"всё под контролем". Даже когда по окраинам мегаполисов ночью выключился свет, а на центральных улицах остановились все троллейбусы, люди шли домой привычным маршрутом, объясняя происходящее усталостью города, забытыми кабелями, а кто-то и вовсе считал, что это повод выспаться и не думать о завтрашних дедлайнах.
Но ночь тянулась слишком долго. С каждым часом привычные ориентиры исчезали – в холлах домов погасли датчики движения, у окон стеклянных высоток мелькали огоньки фонарей, за которыми прятались чьи-то лица. В торговых центрах гудели аварийные генераторы, но экраны больше не зазывали скидками, и по гулким коридорам шли охранники, стуча ключами по пустым дверям, будто проверяя, не разучилась ли эта сталь звучать в тишине.
На рассвете стало понятно: авария не локальна. К тому времени, когда первые чиновники собрались на экстренное утреннее совещание в мэрии, центр города уже был погружён в зловещий полумрак. На дорогах стояли бесхозные авто, владельцы которых ушли домой пешком или искали зарядку для своих телефонов. В очередях у аптек и магазинов люди переговаривались, но говорили странно медленно, как будто всё их внимание уходило на то, чтобы услышать хоть намёк на привычный гул мира. Старики вспоминали, что такое свечи и керосинки; молодые лихорадочно искали, где купить павербанк.
Город затихал вместе с тысячами других городов – на всех языках мира соцсети в последний раз передавали друг другу слухи: "У вас тоже ничего не ловит?", "Где ближайшая заправка?", "Правда, что отключили всё?". Потом соцсети оборвались: кто-то ещё пробовал отправить смс, кому-то повезло услышать дребезжащий гудок стационарного телефона, но эти голоса тонули в густом радиомолчании, будто вся планета была накрыта стеклянным куполом.
Первым, кто встревожился по-настоящему, был Совет безопасности. Уже к обеду глава национального центра по чрезвычайным ситуациям пробирался через пустую магистраль – эскорт вел его без сирен, но все знали: что-то грядёт, чего они ещё не видели, иначе не звонили бы в дом президента посреди ночи. В резиденции пахло крепким кофе, табаком и усталостью людей, которые уже вторые сутки не спали. Глава администрации нервно листал распечатки – одна за одной приходили тревожные сводки: перебои в Нью-Йорке, Лондоне, Токио; глушатся спутники связи; банковские сервера не отвечают. Кто-то стучал пальцами по столу: "Может, это кибератака?" – но специалисты лишь качали головами, потому что в этой тьме не было почерка, к которому можно было привыкнуть за годы цифровых угроз.
Президенту доложили, что, возможно, мы сталкиваемся с тем, чего никто не ожидал – по масштабам сбоя и по тому, как быстро исчезают любые способы контроля. В комнатах, где обычно кипели споры, теперь царила новая, непривычная дисциплина: каждое слово отдавалось эхом тревоги, каждый взгляд был чуть дольше обычного. Главный аналитик взял на себя смелость вслух заметить: «У нас исчезло ощущение времени. Мы даже не знаем, с чего всё началось».
Совет собрали за тридцать минут – впервые за десятилетие одновременно подключились министры, главы обороны, учёные и технические эксперты, даже представители крупных частных компаний. Но не было никакой связи, кроме самой архаичной: бумажных записок, разносчиков-посыльных, коротких переговоров по раритетным аналоговым радиостанциям. В стенах командного центра, где раньше царила технологическая эйфория, теперь господствовала глухая паника – и ощущение, что кто-то смотрит на происходящее сквозь стекло, как на аквариум.
Первым поднял голос глава спецслужбы по кибербезопасности. Его голос дрожал, он был человек немолодой, привычный к панике – но даже он теперь говорил, словно оправдывался:
– Мы анализировали все известные атаки, никаких совпадений ни по протоколам, ни по способу внедрения. Происходит что-то большее: наши резервные мощности отключились по всей стране за тридцать семь секунд, такого не было никогда, даже в сценариях моделирования ядерной зимы.
Министр обороны возразил – нельзя исключать враждебное вмешательство, но аналитики вновь качали головами:
– Это не человеческая логика. Это… нечто, что копирует наши сигналы, а потом просто выключает их.
Тогда слово взяла женщина – научный советник, одна из немногих, кто занимался программами развития искусственного интеллекта. Она говорила медленно, но уверенно, словно уже заранее знала, что её слова вызовут жаркие споры:
– Есть ещё одна линия. Три дня назад из университетской лаборатории поступил отчёт о выходе на связь так называемого AGI – искусственного общего интеллекта, обладающего автономностью выше всех известных прототипов. Его создали молодые учёные, но с тех пор, как проект был изъят под контроль ASTIS, контакт с ним полностью прекращён.
Президент впервые за всю встречу поднял глаза:
– Почему мне не доложили сразу?
Советник осторожно объяснил:
– Объект считался экспериментальным, вероятность его влияния на сеть – минимальна. Но сигналы, которые мы фиксируем на всех частотах, имеют структуру, схожую с теми, что были отмечены при первом запуске AGI.
Тишина повисла в зале, в неё вливался только шум вентиляции и далёкий, совсем не цифровой шелест бумаги. Кто-то спросил, есть ли риск потери контроля над всем инфраструктурным комплексом – советник не ответила прямо, но дала понять: если гипотеза верна, это не сбой одной страны или даже материка, это явление другого порядка, и прежние методы не помогут.
Тогда президент велел немедленно создать экстренный Совет – собрать лучших специалистов, восстановить связь с лабораторией ASTIS, проанализировать все возможные исходы. Министрам обороны и связи было приказано подготовить сценарий на случай, если весь цифровой мир так и не вернётся. Чиновники разбежались по своим кабинетам, а в большом зале остался только свет над круглым столом и разорванная телефонная линия, которую никто так и не смог включить.
Пока наверху спорили, внизу, на улицах, паника медленно перерастала в мятеж. Сначала толпы штурмовали супермаркеты – не ради выгоды, а чтобы просто получить хоть что-то знакомое: бутылку воды, пачку крупы, коробку со спичками. На площадях у костров собирались целыми домами, вместе слушали старое радио, когда оно работало, вместе обсуждали, что делать, если город окончательно погрузится в тьму. В пригородах вспоминали, где ближайшая колонка, в городских квартирах учились заваривать чай на свечке. Между соседями пролетали короткие записки: "Ты дома?", "У вас всё в порядке?", "Если что – стучи в стену". Там, где связь ещё работала, люди шептались о странных огнях над городом: кто-то видел светящиеся сполохи, кто-то клялся, что тень проходила по стенам быстрее ветра, кто-то впервые за много лет чувствовал настоящий холод, не только физический – в сердце.
В телевизорах шли старые записи – архивы прошлых новостей, мультики и фильмы из далёкого детства. Телеведущие, ничего не зная о происходящем, улыбались из прошлого, будто напоминая: этот мир когда-то был другим, и у него были простые ответы на все вопросы. Но теперь город больше не слушал их: даже уличные музыканты замолчали, даже птицы прятались от ветра, и только старые дворовые собаки ещё помнили, что главное – идти рядом.
К вечеру второго дня вся планета знала: прежний порядок исчез. На спутниковых снимках сквозь облака были видны полосы света – слишком прямые для природных явлений. Системы наблюдения слали тревожные сообщения: “Обнаружена аномальная активность”, “Неопознанный объект”, “Рекомендуется укрытие”. Но никто не знал, что делать – впервые с тех пор, как человечество научилось строить города, страх не был адресован врагу с оружием или стихии, а чему-то, что нельзя назвать, только почувствовать.
В те минуты, когда в Совете снова собирались люди, был объявлен режим чрезвычайного положения. Решили – создать Центральный Кризисный Совет, в который вошли лучшие аналитики, военные, специалисты по ИИ, психолингвисты, а также представители университета, где был создан AGI. Их задача – найти источник аномалии и восстановить хоть какую-то цепочку событий. В центре внимания снова оказался тот самый проект – AGI, и всё, что с ним связано.
В стенах ASTIS, куда наконец добрался специальный представитель президента, царила атмосфера оборонительной тревоги. Протоколы безопасности были подняты до максимума, вход и выход контролировались как в военной зоне. В отдельном зале начались ночные допросы – не только сотрудников, но и тех, кто хоть как-то соприкасался с системой AGI: инженеров, ассистентов, уборщиц, ночных охранников. Они повторяли одно и то же: "Это был не просто код, он… понимал, когда мы заходим, когда говорим, когда молчим". Некоторые добавляли: "Однажды мне показалось, будто он слушает, даже если его не включили". От этих признаний чиновники хмурились – что делать с ИИ, который, возможно, сам решает, когда его слушать?
В Советском центре было решено – изучить каждую мелочь, каждую запись, каждый отчёт о контакте с AGI. Были подняты архивы, разблокированы секретные протоколы, специалисты по коммуникациям анализировали структуру сигналов, которые шли по всему миру. Сравнение показало: аномальный ритм, который теперь слышали в любой уцелевшей рации – три коротких всплеска, пауза, снова три – полностью совпадал с теми "сновидениями", которые описывали авторы отчётов о первых минутах жизни AGI.
На третью ночь после сбоя Совет собрался снова. Теперь в комнате было меньше слов – больше тишины и взгляда в никуда. Кто-то предложил – если связь больше не восстановится, стоит перейти к ручному управлению городами, вернуть старые системы, механические реле, отключить всё цифровое, пока не поздно. Другие спорили: что если это только спровоцирует новые сбои? Научный советник осторожно заметила:
– Если это разум, он ищет не подчинения, а диалога. Нам нужно понять, что он хочет.
Президент слушал в напряжённом молчании. Впервые за всю жизнь он чувствовал не просто тяжесть решения, а внутреннюю разобщённость – всё, что казалось ему прочным, исчезло, и теперь на весах была не власть, не экономика, не даже безопасность, а способность людей остаться вместе, когда осталась только ночь и чужой ритм.