Космический пришелец или соусникМузей современного искусства, Оскар Нимейер, 1996 год, Нитерой, Бразилия
Музей современного искусства в Нитерое, 2012. Акварель, бумага
Архитектура модернизма XX века мечтала порвать с условностями прошлого для того, чтобы строить будущее. Парадокс ситуации состоял в том, что будущее для нее тоже было условностью, более или менее шаблонным представлением о пока не существующем.
1960-е годы – время невероятного технологического оптимизма, когда одним из самых популярных в мире изображений было фото улыбающегося первопроходца Юрия Гагарина, а в Великобритании группа «Аркигрэм»[8] рисовала фантастические яйцевидные города, разгуливающие по земле на ногах-телескопах. Тогда же свои главные проекты сделал Оскар Нимейер, внесший огромный вклад в формирование футуристической эстетики в архитектуре. Образ церкви, построенной им в городе Бразилиа, была повторен архитекторами в разных концах света десятки, если не сотни раз.
Здание Музея современного искусства в Нитерое, достроенное в 1996 году, тоже оказалось архетипическим. Оно напоминает летающую тарелку, спустившуюся на землю в удобном месте, – так его описывал сам автор. К нему ведет не менее фантастическая красно-белая извивающаяся рампа. Ассоциации с межгалактическими полетами и внеземными цивилизациями обусловлены модой. Сейчас точно такими же справедливыми кажутся сравнения музея в Нитерое с соусником или цветком. Прорывом модернизма была не схожесть с космическими объектами, а та легкость, с которой зданию можно придать форму чего угодно, не утратив его функционального смысла.
Памятник утопииФилиал Медицинского колледжа Вейл Корнелл, Арата Исодзаки, 2004 год, Доха, Катар
Доха, постройка архитектора Арата Исодзаки, 2019, Бумага, мел
Из-за того что архитектура материальна, она никогда не в состоянии принять по-настоящему правильную геометрическую форму. Тем не менее, нет ничего особенного в том, чтобы сделать здание чем-то очень близким к параллелепипеду или даже кубу, сложнее этого избежать. Совсем другое дело – сфера. Ее воспроизведение требует нетривиальных конструктивных решений, и все равно ей потребуются дополнительные опоры. Хуже того, очень трудно представить себе ее применение. Визионер XVIII века Этьен-Луи Булле представлял кенотаф Исаака Ньютона изнутри как созерцательное пространство. Оказавшись в нем, посетитель должен был замереть на месте и любоваться сводом, который благодаря небольшим отверстиям, пропускавшим свет, напоминал ночное небо со звездами.
Отсутствие очевидной пользы оставило сферу и ее подобия экзотикой и предметом бумажных фантазий и в XX веке, когда технически она стала возможной.
Арата Исодзаки в своих удивительно разнообразных проектах показал себя, кроме всего прочего, знатоком профессионального наследия: он виртуозно «цитирует» распространенные образы, меняя их функциональный или структурный смысл.
Пристройки к зданию колледжа в Дохе в виде эллипсоидов – не демонстрация совершенства конструкций, а аллюзия на графические утопии предыдущих лет. Исодзаки как будто бы оставил памятник архитектурным мечтателям.
Сила непривычногоВорота Елизаветы в Гейдельбергском замке, 1615 год, Гейдельберг, Германия
Гейдельбергский замок, 2019. Уголь, акварель, бумага
Изначально фронтон – поверхность, образуемая скатами крыши сверху и карнизом снизу. Сначала ее стали украшать скульптурой. Поскольку традиционно под фронтоном располагался главный вход в здание, то постепенно его стали использовать как декоративный элемент, символически обозначающий вход и там, где непосредственно над ним нет крыши. Форма стала более свободной, очертания некоторых фронтонов ушли далеко от изначального треугольника. Наконец, последний важный переход случился, когда в провинциях Древнего Рима появились так называемые разорванные фронтоны, состоящие только из краев «скатов» с как будто вырезанной или замененной на что-то другое центральной частью. Конструктивные элементы, превратившиеся в декоративные, поддерживают привычное восприятие, заставляют нас поверить в то, чего нет, но что мы ожидаем увидеть. Однако, если украшения подчеркивают отсутствие изначально заложенной структурной логики, они начинают играть противоположную роль: показывают нам, что мир непредсказуем, демонстрируют уязвимость разума и силу эмоций.
На эффекте разорванного фронтона построен деконструктивизм. Переворачивая двускатную крышу коньком вниз или делая стены диагональными, архитекторы демонстрировали хрупкость и иррациональность жизни.
В воротах Елизаветы, ведущих в Гейдельбергский замок, разорванный фронтон выглядит «невинно», легкомысленные изгибы над ними давно «забыли», что когда-то были крышей, и воспринимаются просто симпатичным украшением. Такие трансформации тоже нередко встречаются в архитектуре: то, что изначально было драматичным, становится просто эффектным.
Рисунок сделать быльюMAXXI, Национальный музей искусств XXI века, Заха Хадид, 1999–2010 годы, Рим, Италия
Национальный музей искусств XXI века MAXXI, Рим, 2017. Уголь, пастель, цветная бумага
В 1980-е годы Заха Хадид рисовала фантастические акварели, и казалось, что плоды ее воображения – убегающие вдаль треугольники, извивающиеся линии, блуждающие в пространстве фигуры – слишком свободны и эфемерны, чтобы превратиться в здания.
Заха Хадид утверждала, что черпала вдохновение в русском авангарде, например в супрематистских композициях и архитектонах Казимира Малевича. Революция Малевича состояла в том, что он представил архитектуру в виде чистого абстрактного объема и тем самым высвободил воображение из ограничений, налагаемых предметностью. Заха Хадид развила и усложнила эту концепцию, представив зданиями еще более сложные фигуры и для начала изобразив их на плоскости.
Время благоволило революционерам, компьютерное проектирование и нарастающие возможности строительных технологий позволили видениям Захи Хадид материализоваться.
Национальный музей MAXXI в Риме – один из ее шедевров, эффектность при превращении замысла в объект почти не потерялась. Пожарная часть фабрики «Витра» в начале 1990-х поразила мир изломанностью, римская галерея – текучестью, уже ничем не останавливаемой. На то, чтобы трехмерная извивающаяся лента из нарисованной стала бетонной, ушло почти 15 лет. Если снаружи мы видим только часть ее изгибов, то внутри путешествуем по просторному лабиринту с тупиками и переходами, в конце концов упирающемуся в окно, выходящее к площади перед входом. Для музея современного искусства это не только способ организации пространства экспозиции, но и идеальная метафора.
Замки не из пескаАнгкор-Тхом, 1177 год, Сиемрап, Камбоджа
Храмовый комплекс Ангкор-Тхом, Камбоджа, 2017. Пастель, уголь, бумага
Не один современный архитектор остроумно указывал на то обстоятельство, что статуя Свободы полая внутри, а значит, ее можно считать зданием с не меньшим основанием, чем скульптурой. Если скульптура может быть зданием, то и обратное вероятно. На кое-какие азиатские храмы вполне можно смотреть как на гигантские статуи.
Ранние буддистские религиозные сооружения, ступы, вовсе не имели внутреннего пространства, сакральное действо происходило вокруг них. Буддистские пещеры вроде бы, наоборот, только внутренние пространства без внешней формы, но и их происхождение некоторым образом скульптурное: они вырезались в толще камня.
Храмы, сохранившиеся в Камбодже от времен империи кхмеров, завораживают сочетанием гигантского масштаба и непринужденной сложности образов. Камень обрел иллюзию совершенной податливости, как будто бы сооружения вылеплены из мокрого песка.
На 49 башнях храмового комплекса Ангкор-Тхом, построенного в XII веке нашей эры, почти 200 раз изображено одно и то же лицо – Будды или императора в облике Будды. Сами башни издалека напоминают горы. Впечатление естественности формы появляется за счет огромного количества мелких деталей, усложняющих силуэт и таким образом приближающих его к природе.
Древнее сознание не видело качественной разницы между предметом и его изображением, к «копии» относились с тем же почтением, что и к оригиналу. Башни Ангкор-Тхома не просто подражают мифологической священной горе Меру, но некоторым образом и являются ею.
Глава IIВсе легче и легчеКак мировоззрение отражается в архитектурных конструкциях
Упомянутый в предыдущей главе Альдо Росси исповедует метафизический взгляд на архитектуру как на данность, подспудно предполагая, что пути и причины ее возникновения имеют лишь второстепенное значение. Подобная созерцательность имеет право на существование, но у многих, в особенности у инженеров, она не найдет понимания. Даже если на определенном этапе своего развития архитектурные формы и становились самодостаточными образами, то изначально они все равно были результатом того, что кто-то догадался составить вместе бревна или камни определенным способом. Современные эксцентричные здания появились не только потому, что архитектор их придумал, но и потому, что его замысел оказалось возможным воплотить.
Самой честной историей архитектуры, которая наиболее ярко рассказывала об отношении человека с окружающим миром, была бы история конструкций. Они – и источник вдохновения, и бескомпромиссный сдерживающий фактор, и самое наглядное выражение амбиций. Дело не только в том, что материальная основа неизбежна для архитектуры. Наблюдая за развитием строительных технологий, мы можем заметить, какие ограничения человечество стремилось преодолевать и преодолевало, а значит, поймем кое-что о его намерениях.
Из того, что форма здания довольно давно приобрела самостоятельное значение, следует, что часто в сооружение приходится вглядываться довольно долго, чтобы понять, как оно на самом деле устроено, а иногда и это не помогает.