– Признавайся, опять обоссалась, красотка?
– Это не я, – буркнула Адриана, отворачиваясь к стене.
– Да, конечно, это твоя благовоспитанная сестрица, кто ж еще. Поднимайся, уже поздно.
Обе направилась в кухню, и не подумав пригласить меня с собой. Я не знала, что делать, не могла даже набраться храбрости сходить в туалет. Один из братьев сел на кровати, широко раздвинув ноги, зевнул, полуприкрыв рот рукой, а другой через трусы обхватил свое набухшее хозяйство. Заметив меня, он чуть нахмурился, потом уставился на мою грудь под майкой, которую я по такой жаре надела вместо пижамы. Я инстинктивно скрестила руки на недавно появившихся бугорках, подмышки тут же взмокли от пота.
– Ты, значит, тоже здесь спала? – спросил он ломким баритоном. Я смущенно ответила, мол, да, и брат продолжил бесстыдно меня разглядывать.
– Лет пятнадцать тебе уже?
– Нет, только четырнадцать будет.
– Выглядишь на все пятнадцать, если не больше. Акселератка, значит, – заключил он.
– А тебе сколько? – спросила я из вежливости.
– Почти восемнадцать, я тут самый старший. Обычно в это время уже горбачусь на дядю, но сегодня могу повалять дурака.
– Почему это?
– До завтра я боссу без нужды. Он меня зовет, только когда понадоблюсь.
– И чем же ты занимаешься?
– Помогаю на стройке.
– А школа?
– Скажешь тоже, школа! Я бросил во втором классе[1], так они меня достали.
Я видела, как перекатываются его привыкшие к тяжелой работе мышцы, какие сильные у него плечи. Волосы бурой пеной кудрявились на загорелой груди и выше, на лице. Должно быть, тоже акселерат. Когда он потягивался, до меня доносился его запах – взрослый, но вовсе не неприятный. На левом виске красовался грубый шрам, напоминавший рыбий хребет, – похоже рваную рану когда-то неудачно зашили.
Не сказав больше ни слова, он снова принялся разглядывать мое тело, время от времени поправляя член рукой. Я хотела одеться, но с вечера забыла распаковать чемодан – он так остался стоять у стены, и чтобы добраться до него, мне пришлось бы на глазах у брата сделать несколько шагов и повернуться спиной. Подозреваю, он только этого и ждал. Пока же его взгляд медленно спустился с моих бедер, едва прикрытых белым хлопком, на голые ноги и плотно прижавшиеся друг к другу ступни. Спиной я бы ни за что не повернулась.
Снова пришла мать и велела ему собираться: сосед просил помочь в поле, взамен пообещав дать пару ящиков переспелых помидоров, годных для переработки.
– А ты иди с сестрой, выпейте молока, если, конечно, хотите завтракать, – велела она мне, попытавшись смягчить тон, но не сдержалась и к концу фразы вернулась к привычной сухости.
Малыш в гостиной добрался до мешка с моими туфлями и разбросал их по всей комнате. Одну он как раз грыз, кривясь от наполнявшей рот горечи. Адриана, забравшись с ногами на стул, приставленный к кухонному столу, уже резала фасоль к обеду.
– Не увлекайся там, все должно в дело пойти, – последовало замечание матери.
Сестра не подала виду, что услышала.
– Умывайся, а потом пойдем за молоком, я уже с голоду помираю, – заявила она.
Я оказалась последней, кто воспользовался ванной. Мальчишки залили водой весь пол, повсюду были отпечатки подошв и босых ног. У себя дома я никогда не сталкивалась с такой мелкой плиткой и тут же поскользнулась, хотя и без последствий – сказалась балетная подготовка. Хотя осенью, конечно, не будет больше ни балета, ни плавания.
6
Помню утро одного из тех первых дней. Серость за окном предвещала грозу, которая разразится к вечеру, как и всю прошлую неделю. В комнате было непривычно тихо: Адриана с малышом спустились к вдове, жившей на первом этаже, мальчишки разбежались по своим делам, и дома остались только мы с матерью.
– Ощипай цыпленка, – велела она, протягивая мне мертвую птицу, которую держала за лапы, головой вниз. Должно быть, кто-то специально поднимался к нам, чтобы ее принести: я слышала голоса на лестничной площадке и слова благодарности. – Потом выпотрошишь.
– Как это? Я не понимаю.
– Ты же не станешь есть его прямо так, а? Сперва нужно перья повыдергать, потом разрезать да кишки достать, – объяснила она, слегка встряхнув тушку.
Я отступила на шаг назад и опустила голову.
– Не смогу, меня стошнит. Лучше приберусь.
Не сказав больше ни слова, мать мазнула меня взглядом, потом с глухим шлепком бросила тушку в раковину и стала яростно обрывать перья.
– Эта, небось, и цыпленка-то видела только в тарелке, – шипела она сквозь зубы.
Я же занялась уборкой: это было не сложно, а как управляться с прочей работой по дому, все равно не знала, все казалось слишком непривычным. Из кухни время от времени доносился хруст разрубаемых костей, а я все потела над грязной сантехникой. Долго терла губкой известковый налет, протянувшийся по всему дну ванны, потом открыла кран, чтобы ее наполнить. Холодной водой – горячая почему-то не пошла, а выяснять, в чем дело, мне не хотелось. Наконец закрыла дверь изнутри на крючок и погрузилась в воду. Но стоило потянуться через бортик за мылом, как я почувствовала, что умираю. Кровь отхлынула от головы, рук, груди, они превратились в куски льда. У меня оставалось буквально мгновение на два действия: вытащить пробку и позвать на помощь, но я не знала, как привлечь внимание женщины, которую все еще не воспринимала как маму. Где-то между М и А меня вырвало сгустками кислого молока прямо в уходящую в слив воду. Впрочем, я все равно не смогла бы вспомнить ее имя, даже если бы захотела его произнести, поэтому просто закричала и потеряла сознание.
Не знаю, сколько прошло времени, пока я очнулась от знакомого запаха подсохшей мочи Адрианы. Я лежала нагишом на кровати, поверх расстеленного полотенца. На полу неподалеку стоял пустой стакан, скорее всего, из-под сахарного сиропа – лекарства, которое мать применяла от любой болезни. Позже (намного позже) в дверях спальни показалась и она сама.
– Не могла сразу сказать, что тебе плохо, а не дожидаться худшего? – спросила он, не прекращая жевать.
– Простите. Думала, это пройдет, – ответила я, не поднимая глаз.
За долгие годы я ее так ни разу и не позвала. С тех пор, как меня ей вернули, слово «мама» вставало у меня поперек горла, будто я жабу проглотила, и та никак не может выбраться наружу. Если мне приходилось срочно обратиться к матери, я пыталась привлечь ее внимание каким-то другим способом: например, брала малыша на руки и щипала чуть выше щиколотки, чтобы он расплакался, а потом, когда она оборачивалась, говорила с ней.
Честно говоря, я давно забыла, как мучила брата, и только сейчас, когда ему уже за двадцать, случайно вспомнила: села рядом с ним на скамейку возле... в общем, дома, где он сейчас живет, и заметила синяк – как раз там, где я тогда их оставляла. Только на сей раз он ударился сам – угол шкафа так часто попадается не вовремя.
За ужином все восторгались сочностью цыпленка. Адриана даже поинтересовалась, не Рождество ли наступило посреди лета. А я разрывалась между голодом и отвращением, вспоминая выпотрошенные кишки, свисающие в раковину поверх немытых после завтрака чашек.
– Бедрышко папе, а второе той, что сегодня грохнулась в обморок, – решила мать.
Но поскольку грудку отложили на завтра, а все прочие части были намного меньше и костлявее, один из братьев, по имени Серджо, сразу же возмутился:
– Раз приболела, пусть ест бульон, а не бедро, – заявил он. – Отдай лучше мне, я сегодня помогал с переездом тем, с верхнего этажа, а ты забрала все деньги, что я заработал.
– И потом, из-за нее пришлось ломать дверь в тубзик, – вскочил другой, нацелив на меня указательный палец. – От этой пигалицы одни неприятности! Почему нельзя вернуть ее тем, у кого она раньше жила?
Но получив подзатыльник от отца, брат сразу сел и заткнулся.
– Я больше не хочу, – сказала я Адриане и убежала в спальню. Через некоторое время та присоединилась ко мне с ломтем хлеба, политым оливковым маслом. Она уже умылась и переоделась, натянув старую, уже давно не по размеру юбку.
– Скорее ешь, одевайся и бежим на праздник! – заявила сестра, сунув тарелку мне под нос.
– Какой еще праздник?
– Святого покровителя, конечно! Ты разве не слышишь оркестр? Сейчас на площади уже и петь начнут, да только мы туда не пойдем: Винченцо ведет нас на карусель, – благоговейно прошептала она.
Не прошло и получаса, как рыбий хребет на виске Винченцо осветили огни расположившегося на пустыре цыганского табора. Он был единственным из мальчишек, кто не участвовал в схватке за цыплячье бедро, и не позвал с собой братьев, взяв только нас с Адрианой. Пересчитав неизвестно где добытую мелочь, он пару минут поболтал с билетером, судя по всему, своим старым знакомым – возможно, по какому-то из предыдущих праздников. Одинаково загорелые, они выглядели сверстниками и даже курили, одинаково затягиваясь. Цыган взял деньги за несколько первых кругов, а потом уже пускал нас бесплатно.
Я еще ни разу не каталась на аттракционах. Мама говорила, что это слишком опасно: ребенок каких-то ее знакомых однажды прищемил палец на автодроме. Адриана сноровисто помогла мне влезть на сиденье и защелкнуть замок.
– Только держись покрепче за цепочки, – посоветовала она, прежде чем усесться передо мной.
Я летела между ней и Винченцо: они усадили меня в середину, чтобы было не так страшно. И в самой высокой точке на меня накатило какое-то безумное счастье. События последних дней осталось на земле, растворились, как в густом тумане. Взмывая в небо, я на некоторое время смогла обо всем забыть.
После нескольких кругов мне пониже спины вдруг прилетел пинок, а из-за плеча раздался возглас: «Хватайся за хвост!» – но руки сковала непонятная слабость, и я не смогла оторвать их от цепочки.
– Протяни руку, синьорина, ничего с тобой не случится, – убеждал брат, пнув чуть сильнее для верности. Только с третьей попытки мне все-таки удалось нагнуться над пустотой. Почувствовав, как в раскрытую ладонь ткнулось что-то мохнатое, я изо всех сил сжала кулак, получив в награду лисий хвост и торжествующий взгляд Винченцо.