Она вернулась в августе, на праздники, но радоваться этому я боялась. Мы часто ходили на общественный пляж и совершенно сгорели, несмотря на кремы, которые она покупала со скидкой для сотрудников. С приветливыми соседями-купальщиками она говорила с фальшивым северным акцентом, как эмигрантка, – на ее месте мне было бы стыдно, и это потихоньку убило всю мою ностальгию.
Пока меня не решили вернуть, мы виделись еще один раз. В дверь позвонили, я открыла. На пороге стояла незнакомка с крашеными, тщательно выпрямленными волосами, а к ее ногам жалась маленькая девочка, и это была не я.
Лежа в темноте рядом с Адрианой, я думала, что Лидия могла бы меня спасти, даже, может быть, забрать ненадолго к себе, на Север. Но она снова переехала, и я потеряла ее след. Да и рановато было воображать себе нового спасителя.
12
Они выключили свет и прыгнули по кроватям. Когда я вошла в комнату, Серджо знаком приказал брату заткнуться, но приглушенный подушкой смех слышался еще пару минут. Винченцо не было с обеда, а Адриана в гостиной укачивала малыша. Я разделась, в гнетущей тишине скользнула под простыню и вдруг нащупала ногой что-то теплое, мохнатое, а главное – живое, движущееся и трепещущее. Мой вопль и два взрыва издевательского смеха раздались одновременно с несколькими болезненным уколами в лодыжку. Не знаю, как я добралась до выключателя, помню только, что обернулась взглянуть на кровать – а там копошится голубь: наворачивает круги, изо всех сил стараясь расправить крыло, как будто одного ему хватит, чтобы взлететь, а другое-то сломано у самого основания. Голубиный помет усеял чистые простыни. В конце концов он добрался до края матраса и грохнулся на пол.
Братья хохотали до слез. Привстав в кроватях, они от восторга хлопали руками по коленям, а несчастная тварь все пыталась подняться на ноги и взлететь. Устав наконец от этого зрелища, Серджо схватил голубя за здоровое крыло (без сомнения, сломав и его) и выбросил в окно.
Я заорала, что он – просто чудовище, и вонзила ногти ему в лицо, до крови расцарапав кожу. Он не защищался, даже не ударил меня, а только снова расхохотался, всем своим видом демонстрируя, что я при всем желании не смогу причинить ему боль, а тот, второй, в это время скакал по кровати, как обезьяна, и курлыкал, пытаясь подражать голубиному воркованию.
Пришедшему на шум отцу, чтобы хоть как-то их успокоить и разобраться, что, собственно, происходит, пришлось раздать обоим по паре оплеух: с молчаливого согласия жены, как только мальчишки выросли и ее сил перестало хватать, сыновей бил только он, она же занималась Адрианой, более или менее регулярно выписывая дочери подзатыльники.
– Мы же только слегка пошутили, – оправдывался Серджо. – Она что ни ночь визжит во сне, спать не дает, вот я и решил: раз уж все равно вопит, так пусть хоть повод будет.
На следующий день я помогала складывать уже высохшие простыни.
– Повнимательнее там с древесными клопами! Так и лезут на чистое белье, – велела мать, стряхивая на пол зеленую букашку, а потом совершенно естественным тоном сразу перешла от клопов к детям: – Гадко все вышло, как на мой взгляд. Младшего, конечно, тоже время от времени заносит, но он вовсе не такой уж хулиган.
– Они считают, что мне не место в этом доме, вот и издеваются. Почему бы тебе не вернуть меня туда, где я жила раньше?
– Потихоньку-полегоньку Серджо привыкнет. А ты со своей стороны постарайся не кричать во сне, это выводит его из себя.
Она на мгновение запнулась с ворохом белья в руках, и чуть ли не единственный раз в жизни взглянула мне в глаза, словно пытаясь ухватить ускользающую мысль.
– А помнишь, как мы с тобой встретились на свадьбе? Тебе было лет шесть, может, семь.
И воспоминания вдруг хлынули потоком, словно крупа из вспоротого мешка.
– Что-то такое припоминаю, только сейчас ты выглядишь иначе и одежда у тебя будничная. А тогда была такая элегантная, – выдавила я.
– Ты даже представить себе не можешь, сколько лет я носила тот костюм. Располнела тогда, боялась, что швы разойдутся, – усмехнулась она и принялась рассказывать. – Это было в июне, еще и в воскресенье, да к тому же новобрачные уйму времени потратили на фотографии... В общем, к трем часам все проголодались и не могли дождаться, пока в ресторане освободятся столики. В какой-то момент я обернулась и увидела тебя, но не узнала, не могла узнать, такая ты была нарядная и важная.
– Кто тебе сказал, что это я?
– Ну, сперва я услышала, как кто-то назвал тебя по имени. И потом, там же была Адальджиза, верно? Она заболталась с каким-то родственником и не сразу меня заметила. Я тебя позвала, ты подняла голову, а она только рот раскрыла, да ничего не сказала, – может, потому что слезы у меня так и хлынули.
Сейчас я бы, конечно, расспросила ее обо всех подробностях той встречи, но тогда была слишком смущена, и она сложив белье на стул, продолжила монолог:
– Увидев меня, Адальджиза нарочно встала между нами. Но твоя любопытная мордочка все выглядывала у нее из-за спины, да и я глаз с тебя не сводила.
Я исподлобья бросила взгляд на до времени поседевшую челку, подтверждавшую ее слова: когда меня вернули, мышиного цвета волосы только чуть-чуть тронула седина, но совсем скоро блекло-серые пряди совсем растворятся в серебре.
В тот день, на свадьбе, я еще ничего не понимала. Мои отцы были дальними родственниками, сколько-то-юродными братьями, я носила их общую фамилию. За месяц до передачи обе семьи перекроили мою жизнь, но только на словах, не заключив никаких соглашений, не обговорив деталей, не спросив даже, чем мне придется заплатить за такую неопределенность.
– Я не могла тогда с тобой поговорить, ты была слишком маленькой, но уж тетке твоей кое-что высказала.
– А что не так?
– Она клялась, что вы всегда будете жить здесь, рядом с нами, что мы могли растить тебя вместе. А получается, я могла увидеть тебя только в твой день рождения, когда приезжала в город, – голос сорвался, и пару минут она молчала. – Потом вы и вовсе переехали, а нас никто не предупредил.
Я слушала ее рассказ внимательно, напряженно, но верить ей мне не хотелось. Впрочем, Адриана говорила то же самое в день моего приезда, но и ей я не сильно поверила.
– Она пыталась отговариваться тем, что ухаживает за больной золовкой и не может ее оставить, но эта, как там ее звали?.. Лидия! да, Лидия заходила ко мне и выглядела совершенно здоровой.
– Лидия страдала от астмы, ей даже иногда приходилось вызывать неотложку, – сухо ответила я.
Мать взглянула на меня и, поняв, на чьей я стороне, сразу умолкла. Потом взяла со стула стопку простыней и унесла их в спальню.
13
Письмо, ответа на которое я так и не получила, должно быть, все-таки заставило их втихую о чем-то договориться, потому что в субботу «деревенская» мать скрепя сердце дала мне немного денег, присланных, по ее словам, той, «приморской». Взяв их в руки, я почувствовала уверенность (сперва несколько поколебавшуюся из-за того, кто мне их дал), что здоровье моей далекой матери не ухудшилось, а может, она и вовсе пошла на поправку. Мать не забыла меня: я чувствовала тепло ее пальцев, сохранившееся в металле монеток по сто лир, словно она и впрямь их только что коснулась.
Переглянувшись с Адрианой, мы направились в бар Эрнесто, где я распахнула холодильник и отыскала в клубах холодного белесого пара два брикетика эскимо: шоколадное для меня, вишневое – для нее. Мы съели его, сидя за уличным столиком, будто старички за партией в карты. Остальное я начала откладывать, лишь разок забравшись в копилку, чтобы купить соску для Джузеппе – тот их все время терял.
За несколько недель я скопила достаточно, чтобы хватило на билеты и пару бутербродов. Адриана перетрусила, когда я посвятила ее в свой план, так что мы попросили Винченцо нас сопровождать: он как раз докуривал сигарету на площади, прежде чем подняться наверх к ужину. Брат дымил, прикрыв глаза, словно глубоко задумавшись.
– Лады, но чтобы дома ни одна живая душа не узнала, куда мы едем, – выдал он наконец. И добавил, бросив мрачный взгляд на окна третьего этажа: – Отцу скажете, что хотите поработать со мной в саду, он и слова не скажет.
На рассвете мы забрались в автобус, идущий в город. Адриана там еще никогда не бывала, да и Винченцо видел только пригороды, где стояли табором его друзья-цыгане со своими аттракционами. Автостанция оказалась в паре шагов от пляжа, где я прежде торчала все лето. Устроившись в тени зонтика и благоухая кремом для загара, мы с матерью лениво наблюдали, как рой купальщиков движется в сторону станции канатки и бесплатного пляжа сразу за ней. В такие дни, в конце сезона, мы часто лакомились виноградом, отщипывая по ягодке от грозди, которую она брала с собой на полдник.
Но сейчас для купальщиков было еще слишком рано. Какая-то новая, незнакомая девушка драила шваброй бетонную дорожку от тротуара до входа в бар. Спасатель раскрывал желто-зеленые зонтики, один металлический щелчок за другим, но мой, в самом первом ряду, пропустил, словно знал, что он сегодня не понадобится.
– А, вот и ты! Куда же ты подевалась? – удивленно спросил он. – Вы как сквозь землю провалились, даже мать твоя не ходит... Уезжали куда-то на каникулы? Ну, как бы там ни было, сейчас я тебе все открою. Номер семь, помнишь?
Шезлонг заскрипел – им, видно, давно не пользовались, – а мужчина в выгоревшей майке обернулся, завидев двух шедших в паре метров за мной подростков: слишком уж они отличались от обычных посетителей.
– Это мои двоюродные брат и сестра, они в горах живут, моря еще никогда не видели, – выдавила я вполголоса.
Впрочем, ребята все равно не услышали бы, так их захватили новые ощущения. Оба уселись у самой воды, хотя даже Винченцо слегка пришибло от собственной смелости. Невысокие волны лениво катили на берег – ни пены, ни шума прибоя. Солнце все еще не поднялось над горизонтом, даже чайки не взлетали с волнорезов.