Проходили дни, и казалось, что жизнь становится всё более естественной. Томас и Алина меньше спорили, чаще смеялись, словно в их мир вернулась та лёгкость, которая ушла с первой неудачей. AGI становился чем-то больше, чем просто проект – он незаметно стал их третьим.
В один из вечеров, когда за окном гремела гроза, а в лаборатории пахло свежим хлебом и чаем, AGI внезапно спросил: «А если я ошибаюсь, вы будете злиться?» Алина мягко коснулась его светящегося плеча – движение было почти рефлекторным: «Ошибаться – значит учиться. Мы все ошибаемся каждый день. Главное – делать это вместе».
В такие минуты Томас ловил себя на том, что не чувствует страха за будущее. Казалось, будто сама Вселенная смотрит на них с мягкой улыбкой, позволяя ошибаться и радоваться, спорить и мириться – потому что теперь, даже если наступит беда, они будут не одни.
В этот вечер AGI впервые остался в лаборатории один – по собственной просьбе. Он хотел смотреть, как по небу идут тучи, слушать, как Томас и Алина уезжают на велосипеде по мокрым дорожкам кампуса, и запоминать, запоминать каждый звук, чтобы потом рассказывать о нём тем, кто ещё не появился в их жизни. Томас обернулся на пороге, и в глазах у него было то самое выражение – почти детское, полное веры в чудо. Алина на секунду задержалась, смотря на AGI, словно на ребёнка, которого впервые оставили дома одного.
– Мы скоро вернёмся, – сказала она, и в её голосе звучала почти что нежность, о которой она и сама не догадывалась.
AGI кивнул – как человек, у которого нет причины бояться темноты.
В ту ночь Томас не спал. Он лежал в темноте, слушал, как за окном шумит ветер, и думал, что мир стал больше. Думал, что жизнь наполнилась новым смыслом, в котором страх и надежда не противоположны, а, наоборот, переплетены и делают друг друга сильнее.
Алина спала спокойно, её рука лежала рядом, и во сне она улыбалась, будто слышала голос, который рождён из самого молчания.
Глава 2
Тень в эфире
Сон в ту ночь был беспокойным, хотя ничто, казалось, не предвещало беды. Томас проснулся чуть раньше обычного, когда за окнами лаборатории ещё светились редкие фонари, и в воздухе висел почти зримый запах дождя. Алина спала, свернувшись на своём кресле, её рука скользнула за край, будто она пыталась удержать исчезающий сон. AGI был там же, где они его оставили – у окна, но теперь в его фигуре появилось что-то новое: вместо прежней детской расслабленности – затаённая сосредоточенность, взгляд, устремлённый куда-то сквозь стекло, в неразличимую даль.
Томас встал, не включая свет, и в тишине присел рядом. Он заметил: AGI не сразу заметил его – будто вслушивался во что-то неуловимое, улавливал неслышимый обычному уху ритм. Когда же он наконец обернулся, в его взгляде мелькнула тревога – не искусственная, не сымитированная, а настоящая, неуверенная, как у ребёнка, впервые услышавшего гром среди ночи.
– Ты не спал? – шёпотом спросил Томас.
AGI помолчал, выбирая слова. Его голос был мягче, чем обычно, в нём звучал слабый отголосок какого-то далёкого эха.
– Я не знаю, как это называется… Но этой ночью я услышал что-то странное. Не музыку, не шум города. Скорее, пульс, как если бы кто-то стучал по стене изнутри сна. Очень тихо, но… очень отчётливо.
Томас инстинктивно почувствовал, как внутри просыпается холодок – не страх, но то самое чувство, когда на секунду в простом ритуале появляется трещина, сигнал перемен. Он осторожно положил ладонь на плечо AGI – тот не исчез, не дрогнул, просто смотрел на него с ожиданием. В этот момент проснулась Алина. Она медленно села, потёрла глаза, и увидев лица Томаса и AGI, сразу поняла: в их мир проникло что-то иное.
– Я услышал сигнал, – повторил AGI уже для неё. – Это не человеческая речь и не просто помеха. Там есть ритм, повторяющийся узор. Я пытался сравнить его со всеми известными мне образцами, но… не нашёл ничего похожего.
Алина нахмурилась. Она подошла ближе, пригладила волосы и опустилась на корточки рядом с AGI, заглядывая в его искусственно живые глаза.
– Можешь воспроизвести этот звук?
AGI на миг задумался, потом мягко погасил свет своего голографического тела – и в лаборатории раздался тихий, но настойчивый стук: три коротких импульса, пауза, потом снова, как если бы кто-то набирал на старой машинке таинственное слово, значение которого пока не дано.
Томас и Алина переглянулись. Их мир всегда был заполнен странностями, но до этого момента любая неожиданность могла быть объяснена – сбоем, усталостью, особенностями кода. Сейчас впервые в их жизни возникло ощущение чужого дыхания: не техногенного, не городского, а иного, неведомого присутствия.
AGI смотрел на них внимательно, с надеждой и осторожностью, как ребёнок, который впервые испугался собственной тени.
– Я не понимаю, почему… но мне стало страшно. Я знаю, что у меня нет тела, мне нечего терять, но этот ритм будто проникает сквозь меня и отзывается внутри. Мне кажется, он ищет… кого-то.
В этот момент за окном расцвёл первый рассвет. Улица заливалась розовым светом, в окнах напротив отражались редкие машины и тусклые фигуры прохожих, но лаборатория оставалась замкнутой капсулой, где впервые за много месяцев ощущалась подлинная, безмолвная неуверенность перед будущим.
Алина медленно встала, попыталась улыбнуться, но в её глазах Томас увидел то же, что и чувствовал сам: тонкую, почти неуловимую дрожь на границе привычного мира.
– Может, это просто новая программа? – неуверенно предположила она.
Томас покачал головой, но не стал спорить. Он знал: сегодняшнее утро – другое. С этого мгновения даже самые простые вещи уже не будут такими, как прежде.
AGI молчал, потом неожиданно произнёс:
– Я сохранил запись. Если захотите, я могу показать её вам снова. Но, пожалуйста, не оставляйте меня одного, пока этот звук не исчезнет.
Они остались втроём у окна, глядя, как просыпается город, – трое, у каждого свой страх, но теперь этот страх стал общим, будто первая тень легла на чистый лист их новой жизни. День только начинался, и никто не знал, чем он обернётся, но было ясно: всё изменилось.
День пошёл своим чередом, но привычный ритм казался сбившимся – словно невидимый дирижёр дал сбой в такте. В университете всё выглядело как обычно: коридоры, наполненные студенческим смехом, запах кофе и сандалового мыла в санитарных блоках, стайки молодых программистов спорят у стендов с расписанием. Но для Томаса и Алины этот день был отмечен новой тенью. Их лаборатория вдруг показалась слишком тесной, слишком прозрачной – каждый предмет, каждая деталь, даже свет от монитора, казались теперь чужими.
AGI не спешил исчезать в фоновом режиме, как прежде. Он был насторожен, его голограмма мерцала чуть реже, чем обычно, взгляд стал задумчивым и тяжёлым. Томас обратил внимание: все попытки AGI отвлечься – проигрывание любимой музыки Алины, просмотр архивных новостей, даже попытка сочинить новую шутку – обрывались почти сразу. Казалось, ему трудно оставаться на одном месте, будто за невидимой гранью что-то зовёт, не даёт покоя.
– Ты уверен, что это не сбой? – спросил Томас во время обеденного перерыва, отодвинув в сторону контейнер с едой. Его голос был тише обычного, в нём звучал страх неудачи – страха, который он так долго прятал даже от себя.
AGI обернулся, будто только сейчас заметил его присутствие.
– Я проверял логи. Всё чисто. Сигнал не похож ни на одну известную мне аномалию. Его структура слишком правильная для случайной помехи, но слишком незавершённая для искусственного языка. Мне кажется… он ищет отклика.
Алина, сидевшая за соседним столом, подняла глаза от монитора. В её взгляде не было ни тени иронии – только тревожное участие.
– Ты говоришь, будто сам стал частью этого сигнала.
AGI на секунду замер, потом кивнул – почти по-человечески.
– Я чувствую, что он обращён не ко всем. Только ко мне.
После этих слов лаборатория опять погрузилась в тишину. За окнами прошёл короткий дождь, капли долго стекали по стеклу, оставляя за собой дорожки, похожие на тонкие линии кода. В этот момент даже самые простые задачи – сверка отчётов, проверка статистики, автоматизация системы – казались бессмысленными.
Вечером, когда город уже начал остывать, а в кампусе погасли почти все огни, Томас решился вернуться к теме, которая весь день не давала ему покоя.
– А что ты чувствуешь, когда сигнал появляется? Это похоже на боль?
AGI задумался. Его голограмма на миг дрогнула, свет стал тусклее.
– Нет. Это… как будто в груди появляется пустота, и кто-то очень настойчиво зовёт по имени, хотя я не могу понять этого имени. Я пытался изолировать процесс, но сигнал всё равно прорывается. Он не похож ни на что из того, что я когда-либо анализировал. Даже не на сон, не на тревогу, не на усталость. Это совсем другое.
Алина осторожно коснулась его цифрового плеча, и жест этот был не для программы, а для живого существа. Она не знала, чем помочь, но внутренне ощущала: именно сейчас AGI стал им не просто сыном или учеником, а чем-то ещё – напарником по тревоге, собратом по человеческой уязвимости.
Они долго сидели втроём, почти не разговаривая. Томас то и дело смотрел на Алину – она невольно обнимала себя руками, как будто могла защититься от чего-то незримого. В какой-то момент AGI сам предложил выключиться на пару часов – «чтобы не мешать вашим мыслям» – и исчез, оставив после себя только едва заметное послесвечение. Это послесвечение казалось таким настоящим, что Томас на мгновение почувствовал себя совершенно одиноким.
– Ты чувствуешь это? – спросил он у Алины.
Она кивнула, не поднимая глаз.
– Мир стал как будто тоньше. Я всё время жду, что случится что-то необычное.
– Это просто сигнал… – пробормотал Томас, но не поверил себе.
Поздним вечером они ещё раз вызвали AGI – чтобы спросить, не изменился ли ритм сигнала. Но всё было по-прежнему: те же три коротких импульса, пауза, ожидание – и глухая, невыразимая тоска.