Какого черта. Почему бы не подыграть ему.
– Вольно, рядовой.
– Есть! – радостно заверещал он и залихватски отсалютовал рукой, а затем описал в воздухе небольшой круг над пончиком. – Ух ты, – заметил он своим обычным тоном, – пончик. Это мой пончик, Гарри?
– Возможно, – кивнул я. – Я предлагаю его тебе в качестве платы.
Тук как мог равнодушнее пожал плечами, но его стрекозьи крылышки буквально жужжали от возбуждения.
– За что?
– За информацию, – сказал я и мотнул головой в сторону разрушенного здания. – Несколько часов назад в этом доме и вокруг него кто-то занимался серьезным колдовством. Мне нужно знать все, что известно об этом маленькому народцу.
Я решил, что немного лести никогда не повредит:
– А когда мне нужна информация от маленького народца, лучше тебя, Тук, никого не найти.
Закованная в «Пепто-Бисмол» грудь немного раздулась от гордости.
– Многие из наших готовы служить тебе, Гарри, за то, что ты освободил их от бледнокожих охотников. Некоторые из них вступили в гвардию Ца-Лорда.
«Пицца-Лорд», «Властелин пиццы» – титул, присвоенный мне отдельными представителями маленького народца. Преимущественно за еженедельные взятки в виде халявной пиццы. Многие – в том числе люди моего круга – этого не знают, но маленький народец вездесущ, и видят они гораздо больше, чем кто-либо может ожидать. Проводимая мною политика пиццевых подачек помогла мне завоевать среди окрестных эльфов-фэйри много сторонников. Когда же я добился того, чтобы мои временные союзники освободили несколько десятков пленных фэйри, моя популярность у маленького народца выросла еще сильнее.
Тем не менее «гвардия Ца-Лорда» – это что-то новенькое.
– У меня что, теперь есть своя гвардия? – спросил я.
Тук выпятил грудь еще сильнее:
– Конечно! А кто, по-твоему, не позволяет Ужасному Зверю Мистеру убивать тех фэйри-домовых, которые приходят убирать твою квартиру? Мы! Кто разит наповал мышей, крыс и омерзительных огромных пауков, готовых забраться к тебе в кровать или грызть твои шлепанцы? Мы! Не бойся ничего, Ца-Лорд! Ни самая гадкая крыса, ни самый сообразительный паук не побеспокоит твоего дома, покуда мы дышим.
Этого я и не подозревал. Выходит, в дополнение к бесплатной уборке я получил еще и санобработку жилья. Что ж, если подумать, это очень даже неплохо. У меня в лаборатории хватает предметов, которые плохо отреагировали бы на возможность превратиться в гнездо для грызунов.
– Потрясающе, – признался я. – Так ты хочешь пончик или нет?
Тук-Тук даже не ответил. Он просто рванул от меня по переулку маленькой кометой, оставив за собой вихрь возмущенных снежинок.
Вообще-то, эльфы имеют обыкновение все делать стремительно – во всяком случае, если хотят этого сами. Не успел я допеть себе под нос «Покачаться на звезде», как Тук-Тук вернулся. Правда, окружавший его светящийся шар поменял цвет, окрасившись возбужденным алым.
– Беги! – пропищал Тук-Тук на лету. – Беги, милорд!
Я уставился на него. Что угодно ожидал я услышать от маленького эльфа, только не это.
– Беги! – пронзительным голосом повторил он еще раз, заложив у меня над головой отчаянный вираж.
Мой мозг еще продолжал переваривать информацию.
– А пончик? – тупо спросил я.
Тук-Тук спикировал к самому моему лицу, уперся ручками мне в лоб и толкнул изо всех сил. Он оказался сильнее, чем я думал, и мне пришлось сделать шаг назад, чтобы не потерять равновесия.
– Забудь про пончик! – заорал он. – Беги, милорд!
Забыть? Пончик???
Наверное, это больше другого подстегнуло меня. Тук-Тук не из тех, кто легко ударяется в панику. Если уж на то пошло, в том, что касалось разнообразных опасностей, он вел себя прежде в высшей степени беспечно. Во всяком случае, игнорировал их, когда дело касалось человеческой пищи.
В тишине зимней ночи из дальнего конца переулка до меня донесся звук. Шаги – тихие, неспешные.
Панический голос у меня в голове приказывал мне послушаться Тука. Сердце мое билось как сумасшедшее. Я повернулся и устремился в направлении, которое он мне указывал.
Я вырвался из переулка и свернул налево, утопая в глубоком снегу. От полицейского участка меня отделяло квартала два или три. Там наверняка свет, люди – это не может не задержать того, кто гонится за мной, кем бы он ни был. Тук летел рядом, держась над моим плечом. На лету он достал откуда-то маленький пластиковый свисток, извлек из него резкую трель, и еще несколько разноцветных светящихся шаров, вынырнув из снега, полетели параллельным с нами курсом.
Я пробежал квартал, потом другой, и на бегу оставил последние сомнения в том, что за мной гонятся по пятам. Я ощущал это кожей, загривком и не скажу, чтобы это ощущение доставляло мне удовольствие. Из этого следовало только одно: на меня обратил внимание кто-то действительно жуткий. Страх добавил мне сил, и я припустил со всех ног.
Я свернул направо и увидел сквозь снегопад огни спасительного полицейского участка, всем своим видом обещавшего безопасность.
Тут ветер задул с удесятеренной силой, и весь мир превратился в белое месиво. Я не видел ничего, даже собственных ног, даже руки, которую поднял к самому лицу. Поскользнувшись, я упал и снова отчаянно вскочил на ноги, уверенный, что, если мой преследователь догонит меня лежащего, я никогда больше не встану.
Я врезался плечом в фонарный столб и отпрянул от него. Черт, в этой слепящей снежной пелене я и представления не имел, где и что находится. Может, я ненароком выскочил на проезжую часть? Конечно, вряд ли кто отважится вести машину сквозь такой буран, но все может случиться. Даже если он будет ехать медленно, я не увижу его, чтобы убраться из-под колес. И сигнала тоже не услышу…
Снег шел теперь так густо, что я даже дышал с трудом. Я выбрал наиболее вероятное направление из всех, что могли привести меня, как я надеялся, к дверям полицейского участка, и двинулся туда. Спустя несколько шагов я наткнулся вытянутой рукой на стену здания. Футов двадцать я двигался вдоль нее, но потом она оборвалась, и я рухнул боком в проем очередного переулка.
Завывание ветра стихло, и наступившая тишина больно ударила по органам чувств. Я привстал на четвереньки и огляделся по сторонам. Вдоль улицы продолжала клубиться непроглядная снежная завеса, причем начиналась она сразу от угла – ни дать ни взять массивная белая стена. В переулке же снегу нападало едва на дюйм, и если не считать доносившегося с улицы завывания ветра, здесь царила тишина.
Но не такая, какой ей полагалось быть.
До меня вдруг дошло, что я не один.
Переливающийся снег на мостовой соткался в сияющий белый подол платья с зелеными и синими прожилками. Я поднял взгляд.
Она и платье носила с нечеловеческим изяществом: ни одной случайной складки. Тело ее представляло собой безупречное сочетание изгибов, красоты и силы. Платье оставляло шею и плечи открытыми, и по сравнению с ее кожей снег казался тусклым и желтоватым. На запястьях, на шее, на пальцах переливались цвета – не вся радуга, а оттенки синего, зеленого и фиолетового. Теми же невероятно меняющимися цветами сверкали и ее ногти.
На ее голове красовалась ледяная корона, элегантная, изысканная, словно выращенная из одной-единственной снежинки. Длинные белоснежные волосы, опускающиеся ниже бедер, сливались с платьем и снегом. Губы ее – восхитительные, чувственные губы – имели цвет мороженой ежевики.
Она обладала той красотой, которая на протяжении столетий вдохновляла художников и поэтов, – бессмертной красотой, какую и представить себе трудно, а тем более увидеть. Такая красота должна была бы лишить меня чувств от восторга. Она должна была бы заставить меня рыдать и благодарить Господа за то, что тот позволил мне взглянуть на такое совершенство. Она должна была бы заставить меня задохнуться, а сердце – трепетать от восторга…
Ничего этого не произошло.
Она приводила меня в ужас.
Она ужасала меня потому, что я видел и ее глаза. Широко раскрытые глаза с вертикальными, как у кошки, зрачками. Цвет их тоже менялся в унисон с цветом украшений… Или, что более вероятно, это украшения меняли цвет в том же ритме, что и глаза. И хотя глаза эти тоже превосходили красотой любую смертную красоту, они оставались холодными, нечеловеческими, полными ума, чувственности, но лишенными жалости или сострадания.
Я хорошо знал эти глаза. Я знал ее.
Если бы страх не сковал мои конечности, я наверняка пустился бы наутек.
Вторая фигура выступила из темноты за ее спиной и выжидающе застыла рядом с ней. Она напоминала бы кошку – если бы только домашние кошки вырастали до такого размера. Окраски ее шерсти я не мог разобрать, но золотисто-зеленые глаза то и дело вспыхивали холодным, неестественно голубым светом.
– На твоем месте я бы поклонилась, смертный, – промяукала кошачья фигура. Голос ее тоже казался неестественным и жутким, словно человеческие звуки исходили из нечеловеческой гортани. – Склонись перед Мэб, Королевой Воздуха и Тьмы. Склонись перед повелительницей фэйри, владычицей Зимней династии сидхе.
Глава 6
Я стиснул зубы и попытался изобразить акулью ухмылку. Получилось неважно. Слишком сильно я боялся – и на это имелись все основания.
Представьте себе любую сказочную злодейку из всех, о каких вам приходилось читать. Представьте себе мстительных ведьм, коварных королев, безумных заклинательниц. Представьте себе распутных русалок, голодных огрих, свирепых женщин-оборотней. Представьте их себе, а потом попробуйте осознать, что когда-то где-то все они существовали в реальности.
Наставницей их была Мэб.
Черт возьми, да я бы не удивился, если бы она устроила им всем что-нибудь вроде аттестации. Просто чтобы не забывали, что по сравнению с ней они так, мелочь.
Мэб правила доброй половиной Феерии – тех регионов Небывальщины, что теснее других граничили с нашим миром, и ее повсеместно уважали и боялись. Я-то видел ее с беспощадной ясностью своего чародейского Зрения, и я знал – не подозревал, а знал наверняка, – что она за существо.