— Размышлений? О чем?
— О том, что волнует и тебя, и меня, и весь род человеческий. О смысле жизни. О бесконечной спирали познания Вселенной, по которой движется человек… — И, закрыв глаза, отец медленно прочел: — «На неторной тропе, на чужом перевале, на каком-то витке бесконечной спирали на мгновенье помедлю и, пот вытирая, мир окрестный окину от края до края. Неподкупные реют в тумане вершины, уступают уступы, сбегая в долины, где над чудом конструкций, раскинувшись ало, заурядный закат золотится устало. Не пришелец я здесь, безъязык и безвластен! Приручаемый космос, к тебе я причастен. И в полях пожелтелых, где ветер да птицы, есть и мой колосок чистопробной пшеницы. И уйду я в туман, не боясь, не печалясь, отирая со лба вековую усталость, чтобы вынырнуть снова, прорезавши дали, на каком-то витке бесконечной спирали». Понимаешь, сын: бессмертие человека — в его делах, — добавил отец после паузы.
— Хотел бы я с ним встретиться и поговорить, — задумчиво произнес Коля.
— С кем? — не понял отец.
— С Иваном Михайловичем Карпоносовым.
Как-то, когда осенние ветры немного приутихли, чтобы собраться с силами, ребята собрались в гавани, и Коля, признанный вожак, предложил пойти искупаться на дальний пляж. Предложение было охотно принято — солнце в этот день пригревало совсем по-летнему.
Идти на пляж решено было кратчайшим путем — через старую часть порта.
Когда ребята проходили мимо длинного приземистого строения, кто-то предложил заглянуть внутрь.
— Зря только время потеряем. Ничего там нет интересного! — произнес Коля, у которого пакгауз вызвал не слишком приятные воспоминания. Приятель, успевший было взяться за дверную ручку, бросил ее и присоединился к остальным.
Погрузившись в свои мысли, Коля шел позади остальных. Внезапно, повинуясь необъяснимому импульсу, он обернулся: за ним, догоняя, ковылял Аполлон.
Жаркая волна бросилась в лицо мальчика. Кто знает, каковы были намерения престарелого робота? Тем более он двигался кратчайшим путем прямо к Коле, не обращая, как всегда, внимания на остальных.
— Искра… Искра, — явственно пророкотал Аполлон.
Услышав его голос, ребята остановились.
Посыпались шутки:
— Ископаемое пожаловало!
— Твой дружок, Колька!
— Эй, Аполлон, а где бананы?
Никак не реагируя на реплики, робот продолжал приближаться к Коле. Через несколько мгновений он подойдет, и что тогда?
Коля сжал кулаки. Что делать? Бежать? Прослыть трусом в глазах ребят? Нет, ни за что на свете!
Неожиданно для себя он нагнулся, поднял голыш и швырнул его в Аполлона. Камень просвистел мимо, робот даже шаг не замедлил. Только выпуклые допотопные фотоэлементы блеснули на солнце.
Что, если он снова захватит его в клещи и будет держать над землей, беспомощно барахтающегося? Спасать, видите ли!
Следующий бросок Коли оказался более метким: камень попал в чувствительное сплетение. Как бы защищаясь, Аполлон вскинул вверх клешневидные щупальца. Затем замедлил шаг и приостановился на месте.
Кто-то заметил:
— Зря ты это.
— Пусть не гоняется за мной! Что ему нужно? — выкрикнул Коля, и злые слезы навернулись на его глаза.
Притихшие ребята двинулись дальше, изредка оглядываясь на неподвижную фигуру, похожую на какую-то нелепую статую.
Аполлон замер на месте: внезапный удар камнем погрузил его в пучину воспоминаний.
…Первый его полет в открытый космос! Он юн, и мышцы его эластичны. Завязать узлом стальную двутавровую балку для Аполлона не составляет никакого труда.
Корабль в свободном полете. День за днем, месяц за месяцем трудятся с полной выкладкой фотонные дюзы, но рисунок окрестных созвездий почти не меняется. Вокруг одно и то же: безбрежная космическая пустыня.
Конечно, не обладай Аполлон эмоциями, он переносил бы полет спокойно: разве жалуется машина на однообразную дорогу? Но Аполлона терзало чувство тоски по Земле, и это было мучительно. Хотелось действовать, дремлющие силы искали выхода.
Однажды, когда робот сверял звездную лоцию, прозвучал резкий удар гонга. Это был сигнал чрезвычайной опасности. Аполлон, как положено по инструкции, бросил взгляд на обзорный экран и ужаснулся: на внешней обшивке корабля то здесь, то там вскипали фонтанчики. Метеоритная бомбардировка!
Что ж, такая ситуация многократно проигрывалась его воспитателями еще там, в Зеленом. Выслушав капитана, Аполлон сделал все, что положено: проверил противометеоритную защиту, увеличил до предельной мощности экранирующие поля. Град, однако, не утихает. Может, это мальчишка кидает в него камни?..
Античастицы! Он бросается к внутреннему экрану. Здесь сводится воедино информация о множестве отсеков корабля — необходимо за считанные секунды скоординировать действия экипажа. С калейдоскопической быстротой на экране сменяются двигательный, астрофизический, оранжерейный, жилой и прочие отсеки. И тут же экран тускнеет, картины смазываются, отодвигаются, пропадают в тумане…
Внутренняя работа мысли опустошила Аполлона. Когда он пришел в себя и огляделся, ребят и в помине не было, хотя красочные картины, промелькнувшие в памяти, заняли всего несколько минут.
Глава пятаяТО БЫЛО РАННЕЮ ВЕСНОЙ…
И давно ли кремнем мотыги
У слияния синих рек
Начертал предисловие книги
Гордый именем Человек!..
Нас не зря красой немгновенной
Дальних звезд манят огоньки
Расширяющейся Вселенной
Вдаль бегущие маяки.
Камень, метко пущенный Колей, задел нейронную цепочку Аполлона, и боль долго не утихала. К тому же дала себя знать старая травма, полученная еще в полете на Проксиму Центавра.
Всю ночь слабые вихревые токи вспыхивали то в одном, то в другом блоке. Разнородные ощущения захлестывали его, грозя затопить мозг. Такое состояние уже было у него когда-то давным-давно…
Старому ионному мозгу приходилось работать с полным напряжением, чтобы сохранить жизнеспособность системы, и потому желанное забытье не приходило к Аполлону.
Ночь казалась бесконечной.
Аполлон поднялся и медленно подошел к двери ангара, в котором решил скоротать время до утра. Моря отсюда не видно — его заслоняют пристанские сооружения. Но каждой клеточкой он ощущает присутствие беспокойной стихии.
Когда в распахнутую дверь влетали порывы морского ветра, чуткие усики анализаторов робота подрагивали. Свежие запахи штормящего моря будоражили Аполлона, вызывали в нем неведомые чувства и будили старые, давно забытые.
Атомный хронометр, вмонтированный в него «на счастье» еще Карпоносовым, бесшумно и равнодушно отсчитывал секунды — сколько их у него еще осталось? Впрочем, Аполлон давно уже не пользовался часами — в течение многих лет у него выработалось собственное биологическое чувство времени, не уступающее по точности хронометру.
Прямоугольник неба, четко очерченный дверью ангара, начинал постепенно светлеть: близилось утро. Рассвет!.. Вот так же прояснялось его сознание тогда, в самый первый раз… В те мгновения неведомые токи начали все быстрее циркулировать в его пробуждающемся теле, и Аполлон вдруг почувствовал, что окрестная тьма рассеивается и с глаз его начинает спадать пелена.
И он увидел себя стоящим на пологом возвышении посреди огромного круглого зала. Сначала ближние, а затем и дальние предметы выступали из мглы небытия.
— Здравствуй, Аполлон, — произнес Иван Михайлович, когда фотоэлементы робота налились ровным золотистым светом.
— Здравствуй, конструктор-воспитатель, — пророкотал в ответ белковый.
— С днем рождения тебя! — улыбнулся Карпоносов, и никогда еще эта обычная фраза не звучала столь уместно и кстати. — Ясно видишь окружающее?
— Ясно.
— Каково самочувствие?
Аполлон помолчал, суммируя информацию, поступающую от чутких анализаторов.
— Что-то меня беспокоит, волнует, конструктор, — медленно произнес робот. — А что, не могу понять.
— Знаю. Это пройдет, — успокоил Иван Михайлович. — Можешь уже передвигаться?
— Да.
— Добро пожаловать в открытый мир! — торжественно произнес воспитатель традиционную фразу.
Каждый новый шаг Аполлона был все более уверенным. Он медленно шел по залу биоцентра, залитому первыми солнечными лучами. Останавливался у приборов и установок, трогал их, узнавая. И каждое такое узнавание вызывало у робота вспышку эмоций, на которую Карпоносов взирал с плохо скрытой тревогой. Правда, опознание проходило гораздо быстрее и легче, чем это было предусмотрено программой.
Особый восторг, припомнил Аполлон, вызвал у него катодный осциллограф. Он долго глядел на змеящуюся синусоиду, неутомимо бегущую по экрану, совсем как ребенок пытался потрогать ее, хотя разумом понимал, конечно, что это только электронное изображение.
— Ручеек, — пророкотал Аполлон, с трудом отрываясь от захватывающего зрелища, и двинулся дальше, сопровождаемый воспитателем.
Иван Михайлович с растущей озабоченностью наблюдал, как движения робота становились все более быстрыми, порывистыми.
А сам он, Аполлон, в те мгновения не мог понять: какая сила потянула его вдруг неудержимо туда, за двери, в открытый мир?
— Я… я волнуюсь, — произнес наконец робот, подытоживая собственные ощущения. Это слово сформировалось в его сознании как-то само собой, оно не входило в его словарный запас.
«Я и сам, похоже, волнуюсь так, как никогда в жизни не волновался», подумал Иван Михайлович. Он уже с трудом поспевал за широко шагающим Аполлоном. Давно бы следовало поехать в Москву, лечь в клинику и сменить сердце. Три сердца он износил — это будет четвертое. Только времени нет теперь нужно доводить Аполлона. Многое, правда, будет зависеть от результатов сегодняшних испытаний.
…Какой он удивительно яркий — первый день самостоятельного существования!
Аполлон застыл у двери, не решаясь сделать главный шаг.
— Ты на сутки предоставлен самому себе, — сказал ему Карпоносов на прощанье. — Ровно через двадцать четыре часа ты должен вернуться сюда, в биоцентр. Если не вернешься вовремя — значит, не выдержал испытаний.