америке она больше не нужна. Это косвенно свидетельствует о том, что с точки зрения Запада Советский Союз исчез окончательно.