– Риномет! – послышался рев, едва он вошел в комнату. – Раз к нам явился этот бесклювый ворон, парни, теперь я точно знаю – мы обречены.
– Ваше превосходительство, – поклонился Григорий, учтиво взмахнув шляпой.
– Зоран, в задницу превосходительства. Где ты был? Я отправлял к тебе посланцев несколько месяцев назад. Я уже решил, что нам придется выступать без нашего несчастливого талисмана… Лучше иметь его рядом с собой, чем увидеть, как он целится в тебя из арбалета, а?
Григорий выпрямился. Джованни Джустиниани Лонго почти не изменился за прошедший с их последнего сражения год. Немного седины, чуть тучнее, возможно, но по-прежнему высокий и энергичный воин, за которым Григорий следовал через фальшборты судов и в проломы стен, как всегда, в сине-черных доспехах и с большим медальоном Сан-Пьетро на шее. Как и многие люди, чьей профессией является убийство, знаменитый предводитель наемников был глубоко верующим. И суеверным. Много лет назад, на критской галере, Григорий отбил арбалетный болт, нацеленный точно в горло Командира. С тех пор генуэзец считал Григория своей счастливой звездой.
Поклон Григория распространялся и на Энцо Сицилийца с Амиром Отступником, самых доверенных заместителей Джустиниани. Последний, обойдя стол, заваленный свитками, картами, кинжалами и тетивами, поднес Григорию кубок с вином.
– С возвращением. Да благословит тебя Аллах, – пробормотал Амир.
– А тебя – Христос, – ответил по-арабски Григорий.
Они с Амиром издавна вели религиозные дебаты, подогретые вином, тем более яростные, что ни один из них не заботился о вере, в которой был воспитан. От такой встречи Григорий сразу почувствовал себя дома, в том единственном доме, который знал со времени своего изгнания. Хотя, если деньги будут хороши, и это может измениться.
– Зоран, так где же ты был? – повторил Джустиниани. – Мы уже думали, не поселился ли ты со шлюхой или зарезан в какой-нибудь таверне Рагузы. – Его лоб стянули морщины. – Или хуже того, заключил договор с этими ослами-содомитами, венецианцами…
Григорию подходило приписанное себе имя и город. Отчасти это было правдой, поскольку у него был дом в городе, который некоторые называли Рагузой, а другие – Дубровником, и там он действительно был известен как Зоран. Это вызывало меньше вопросов. Если б они узнали его настоящее имя и место его рождения…
Дом, подумал Григорий. Вот почему он здесь. Вот почему вновь взял свой меч и арбалет и отправился в нелегкое плавание в Геную. Его дом был лачугой. Но оттуда открывался лучший вид в Рагузе, вид на Адриатическое море. Он напоминал вид из дома его детства, когда родители были богаты. Он хотел построить себе такой дом. Но истрийский камень дорог, как и каменщики. Ему требовалась одна последняя кампания за жалованье, но главным образом за трофеи, которые можно добыть. Тогда он повесит арбалет на стену своего нового дома и станет любоваться видом без маски, без присмотра, и некому будет его жалеть.
– Венецианцы? Никогда. Я слишком забочусь о своей репутации – и о своей заднице.
Трое мужчин рассмеялись, и он продолжил:
– Нет, мой господин. Если уж меня собираются трахнуть, пусть это будут люди, которых я люблю. Поэтому я и разыскал вас.
– Люблю? Зоран, клянусь яйцами Папы, – улыбнулся Энцо. – Ты просто услышал, что мы платим двойное жалованье.
– Хорошо.
Он не слышал. Он ничего не слышал, поскольку сошел с судна и отправился в таверну отряда прямо от причалов Генуи; но это была отличная новость.
– Хотя, как вам известно, я согласился бы работать и даром ради удовольствия побыть в вашей почтенной компании. – Григорий переждал хохот и спросил: – Так кого же я буду убивать?
– Турок, – ответили разом все трое.
– Еще лучше. Резать глотки неверных – копить сокровища на Небесах.
Он перекрестился, тщательно следя за тем, чтобы сделать это в католической, а не в православной, в которой был воспитан, традиции: два пальца, а не пятерня, справа налево, а не слева направо. Двое мужчин последовали его примеру, третий – нет, и Григорий посмотрел на него:
– Без обид, Амир.
– Без обид, необрезанный пес.
– И когда же начнется этот хорошо оплачиваемый поход?
– Мы отплываем в течение недели.
Григорий улыбнулся.
– Совсем хорошо. Тогда я схожу заберу свое снаряжение у шлюхи, с которой жил.
Ложь, но именно это они и хотели услышать.
– Я сразу подпишу договор, чтобы вы могли заплатить за мое вино. Увидимся, друзья.
Он повернулся к двери, затем обернулся:
– Не то чтобы это было важно, ваше превосходительство, но где мы будем сражаться на этот раз?
– Да так, в одной заводи, – бросил Джустиниани, разворачивая карту. – Видишь?
Во взгляде Командира, в его голосе было какое-то сдерживаемое возбуждение. Оно заставило Григория, которого действительно не волновало, куда он должен отправиться, кого будет убивать, обернуться, посмотреть вниз… и у него перехватило дыхание. Он пытался стереть из своего разума и памяти все черты этого места, но мыс – вытянутая в воду собачья голова – узнавался с одного взгляда. Он почувствовал себя так, будто пес подошел и выхватил у него изо рта последний кусок еды, поскольку все его надежды рухнули.
– Под этой маской ничего не разберешь, – проговорил Джустиниани. – Но если это правда, мы видим такую же редкость, как девственность монахини. Знаете, мальчики мои, я думаю, мы наконец-то потрясли нашего рагузанца.
Григорий искал колкий ответ – неудачно. Он не мог вздохнуть, какие уж тут слова. Дом, который он уже мысленно построил, рухнул. Остатки денег, ушедшие на дорогу сюда, потрачены впустую.
Тишина растягивалась.
– Это Константинополь, – пришел на помощь Энцо.
– Я знаю, что это.
– И ты знаешь, что магометане хотят захватить его.
– Они пытались последние восемьсот лет, – пробормотал Григорий.
– Но сейчас они действительно собираются это сделать, – бросил Командир и оперся кулаками о стол. – Их новый султан, Мехмед. Мальчишка, в голове ветер пополам с мочой. Но он вообразил себя новым Александром. Новым Цезарем. Говорят, он собирает самую большую армию турок. И уже подступает к городу. Ты слышал, что он построил здесь крепость?
Джустиниани повел пальцем по карте, и взгляд Григория неохотно последовал за ним.
– Видишь? Прямо у воды, напротив их старого форта. Он называет этот новый форт «Горлорезом». Сам понимаешь почему.
Григорий понимал. В юности он часто ездил на этот вытянутый утес, стоящий в Европе и смотрящий на Азию через узкий пролив, который турки называли Богаз, «Горло», а весь остальной мир знал как Босфор. Если турок построил на другой стороне крепость, он контролирует один из самых оживленных морских путей мира. Он может потопить любое судно, которое пытается доставить зерно из Черного моря в город. Он не столько перере́зал горло Константинополя, сколько заткнул его, лишил еды.
Джустиниани говорил, будто думая вслух:
– Венецианский капитан, его звали Рицци, попытался пройти. Не повернул, когда ему приказали. Турки потопили его одним огромным ядром, выловили из воды – а потом засунули кол ему в задницу. – Он скривился. – Хотя, раз уж он был венецианцем, туркам не пришлось сильно стараться.
Троица рассмеялась. Григорий не смеялся. Он глядел на место, где родился, источник его позора, слушал рассказ о нем, а его разум оцепенел, чего никогда не случалось под огнем пушек или выпадами мечей. Одна мысль все же просочилась, и он спросил:
– Зачем… зачем вы собираетесь сражаться за них? Кто вам заплатит? У них нет денег.
– Сам город, сынок, – ответил Джустиниани, выпрямляясь. – Это было решено в последние несколько дней.
Григорий вскинул руку почесать внезапно зазудевший нос, но быстро опустил, вспомнив, что чесать нечего.
– Но почему? Разве у Генуи нет договора с турками?
– О да. И мы его не нарушим. Даже я, член одного из благороднейших семейств города, отправлюсь туда как предводитель кучки генуэзских наемников – и этого отступника-магометанина.
Он сильно ткнул Амира в плечо; сириец ответил на болезненный удар улыбкой.
– Султан не поверит…
– Султан закроет на это глаза, поскольку его это тоже устраивает. Если он возьмет Константинополь, то по-прежнему будет торговать с нами. Если нет – все равно захочет торговать с нами.
Джустиниани вновь ткнул рукой в карту, в точку напротив города.
– И помните, мы сражаемся там и за нашу землю, за Галату. Если падет греческий город, Галата тоже падет. – Он ухмыльнулся. – Нет уж, поразмыслив, мы предпочтем в Константинополе греков, этих жуликов-содомитов. Как ты сказал, у них больше нет денег, нет власти. Зачем нашей торговле сильный соперник, а? Турки слишком крепко торгуются. Они не лучше евреев! – Еще одна ухмылка. – Вдобавок Папа созывает крестовый поход, раз уж эти богохульствующие греки согласились на унию их православной и нашей католической церкви. – Он перекрестился. – Так что мы послужим и Богу, и нашему городу. Прибыль на земле и на небе.
Это было новостью для Григория – и некогда такая весть имела бы для него большое значение: униженная капитуляция древней веры его народа в обмен на неохотную помощь в неизбежной схватке.
Но сейчас это ничего не значило. Ничего общего с этим проклятым городом – с той минуты, когда нож опустился и Константинополь забрал у него все: его любовь, ибо София была для него потеряна; его имя, ибо он больше не был Григорием Ласкарем. И последняя потеря, та, которая отметила его как изгнанника, предателя, дала ему новый титул, под которым он будет известен всю жизнь: Риномет – Безносый.
Он поднял взгляд, будто в тумане видя перед собой лицо Джустиниани. Генуэзец поднял свой кубок.
– Так что скажешь, парень? Выпьешь со мной за византийское золото, Христову славу и мусульманскую кровь на камнях?
Григорий покачал головой.
– Нет. Я не стану сражаться за это… место. В этом месте.
Кубок замер у губ.
– Что? – выдавил Джустиниани, вытаращившись на него.