— А, это ты, молодой человек! — в качестве приветствия Ширак сделал резкий, какой-то неоконченный жест правой рукой.
Он окинул Эрика коротким изучающим взглядом, казалось, вовсе не замечая Нвард, затем хрипловато, почти командным тоном произнёс:
— Давай рукопись, придёшь завтра в это же время…
Эрик машинально протянул тетрадку. Ширак схватил её и, повторив характерный для него жест, но теперь уже левой рукой, скрылся за дверью. Замок прощально щёлкнул.
Если бы юноша не был наслышан о странных манерах маститого поэта, носившего псевдоним Ширак[13], то наверняка обиделся бы. Едва сдерживая смех, он лишь весело улыбнулся опешившей Нвард. Но, выйдя из подъезда, молодые люди невольно переглянулись и прямо посередине улицы разразились весёлым хохотом.
— Начало многообещающее, — сыронизировала Нвард. — Как говорится, ноль внимания, кило презрения. Недаром люди поговаривают, что он женоненавистник.
— А я слышал, что его жена постоянно скандалит, изводит упрёками, мол, он не может зарабатывать на жизнь и семью содержать…
— Ну а я тут причём? — с шутливым кокетством бросила Нвард. — Зачем злость на мне вымещать?
— Разве он сказал тебе что-нибудь?
— Даже не посмотрел в мою сторону. Будто я пустое место…
— Да ладно, не преувеличивай.
— Завтра придёшь без меня.
Идея показать свои стихи знаменитому поэту появилась неделю назад. В актовом зале зооветеринарного института, куда поступил учиться Эрик, был организован вечер творчества Ширака. Юноша, подавив естественное волнение, прочитал перед полным залом своё стихотворение, посвящённое знаменитости. Шираку стихи понравились, и он весьма эмоционально похвалил своего юного коллегу. Вернее, произнёс всего одно слово — «браво!», но подкрепил его коротким резким жестом сжатой в кулак правой руки, словно ставил печать на документе, подтверждающем право заниматься поэзией.
В глубине души Эрик давно лелеял этот счастливый миг первого публичного признания. Ещё мальчишкой он стал смутно чувствовать в себе нечто необычное и особенное, такое, что невозможно было списать на прихоть или случайность. Впоследствии это Нечто всё явственнее проявляло себя, не давая Эрику покоя. Оно заставляло его вставать по ночам, чтобы записывать на бумагу рождающиеся в душе необыкновенные мысли и чувства — о зелёных объятиях родной деревни, к советам которой путник вечно прислушивается, как бы далеко от неё он ни находился; о налитом колосе, грузно склонившемся с благодарностью к матери-земле; о том, как росток, поднявшийся из корня сражённого молнией дерева, обнадёжил сироту, горько задумавшегося, как же он проживёт без отца, павшего на войне… В семнадцать лет у Эрика уже была целая мелко исписанная тетрадь стихов.
Учиться в зооветеринарном институте Эрик пошёл неохотно, по настоянию матери. Юноша мечтал о филологическом факультете университета. Но его убедили, что там огромный конкурс и очень мало шансов поступить. Не желая идти против воли матери, Эрик подал документы в вуз, который «обеспечивал кусок хлеба». Однако «синица в руке» не мешала романтичному юноше мечтать о «журавле в небе» — литературных и поэтических высотах…
В следующий полдень Эрик вновь стоял перед заветной дверью, за которой, казалось, решалась его судьба — быть или не быть ему поэтом…
На этот раз Ширак был весьма приветлив и даже произнёс шутливо:
— Один пришёл?.. Правильно и сделал. Не слишком увлекайся девчонками… Успеешь…
Хозяин сделал приглашающий жест, и Эрик несмело вошёл в тесноватую прихожую. Бесхитростный интерьер квартиры знаменитого поэта не удивил парня — он где-то читал, что Ширак не делал ремонта в доме, так как к стенам прикасалась его мать, которую он просто боготворил, посвящал ей множество проникновенных стихотворений.
Радушие Ширака развеяло смущение юноши. Едва войдя в святую святых — кабинет поэта, Эрик незаметно стал искать глазами собственную тетрадку в творческом беспорядке на громадном рабочем столе, где исписанные листы и клочки бумаги, распечатанные конверты с выглядывающими из них письмами (скорее всего, от поклонников), книги и газеты сосуществовали с большой чашкой недопитого, давно остывшего чая и выкуренной наполовину сигарой в массивной пепельнице из чёрного стекла. Однако чувствовалось, что, несмотря на внешнюю рассеянность, гений властвовал над этим хаосом и знал место каждого предмета в своём рабочем пространстве.
Он достал из-под книги раскрытую на одной из страниц тетрадь Эрика.
— Эта работа равносильна моему экспромту, — произнёс со свойственной ему категоричностью Ширак, указав на отмеченное карандашом стихотворение из шести строк, в котором юноша с отчаянной надеждой обращался к летящим из дальних стран птицам, умоляя их обрести язык и поведать хоть что-нибудь о судьбе его отца. — Любое издательство опубликует! Скажешь — я рекомендовал.
В этот раз Ширак был разговорчив, почти час разбирал стихи начинающего коллеги, указывал на достоинства и недостатки, при этом подробно обосновывая свои замечания.
— Пиши, работай. В тебе есть Божья искра, береги её как зеницу ока. Это твоё богатство, не всем такое даётся, не растрачивай попусту. Тогда ты достигнешь того, чего достоин, — подвёл он итог.
Провожая Эрика, Ширак по-отечески положил ему на плечо свою широкую нервную ладонь и произнёс с грустью:
— Я такой же сирота, как ты… Отца младотурки убили прямо в поле, во время сенокоса. Мне тогда было пять лет…
Поэт крепко сжал губы, очевидно, стараясь сдержать накатившую волну чувств. От этого его подбородок болезненно съёжился, лицо исказилось эмоцией, в которой глубокая печаль сочеталась с бессильным гневом. Он вытер тыльной стороной ладони слезу на щеке. Эрика кольнуло чувство жалости и одиночества, он готов был расплакаться.
Ширак взял себя в руки, и по мере того, как он говорил о матери, лицо его светлело и разглаживалось:
— На время я потерял и её. Жил в сиротском приюте, пока однажды на базаре, где я за гроши продавал холодную родниковую воду, чтобы заработать на кусок хлеба, случайно не нашёл мою бедную маму… Терпи и никогда не теряй надежду…
Несмотря на грустное прощание, Эрик вышел от знаменитого поэта окрылённым. Он совершенно не чувствовал под собой ног, спеша в общежитие, чтобы поделиться своей радостью с Нвард. К ней он относился как к младшей сестре: ему почему-то казалось, что Гоар, если бы она выжила в лихую годину, стала бы именно такой — миниатюрной большеглазой шатенкой, иногда задумчивой, иногда озорной, но всегда неравнодушной и участливой…
Глава 2
Алек учился в столице другой советской республики, в Баку, на инженера-строителя — крайне востребованной в послевоенные годы специальности. Он уже переходил на выпускной курс института, когда был разработан очередной генеральный план развития города, предполагающий массовое индустриальное жилищное строительство для удовлетворения растущих потребностей населения.
Сооружение новых жилых районов предусматривалось на свободных территориях, полукольцом окружающих город. Расчёт был такой, чтобы в течение достаточно короткого времени обеспечить более-менее комфортными домами многие семьи, которые годами ютились во временных неприспособленных жилищах или коммунальных квартирах. Новые масштабы строительства требовали налаживания действенной взаимосвязи современного жилища с общественным обслуживанием, транспортными коммуникациями, зонами отдыха. В общем, архитекторов, инженеров и строителей ожидал большой фронт непростой работы, и руководство страны мобилизовало их на новые трудовые подвиги, призывая последовательно внедрять в практику прогрессивные методы планировки и застройки, творчески применять современные проекты, сооружать крепкие и удобные типы зданий. Планировался резкий рост строительства общественных зданий массового назначения: детских учреждений, кинотеатров, торговых предприятий, лечебных учреждений.
Осуществляемая в целом по стране политика критического переосмысления теоретических положений и практики градостроительства предшествующего периода предполагала коренную перестройку архитектурного творчества. Приоритет внешней, показной стороны архитектуры был отвергнут. Главное внимание, при сохранении привлекательной формы, должно было уделяться содержанию: удобству, прочности, экономичности. «Всё, что окружает советского человека, должно быть удобно и красиво», — так была выражена коллективная мысль и воля компартии и народа.
Тем временем новое поколение стряхивало с себя последствия суровой сталинской эпохи, где массовый трудовой и фронтовой героизм был тесно сопряжён с тоталитарным диктаторским режимом, жертвой которого (практически ни за что) стало бесчисленное множество людей, в том числе вчерашние герои. Теперь, в Хрущёвскую оттепель[14], молодёжь, пусть пока ещё несколько надломленная, стремилась найти своё прочное достойное место в новой жизни и истории.
В ногу со временем шёл и Алек — с детства практичный и рассудительный, а сейчас — деловой и энергичный студент старшего курса, интенсивно вооружающийся необходимыми ему для жизненного успеха знаниями и навыками. Готовя себя к выходу на широкие просторы инженерного творчества, амбициозный Алек целеустремлённо работал над собой, читал много специальной литературы, творчески осмысливая достижения прошлого и пытаясь проникнуть в секреты новых технологий. Его вдохновляло и подстёгивало наследие знаменитых армянских архитекторов, по проектам которых в городе были возведены высокохудожественные архитектурные сооружения: многие из них были настоящими шедеврами. Из уст преподавателей старшего поколения то и дело можно было услышать, что облик современного Баку был сформирован при активном участии армянских архитекторов и строителей, которые, работая с большой творческой отдачей и проявляя истинный профессионализм, внесли свой весомый вклад в становление, процветание и благоденствие некогда небольшого провинциального городка. Воодушевлённый примерами недалёкого прошлого, Алек лелеял в душе мечту о создании в обозримом будущем такого проекта, какого от него не ожидал никто, — очень значимого для всех, для всего города и каждого горожанина, как это сделал великий проектировщик и поистине народный архитектор Александр Таманян для Еревана.