Продолжим. В определяемом религией аскетизме умерщвление, отказ от собственного «Я», вдохновение преданности Богу являются предпочтительными средствами, с помощью которых берутся вызывать именно очерченный выше кризис и успешно его преодолевать.
Такие выражения как «мистическая смерть» или «темная ночь души» и т.д., которые указывают на эти состояния, известны всем. В сравнении с этим в рамках героической традиции путь к той же цели – это активный порыв, вакхическое освобождение от оков [греческий бог Вакх или Дионис означает тут восторженное и опьяняющее проявление человеческих инстинктов] элемента действия. На низкой ступени соответствующей феноменологии мы видим, например, танец, применяемый как священный прием, чтобы через душевный восторг вызвать и применить скрытые в глубинах силы. В освобожденную к вакхическому ритму жизнь отдельного человека погружается другая жизнь, подобно появлению на свет ее самых глубоких корней: «дикая охота», фурии, эринии и другие аналогичные им, духовные образы – это символические наглядные представления этой силы. Поэтому они соответствуют форме проявления демона в его вызывающей ужас и активной трансцендентности. На более высокой ступени стоят сакральные турниры [Римские бои гладиаторов это выродившаяся форма культовых боев в честь богов, которые происходили в республиканском Риме по поводу дней памяти мертвых.]. Еще выше стоит война. Итак, мы снова вернулись к древнеарийскому взгляду на борьбу и воинский аскетизм.
В апогее опасности и героической борьбы возможность таких сверхнормальных переживаний признавалась. Уже латинское выражение «ludere» – «играть, бороться» – кажется, содержит идею решения (Брукманн). [Карл Брукман (1849-1919), немецкий индогерманист и лингвист, преподававший индогерманское языкознание в Лейпциге и издавший фундаментальный труд «Основы сравнительного индогерманского языкознания» (5 томов).]. Это один из многих намеков на присущую борьбе способность освобождать более глубокие скрытые силы от индивидуального ограничения и позволять им свободно выходить наружу. Отсюда можно вывести основание для третьего отождествления: демон, лары, индивидуирующее «Я» и т.д. идентичны не только с фуриями, эриниями и другими проявлениями освобожденной вакхической природы, у которых со своей стороны есть много общих черт с богиней смерти; они тождественны также девам бурь битв, валькириям и фраваши. Фраваши называются, например, в текстах «ужасными, всемогущими», «теми, кто атакует в буре и дают победу тому, который их зовет» – лучше сказать: тем, кто вызывает их в себя самом.
Отсюда остается только небольшой шаг до последнего отождествления. Наконец, те же самые воинственные сущности в арийских преданиях принимают вид богинь победы, превращение, которое означает ничто иное как счастливое завершение рассматриваемых тут внутренних переживаний. Так же, как и демон или двойник означают глубинную, сверхиндивидуальную силу в ее латентном состоянии по сравнению с обычным сознанием; как фурии и эринии[богини мести греческих мифов] отражают особенную форму проявления демонического, освобождений и внезапно вырывающихся наружу прорывов – и богини смерти, валькирии, фраваши и т.д. относятся к тем же состояниям, насколько они делаются возможными посредством борьбы и героизма – так же богиня победы – это выражение триумфа «Я» над этой силой. Она характеризует победоносный взлет к состоянию по ту сторону опасности экстазов и подличностных форм разложения, опасности, которая всегда подстерегает за неистовым мгновением вакхического, а также героического действия. Взлет к духовному, действительно надличностному состоянию, которое делает свободным, бессмертным, внутренне прочным, так называемый объединение в одно обоих (обоих элементов человеческой сущности), выражается в этом образе мифического сознания.
Теперь мы переходим к основной мысли этих древних героических традиций или к мистическому пониманию победы. Основной предпосылкой является то, что настоящее соответствие между физическим и метафизическим, между видимым и невидимым мыслится там, где действия духа обнаруживают сверхиндивидуальные черты и выражаются через активные деяния и реальные факты. Духовное воплощение предчувствовалось на этой основе как тайная душа определенных воинственных предприятий, увенчание которых – это настоящая победа. Тогда материальная военная победа станет соответствием духовного факта, который вызвал победу там, где внешнее и внутреннее связаны между собой. Победа проявляется как ощутимый знак посвящения и таинственного возрождения, которые совершались в одной и той же точке. Фурии и смерть, которые воин выдержал в материальном понимании на поле сражения, встречают его также внутри, в духовном, в форме угрожающего прорыва наружу стихийных сил его сущности. И когда он восторжествует над ними, победа будет за ним.
В этой связи объясняется, почему в традиционном мире каждая победа получала сакральное значение. Так встречаемый с ликованием победивший на полях сражения полководец обнаруживал переживание присутствия мистической, преображающей его силы. Так нужно понимать глубокий смысл прорывающегося в славе и в «божественности» победителей сверхъестественного характера, как и то обстоятельство, что древнеримская церемония триумфа обладала в большей степени сакральными, чем чисто военными чертами.
Триумф императора Тиберия
Триумф императора Тиберия (правил с 14 по 37 годы н.э.) как божественного победителя: На серебряном кубке (из сокровищницы Boscoreale) император изображен на боевой колеснице. На колеснице можно видеть фигуры богов. Над головой императора держат лавровый венец. Легионеры, также увенчанные лаврами, следуют в триумфальном шествии.
Так часто повторяющаяся в древнеарийских традициях символика Викторий, валькирий и подобных сущностей, которые ведут души воинов в «небеса», также как миф победоносного героя, как дорический Геракл, который получает от Ники– «богини победы» – венок, который позволяет ему получить часть олимпийского бессмертия – эта символика представляется нам в совсем другом свете. И теперь становится также очевидным, каким парализующим и фривольным является способ рассмотрения, который хотел бы видеть во всем этом только «поэзию», риторику и сказку.
Таинственная теология учит, что спасающая духовная демонстрация совершается в славе, и христианская иконография окружает головы святых и мучеников ореолом славы. Все это означает хоть и искаженное, но наследие нашей более высокой героической традиции. Иранская арийская традиция уже знала понятую именно как небесный огонь славу – хварено (hvareno) – которая спускается на королей и вождей, делает их бессмертными и свидетельствует об их победах [1939; 6]. И античная королевская лучистая корона символизировала именно славу как солнечный и небесный огонь.
Свет, солнечное сияние, слава, победа, божественная королевская власть – это представления, которые появляются в арийском мире в самой тесной связи, причем не в смысле абстракций и человеческих литературных выдумок, а в смысле полностью реальных сил и властей. В этой связи мистическое учение о борьбе и победе – это для нас светящаяся высшая точка нашей общей традиции активного действия.
Эта традиция еще сегодня внятно обращается к нам – разумеется, если мы не принимаем во внимание ее внешние и обусловленные временем формы проявления. Если кто-то сегодня хочет преодолеть усталую, бескровную, сформированную из абстрактных спекуляций или лицемерно-набожных чувств духовность и одновременно также материалистическую дегенерацию активного действия, можно ли найти для этой задачи лучшие точки опоры, чем как раз показанные выше идеалы древнеарийского человека?
Но более того. Материальные и духовные напряжения в течение последних лет настолько накопились на Западе, что они могут высвободиться только посредством борьбы. Эпоха с нынешней войной идет навстречу своему концу, и теперь к прорыву готовятся силы, которыми больше нельзя владеть и управлять с помощью абстрактных идей, универсальных принципов или только нерационально осознанных мифов и превращать их в динамику новой культуры. Необходимо нечто гораздо более глубокое и более существенное, чтобы по ту сторону руин запутанного и осужденного мира для Европы началась новая эпоха.
Теперь многое будет в этом отношении зависеть от того, как отдельный человек может сегодня оформить переживание борьбы: способен ли он принять героизм и жертву именно как катарсис, как средство для освобождения и внутреннего пробуждения. Не только для окончательного победоносного завершения развития событий этого бурного времени, но и для придания формы и содержания возникающему из победы порядку это внутреннее, невидимое, далекое от всякого жеста и громкого слова действие наших борцов будет иметь решающее значение. В самой борьбе нужно обнаружить и закалить силу, которая по ту сторону шторма, крови и нужды в новой ясности в мощном спокойствии должна помочь новому творению.
Для этого сегодня на поле боя снова нужно научиться чистому активному действию, действию не только как мужскому аскетизму, но и как очищению и пути к более высоким, действующим для самих себя образам жизни – что значит, однако, в какой-то мере как раз возвращение к древней арийской западноевропейской традиции. Из дальних времен еще доносится к нам убедительный призыв: «Жизнь, как лук; душа, как стрела; цель, в которую надо попасть – наивысший дух». Кто еще сегодня переживает борьбу согласно этому учению, тот выстоит там, где сломаются другие – и станет непобедимой силой. Этот новый человек победит всякую трагичность, всякую темноту, любой хаос в себе и на сломе времен создаст начало для нового развития. Согласно древнеарийским преданиям такой героизм на самом деле может воздействовать, вызывая