– Вот почему я так хорошо плаваю: эта штука заряжает меня энергией, – заявила тогда подруга. – Возьми еще кусочек, твоя мать все равно не узнает.
Переночевать у них мне разрешили всего раз: родители Пат отправились в кино, и мы долго смотрели телевизор, хрустя чипсами, и потом, перешептываясь, не спали почти до утра, а кошка все это время мурлыкала у меня на одеяле. Я не привыкла к такой свободе и на следующий день чуть не заснула за столом, уткнувшись носом в куриную грудку.
– Тебе там никаких таблеток не давали? – перепугалась мать.
Когда я сказала Патриции, что должна уехать, она решила, что это шутка. Сперва она даже не поняла всей этой истории о настоящей семье, которая потребовала меня вернуть, – впрочем, услышав об этом в собственном пересказе, я поняла бы еще меньше. Пришлось объяснять подробнее. Тогда Пат вдруг всхлипнула, а потом вся затряслась, и тут я впервые испугалась, поняв по ее реакции, что со мной должно случиться что-то по-настоящему серьезное: на моей памяти она никогда не плакала.
– Ты только не бойся, твои родители, я имею в виду этих, они ничего такого не допустят. У тебя же отец карабинер, он что-нибудь придумает, – пыталась она утешать меня после того, как сама немного успокоилась.
– Он уже сто раз говорил, что не может этому помешать.
– Мама будет в отчаянии.
– Она уже давно болеет – наверное, с тех пор, как узнала, что не сможет меня оставить. Или наоборот, решила меня отослать, потому что заболела и не хотела мне говорить. А я, представь себе, все никак не могу представить себе семью, которая никогда меня не видела, а теперь вдруг решила вернуть.
– Но знаешь, глядя на тебя, я всегда думала, что ты совсем не похожа на родителей. Ну, на этих, которых я знаю.
Спасительная мысль приснилась мне ночью, а утром, на пляже, я улеглась под зонтиком рядом с Патрицией и рассказала ей все. Мы проработали идею в мельчайших деталях и пришли в восторг от собственного плана. После обеда, даже не спросив разрешения у отдыхавшей в своей комнате матери, я бросилась к подруге. Впрочем, мать, уставшая и чем-то обеспокоенная, все равно бы выставила меня гулять.
Открыв мне дверь, Пат понурившись отступила на шаг, потом грубо оттолкнула кошку, пришедшую потереться о ее ноги, и я поняла, что уже не хочу входить. Но она схватила меня за руку и потащила к матери «поговорить». Мы, две девчонки, собирались завтра вместе вернуться с пляжа прямо к ним домой. Я могла бы спрятаться там на некоторое время – может, на месяц или даже два. Исчезни я, глядишь, родители решились бы за меня побороться. Домой бы я, конечно, позвонила, но только один раз и всего на несколько секунд (как в кино) – просто чтобы успокоить их и сообщить, что со мной все в порядке: «А к тем людям я ни за что не поеду. Или вернусь к вам, или сбегу куда подальше».
Мать Патриции обняла меня крепко, но со смешанными чувствами: знакомой теплотой и новым, непривычным смущением. Она чуть подвинулась и пригласила меня сесть рядом с ней на диван. И тоже оттолкнула ногой кошку – не до того.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Я знаю, каково тебе. Но ничего не выйдет.
9
– Что ты вообще приперлась сюда из своего города? – спросил вдруг Винченцо. Мы сидели в полуподвальном гараже, вдоль стен которого тянулись бесформенные груды проломленных корзин, расползающихся от сырости картонных коробок, дырявых матрасов с торчащими клоками шерсти. В углу валялась кукла без головы. Нам, детям, удалось разгрести немного места посередине, чтобы начать чистить и резать помидоры для закатки, хотя я, разумеется, была в этом деле медлительнее остальных.
– О, наша синьорина еще ни разу ничем таким не занималась, – фальцетом передразнил меня брат. Малыш тем временем нащупал что-то в ведре с отходами и тут же сунул руку в рот. Матери рядом не было: поднялась за чем-то наверх, в квартиру.
– Так чего ради ты сюда вернулась, а? – настаивал Винченцо, обведя все окружающее покрасневшей от томатного сока рукой.
– Не сама же я это решила! Мать сказала, что я уже выросла, поэтому настоящие родители потребовали меня отдать.
Адриана, вскинув на меня глаза, напряженно слушала, нож в ее руках порхал будто сам по себе.
– О, точно! Ты-то, небось выкинула нас из башки своей прилизанной и думать забыла, – с явной неприязнью заявил Серджо. – Мам! – крикнул он в сторону лестницы, – а правда, зачем тебе понадобилась эта сонная муха?
Винченцо довольно сильно толкнул его, и Серджо грохнулся с перевернутого деревянного ящика, на котором сидел, ударившись ногой о кастрюлю, так что несколько уже очищенных помидоров шлепнулись на пол, прямо в цементную пыль. Я недолго думая собралась было бросить их в ведро, но Адриана успела как раз вовремя: одним быстрым движением, совсем как взрослая, ополоснула, покатала в руках и сунула обратно в кастрюлю. Потом обернулась и молча взглянула на меня: поняла, мол? Ни один, даже самый маленький кусочек не должен пропасть! Я кивнула: ясно.
Мать вернулась с пустыми бутылками, из каждой уже торчал листик базилика.
– Боже! У тебя что, эти дела начались? – воскликнула она.
Смутившись, я ответила слишком тихо, почти неслышно.
– Ну? Начались или нет?
Я покачала головой.
– Слава богу, а то такое ощущение, что весь пол кровью залит. Ничего, скоро начнутся, природу не обманешь.
На костре, который мы разожгли между домом и придорожной канавой, в большом котле подходили на водяной бане бутылки свежеприготовленного соуса. Винченцо, пару раз воровато оглянувшись, притащил полмешка кукурузы, а когда его спросили, где он их взял, сделал вид, что не слышит. Отшелушенные зерна были такими нежными, что брызгали молоком, если провести по ним ногтем. Я глядела на остальных и старалась повторять за ними, но все-таки умудрилась порезаться краем листа – кожа на руках еще не успела загрубеть.
Кукурузу Винченцо поджарил на оставшихся от костра углях. Время от времени он переворачивал зерна, неуловимо быстро касаясь их мозолистыми кончиками пальцев.
– Чем поджаристее, тем вкуснее, – объяснил он мне, криво усмехнувшись. Потом сгреб первую порцию, пронес перед самым носом Серджо, который был уверен, что она предназначается ему, и передал мне. Я, конечно, сразу же обожглась.
– Круто, – пробормотал Серджо, ожидая своей очереди.
– А я кукурузу ела всего пару раз, да и то вареную. Так она гораздо вкуснее.
Но меня никто не слушал. Надувшись, я помогла Адриане вымыть и убрать кастрюли из-под соуса обратно в гараж.
– Не обращай внимания на Серджо, он всем грубит.
– А может, он прав, и ваши родители действительно не требовали меня вернуть. Уверена, я здесь лишь потому, что моя мать заболела. Но стоит ей выздороветь, они сразу же за мной приедут.
10
Дорогая мама (или дорогая тетя),
пусть я и не знаю, как теперь тебя называть, но очень хочу к тебе вернуться. В этой глуши мне плохо. И, кстати, неправда, что родители меня ждали: на самом деле они считают меня ничтожеством, ходячей неприятностью и лишним ртом, который надо как-то прокормить.
Помня твои наставления о том, как важна для девушки личная гигиена, сообщаю, что в этом доме трудно даже помыться. Мы ютимся вдвоем на одной узкой кровати с провонявшим мочой матрасом. В той же комнате спят и мальчишки лет пятнадцати, что тебе наверняка не понравится. Не знаю, чему я от них научусь и что подхвачу. Но ты же всегда отправляла прислугу к воскресной мессе, ты преподавала катехизис в приходской школе и, конечно, не оставишь меня в таких условиях.
Сейчас ты заболела и не хочешь говорить, чем именно, но я достаточно взрослая, чтобы быть рядом и помочь.
Я понимаю, что вы взяли меня еще совсем крошкой из бедной многодетной семьи, в которой мне не посчастливилось родиться. Но с тех пор здесь ничего не изменилось. Если я тебе дорога, пришли, пожалуйста, дядю забрать меня, иначе в один прекрасный день я попросту выпрыгну из окна.
P. S.
Прости, что не захотела попрощаться в то утро, когда вы меня прогнали. И спасибо за пять тысяч лир, которые ты положила к носовым платкам: остаток пойдет на конверт и марку.
Подписаться на листе из тетради в линейку я забыла. Сунув его в ярко-красный ящик у дверей табачной лавки, я подсчитала мелочь: как раз хватит на фруктовый лед – мятный для меня, лимонный для Адрианы.
– Кому это ты пишешь? – спросила она, старательно облизывая липкую бумажку.
– Маме в город.
– Это не твоя мама.
– Значит, тете, – скривилась я.
– А, кузине, значит, отцовской. Точно, помню: свояк, муж-то ее, что тебя привез, из карабинеров. Но деньги у них водятся и тебя они любят.
– Откуда ты знаешь? – зеленая жижа потекла по палочке, медленно приближаясь к пальцам.
– Слышала вчера вечером, как родители спорят. Я в шкафу пряталась, меня Серджо искал, хотел побить. Похоже, эта Адальджиза хочет отправить тебя в лицей. Вот не повезло.
– А что еще говорили? – мне пришлось перевернуть палочку, потому что с нее уже капало.
Адриана помотала головой, отняла у меня мороженое, облизала и отдала обратно, нетерпеливым жестом предложив есть побыстрее.
– Только повторяли, какая это будет проблема.
Я неохотно втянула мороженое в рот и сосала до тех пор, пока оно не превратилось в прозрачную бесцветную ледышку.
– Дай сюда! – раздраженно воскликнула Адриана и откусив пару раз вокруг палочки, прикончила остатки.
Я спросила почтальона, как долго идет письмо в город, умножила на два и добавила еще один день на ответ, а потом стала ждать, каждое утро с одиннадцати восседая на балюстраде, пока дети играли на площади в догонялки или прыгали в классики. Болтая ногами и наслаждаясь ласковым сентябрьским солнцем, я воображала, что вместо конверта с маркой сейчас приедет дядя-карабинер, которого я считала отцом, посадит меня в свою длинную серую машину, и тогда я прощу его за то, что он не стал возражать против моего возвращения к родителям, и за то, что оставил меня на площади, одну на раскаленном асфальте.