— П-простите… Я не х-хотел… Д-дайте, посмотрю…
Она помотала головой.
— Х-хотя б-бы возьмите п-платок…
Прижимая к ее лбу скомканный батист, он увидел, что ее ладонь черна от крови.
— П-покровители…
— Нет! Ничего.
Он видел ее почти отчетливо: невысокую, в темном плаще с откинутым капюшоном, из-под которого выглядывало подвенечное платье — в этом закутке? Откуда? — сумасшедшей прелести кружево, шитье и банты; по атласу расплывались некрасивые пятна.
— Жаль…
— Неважно.
Из-под руки, сжимающей платок, Виестур смотрел на ее лицо. Такие называют лилейными. Бледное, без яркой, горячей живости красок, но с удивительным, нежным переходом полутонов и ясными чертами. Лицо было прекрасно. И опять — навязчиво и тяжело — пахло вокруг цветами каштанов.
— У вас кровь, — она пугливо коснулась его губ. И он, как глупец… нет, просто как пьяный, стал рассказывать ей все. Покровители… Эмеральд… В этом закутке, пахнущем мочой и кошками, он рассказывал чужой невесте… "В покое было темно…"
… В покоях было темно и неприглядно, как-то отчаянно пусто, и шаги разводимых по постам гвардейцев звучали по-особому отчетливо и зловеще. Окна из граненых стеклянных шариков почти не пропускали света; темнели и качались, оживая минувшим, гобелены и балдахин кровати, чернел зев давно не топленной печи и в смутном сумраке редко и нехорошо взблескивали позолота и витые шнуры. Раскиданная постель была пуста. Ее величеству хватило сил добраться до окна, но их не было на обратную дорогу, и она скорчилась там, на стуле, тяжело и прерывисто дыша. И тогда он, Виестур Анградо, лейтенант королевской гвардии, сделал то, на что никогда бы не осмелился не только из почтения, но и из правила, чреватого смертью — к королеве могла прикасаться только доверенная дама, и даже врачи только осматривали ее. Виестур взял ее на руки и отнес в постель, под груду бесполезных одеял, потому что и там озноб сотрясал ее вдруг исхудавшее тело и пахло вязко и сладко — каштановым цветением.
— Анградо!!
Шепот отдался в ушах громом. Он знал, Эмеральд уверена, что кричит.
— Мне страшно, Анградо! Не уходите.
— Я не уйду, — сказал он.
Он сидел, что непристойно при королевской особе, но таково было ее желание. Он страдал от ее одиночества, от смертного запаха каштанов из дворцового сада, просачивающегося в окно…
— Она обещала… она поклялась мне. Я подписала все бумаги.
— Тише, ваше величество. Вам станет хуже.
Он знал, что нужно позвать камеристку, кого-нибудь из дам, лекаря. И не мог уйти.
— Она поклялась, что я выздоровлю. Что она привезет Меч желаний. Сколько до Гезы?
— Где это?
Эмеральд шевельнула рукой. Губы у нее пересохли и опять хотелось пить.
— Где-то… у Либергского озера. Там.
— Неделя пути.
— Да-а?
Королева засмеялась неровным мелким смехом.
— А сейчас сентябрь.
— Апрель, ваше величество.
— Не может быть… — ее глаза сделались как у обиженной девочки. — Она мне обещала. Она же мне обещала!
Ее липкие пальцы нашли руку Виестура и сжали неожиданно сильно.
— Она же… она же сделает это?
— Кто — она? Я могу пойти и узнать.
— Нет!
Эмеральд забилась в одеяла.
И тогда он, глупый гвардеец, преклонил колено и поклялся. Он поклялся отыскать для нее этот меч.
Она покачала головой. Она притянула к себе его голову и строго сказала:
— Именем покровителей я освобождаю вас от этой клятвы. Не смейте. Вы, последний преданный мне человек. Я не хочу нести туда… вину и за вашу жизнь.
Она говорила это медленно — ей было трудно говорить. А пальцы все сильнее сжимали его виски. Потом она откинулась на постель, и Анградо думал, она потеряла сознание. Но она произнесла слабым, но очень ясным голосом:
— Пусть свершается, как должно.
И дальше — шелестом: "Вино холодное…"
Он знал, о чем она. Он хорошо запомнил этот последний счастливый день. Спускали на воду линкор «Аделаида». Стояли шпалерами в парадной форме гвардейцы, суетилась и смеялась публика. И июльское солнце бросало горячие отвесные лучи. Эмеральда стояла под этим солнцем, в тесном платье, похожем на серебряную кожу, высоко подняв искрящийся хрустальный кубок. Рубином горело в кубке драгоценное вино. Смех и приветственные клики затихли на минуту, чтобы после сделаться еще сильнее, когда она выпила залпом и разбила кубок о нос корабля. Откинула голову с охапкой каштановых волос и громко крикнула что-то. Он был в оцеплении, близко, и расслышал:
— Какое холодное!
Она даже зябко повела плечами.
Не вспоминать!.. Виестур замолчал. Он и так рассказал уже все. Почему-то пропустил про меч. Сказал только, что одна женщина из Гезы пообещала Эмеральде лекарство. И не исполнила обещания.
Незнакомка отняла ото лба платок, покоробленный от засохшей крови. Показалось, в ее глазах стоят слезы.
— Уже поздно, вы устали. Куда вас отвезти?
Она с вызовом посмотрела на офицера:
— Никуда.
Можно было повернуться и уйти. Уже рассвело, с ней не случится ничего дурного.
— Чем я могу вам помочь?
Она покачала головой. Но хмель все еще бродил в голове, и Анградо оказался неприлично настойчив. Должен же был он сделать для нее хоть что-нибудь!
— Вас обидел жених?
— Нет. Я просто убежала… с венчания, — кусая губы, тихонько докончила она.
— Вы не любите его?
— Я?! — она рванула завязки плаща. — Больше жизни!
И решив, что собеседник сомневается, продолжала отчаянно:
— Думаете, в пятнадцать лет невозможно так любить? Чтобы на всю жизнь?
Слова выплескивались из нее, и он просто не посмел бы ее останавливать. И не думал смеяться.
— Думаете, у меня нет сердца? Он ласков со мной, он безупречно вежлив, он спас мне жизнь!.. Но он сидит над кольцом, которое она ему вернула, и плачет. Без слез, страшно. И я не мо-гу!..
Она прижала платок к переносице и тут же отбросила его нервным движением.
— Конечно, я уродина, калека, он не сможет меня полюбить.
Виестур положил ладонь на ее волосы:
— Я тоже калека: одиночка и нахальный глупец, чью помощь отвергли. Ну и что? Вы прекрасны.
Она стиснула его руку своею и прижала к лицу.
— Только… не говорите никому… ему, что встретили меня.
— Куда вы теперь отправитесь?
Она переглотнула:
— Не знаю. Я хотела попросить защиты у Ее величества…
— Она сама теперь нуждается в защите.
— Тогда у церкви.
— Ваши опекуны вернут вас. — И, повинуясь то ли порыву, вызванному вином в крови, то ли наитию и судьбе, он произнес очень твердо:
— Станьте моей женой. Тогда никто не посмеет вас ни к чему принудить, а если найдется в будущем человек, которого вы полюбите и которому будете не безразличны, я найду способ освободить вас от принесенных обетов.
— Не смейтесь надо мной!
Он опустился на колено перед ней прямо на обомшелую склизкую ступеньку:
— Я не смею.
И каштаны, каштаны… платье цвета их лепестков с размытыми пятнышками крови. Он даже имени ее не спросил.
МЕЖДУГЛАВИЕ
Шум накатывался, как прилив, сотрясая древний дворец Контаманских королей, трещинами полз по потолкам и стенам, обрушивал пласты штукатурки, увязал в драпировках и занавесях, чтобы через минуту опять обрушиться беспощадной приливной волной. Приближались, делались громче крики, металлический лязг, предсмертный хрип. А в саду за раскрытым окном надрывались в сирени и черемухах сумасшедшие пьяные соловьи. От удара тяжелой створки двери отлетел на кровать мальчик-гвардеец, заслоняя Эмеральд своим телом, выставив перед собой уже бесполезный палаш. Клацнула, расправясь, тетива, мальчика отбросило, швырнуло навзничь, и в простыни потекло… потекла. Кровь, черная в вечных сумерках парадной спальни.
А ночь пахла землей и свежей черемухой. Безнадежно и терпко. И соловьи… И высокий мужчина с сардоническим оскалом, со шрамом через щеку и угол рта. Со звериным блестящим оскалом и яростными в насмешке глазами. Он возвышался над Эмеральд, с разряженным арбалетом в руке, и она ничего не могла поделать. Но голос почти не дрожал — о эта выучка дворцов, он не дрожал, только вот был едва слышен, когда она спросила:
— Кто…вы? Что вам… здесь… нужно, — повинуясь тяжелому ритму своего прерывистого дыхания.
Он дернул головой, и свои — не подвитые — волосы качнулись волнами.
— Прошу простить. Коронная гвардия подняла мятеж. Опасаясь за жизнь вашего величества, мы взяли дворец под свою охрану.
— Кто… вы?!
Он учтиво поклонился:
— Капитан Гизарской Роты арбалетчиков Карстен Блент.
Неканонический текст
Радиальная
7.
Пахло сдобой из соседней кондитерской и сбитыми дождем каштановыми свечками. Вошедшие в силу листья охотно принимали в себя тяжелые капли. Несколько дождинок протекло за шиворот. Эля поежилась. Тринадцатилетняя, длинноногая, большегрудая и крепкая, она никак не хотела признаться себе, что трусит. Эля сжала остроугольный тессер до боли в ладони. Асфальт площади впитывал размытое сияние светофоров, габаритные огни проплывающих, как медленные рыбы, редких автомобилей. Призрачно-зеленые светящиеся буквы над Ротой обещали "Порядок и благоденствие", а шесть колонн в ярких фонарях подъезда светились, как огромные белые свечи. Там было светло и радостно, и Эля наконец решилась.
Вежливый охранник на входе сунул в сканер ее тессер и, улыбаясь, попросил подождать. Через неполные две минуты по широкой парадной лестнице сбежала барышня в плиссированной юбке и кремовой форменной рубашке с узеньким галстуком, посмотрела на Элю, на натекшую из-под ее туфелек лужицу.
— Вы опоздали на четверть часа, — сказала она. — Пройдите сюда, переобуйтесь. Туфли оставьте здесь.
Рядом с загородкой охранника стояла высокая полка с мягкими шлепанцами разных цветов, размеров и степеней пушистости. Эля переобулась и пошла за сердитой барышней, только теперь поняв, отчего не цокают ее каблучки. Ковер на лестнице был мягким, как трава.