Офицеры волонтеров 1792 года были людьми, имеющими немало доброй воли и отваги, но их образовательный уровень был значительно ниже, чем у их предшественников в 1791 году. Наконец, полностью «демократические» выборы привели к тому, что командиры оказались в значительной степени зависимы от своих солдат.
В результате, в данном случае свидетельства современников почти единодушны: волонтеры 1792 года, несмотря на свой патриотический дух, были недисциплинированны, слабы в воинской выучке, подвержены панике. «Парижские батальоны старого набора (т. е. 1791 года) были великолепны, но мне кажется, что новые отвратительны, – рассказывает очевидец. – Я не могу дать вам полной картины, сколько плохого можно о них рассказать. У этих парижан высокомерный вид… Они, кажется, презирают остальную часть армии и желают везде командовать…. тем не менее, что касается военных эволюций и ружейных приемов, они находятся в самом грубейшем невежестве, так что на них больно смотреть»[22].
Создание батальонов волонтеров, а затем полурегулярных частей под названием легионов и вольных рот, быстрый численный рост батальонов за счет новых, уже принудительных наборов, привели к резкому возрастанию армии нового типа, которая, как уже отмечалось, параллельно сосуществовала с линейными войсками в 1791–1793 годах. Численность войск обеих категорий к концу 1792 – началу 1793 года привел в своем раппорте Конвенту Дюбуа-Крансе. Согласно этому рапорту в вооруженных силах Республики было 98 линейных полков, которые, несмотря на потери от дезертирства и эмиграции, вновь пополнили свои ряды и вместе с егерскими батальонами насчитывали около 133 тысяч человек пехоты. В строю было также 35 тысяч кавалеристов и около 10 тысяч артиллеристов. 517 батальонов волонтеров, существовавших в этот момент, насчитывали по спискам 289 114 человек. В общей сложности предполагалось, что под ружьем было около 460 тысяч человек[23]. В дополнение к этим войскам 24 февраля 1793 года Конвент объявил набор 300 тысяч новобранцев, и, наконец, 23 августа было провозглашена «levée en masse» – всеобщая мобилизация, которая вылилась, впрочем, в очередной большой набор.
В этих условиях существование двух параллельных армий становилось невозможным, как с точки зрения организационной, так и с точки зрения политической. Необходимо было немедленное решение проблемы. «Единство республики требует единства армии, у Отечества есть только одно сердце», – провозгласил Сен-Жюст с трибуны Конвента[24]. В результате 21 февраля 1793 года был принят декрет об «амальгаме» – слиянии войск. По мысли авторов декрета один батальон линейных войск сливался с двумя батальонами волонтеров в часть, которую во всех армиях принято называть полком, но которую для отличия от старых королевских войск назвали полубригадой.
Процесс по образованию полубригад происходил зимой 1793–1794 года и в основном завершился к концу 1794 года. Разумеется, крайняя распыленность частей, сложность осуществления слияния прямо в ходе кампании привели к тому, что далеко не везде амальгама произошла в точности так, как было постановлено, некоторые полки и батальоны были «амальгамированы» только в 1795 г. Однако общий результат был очевиден. Отныне армия Великой французской революции представляла собой единое целое с общими для всех регламентами, законами, правилами чинопроизводства.
Еще до того, как процесс амальгамы был завершен, Париж потрясли новые революционные события. 2 июня 1793 года пали жирондисты, и к власти пришли якобинцы – радикальное крыло революционеров. Однако еще раньше правительство приняло ряд решительных мер, продиктованных военной необходимостью и имеющих самое непосредственное отношение к армии.
5 и 6 апреля 1793 года был создан знаменитый Комитет общественного спасения из девяти членов, 9 апреля был учрежден институт представителей народа. К каждой из 11 армий республики было направлено по три представителя, наделенных чрезвычайной властью. Они осуществляли «самый бдительный контроль за действиями агентов Исполнительного совета, за всеми поставщиками и подрядчиками армии, за поведением генералов, офицеров и солдат»[25].
30 апреля Конвент принял новый текст постановления, где еще более расширялись права «представителей в миссиях при армиях». Они получили право арестовывать и отстранять от службы генералов (не говоря уже о простых офицерах). Каждый день они должны были направлять в Комитет общественного спасения дневник своих действий и каждую неделю отчет Конвенту.
Э. Детайль. Представитель народа при армии (1793 г.)
Наконец, после прихода к власти якобинцев обострение внешней и внутренней обстановки вызвало к жизни еще более радикальные меры. В офицерском корпусе начались жесточайшие чистки. Еще 27 января 1791 года Марат заявлял, что не будет победы революции до тех пор, пока во главе войск не будет «настоящих санкюлотов». После 2 июня эта тема стала лейтмотивом посланий, с которыми обращалась к Конвенту Коммуна Парижа. Основным объектом гнева крайних левых сил были представители высшего командования, и это вполне понятно.
1 апреля 1793 года главнокомандующий Северной армией генерал Дюмурье арестовал комиссаров Конвента Камю, Кинетта, Ламарка, Банкаля, посланных в его ставку вместе с военным министром Бернонвилем. Вечером того же дня Дюмурье выдал их врагу. Затем он безуспешно пытался поднять своих солдат против Республики, но, убедившись в тщетности своих попыток, бежал к австрийцам в сопровождении принца Шартрского, герцога Монпансье и нескольких офицеров.
Эта измена послужила поводом к существенным изменениям в кадровой политике Комитета общественного спасения, ибо с радикализацией революционного процесса вследствие мероприятий, проводимых якобинцами, большинство дворян вольно или невольно оказались в антиреспубликанском лагере.
Выбирая между «изменой и незнанием»[26], якобинское правительство не колебалось. На все самые высшие посты решительно выдвигались люди, почти не имеющие боевого опыта. Буквально за один-два года командный состав французской армии неузнаваемо переменился. Если 20 апреля 1792 года из 135 генералов, остававшихся на службе, только 18 не являлись дворянами, то после якобинской чистки в армии, к 1 января 1794 года на высших командных постах осталось только 62 дворянина, а 275 генералов были выходцами из третьего сословия[27].
Ж.-Л. Давид.
Портрет Келлермана (1735–1820). Уголь.
Будущий маршал Империи, генерал Келлерман командовал армией, которая остановила нашествие пруссаков в битве при Вальми 20 сентября 1792 г.
Впрочем, дворяне не только не исчезли полностью из штабов, но и продолжали играть там важную роль. Несмотря на яростную кампанию, которую повели «бешеные»[28] против пребывания дворян в армии, несмотря на то, что 5 апреля 1793 года Конвент декретировал, что в генералы и офицеры штаба могли производиться только те, кто не принадлежал к «бывшим»[29], республиканское правительство не отказалось от помощи специалистов старой армии.
5 июня 1793 г. Конвент принял постановление, согласно которому «будет несправедливо исключать из администрации священников, которые женились, и дворян, которые своей революционной деятельностью хорошо послужили отечеству»[30].
Именно поэтому, как уже отмечалось, на службе в 1794 году оставалось более 60 генералов из дворян. Среди них и знаменитый Келлерман (из дворянства мантии), и будущие маршалы Империи – Груши, Периньон, Макдональд, и сам Бонапарт, произведенный в бригадные генералы в 1793 году представителями Конвента Робеспьером-младшим и Саличетти и подтвержденный в своем звании 6 февраля 1794 года.
Однако республиканское правительство, сохраняя представителей «бывших» на командных постах, бдительно контролировало их действия. Поэтому Бонапарт, например, предпочел скрыть свою принадлежность к привилегированному сословию, и в ответе на анкету, предложенную ему 19 января 1794 года, в графе происхождение написал «не дворянин»[31]. Серюрье, будучи произведен сначала в полковники, был отстранен от службы как аристократ, но, обратившись с просьбой взять его в армию просто как рядового гренадера (ему было 50 лет), заслужил уважение представителей народа и вскоре в 1793 году получил эполеты бригадного генерала[32].
Моро-младший. Максимилиан Робеспьер (1758–1794).
Дворянин Этьен-Жак Макдональд, которому в этом же году было 28 лет, был внезапно произведен в бригадные генералы. «Это был удар грома, – пишет он, – хотя я уже в течение нескольких месяцев исполнял обязанности генерала, но, по крайней мере, на мне не лежала ответственность звания. Я напрасно доказывал, что я молод, неопытен – ничего не хотели слушать. Нужно было подчиниться своей судьбе, чтобы не быть объявленным подозрительным и арестованным»[33].
Когда же из Парижа пришли указания о серьезной чистке штабов, молодой офицер сам попросился в отставку, но «мою службу и мое поведение похвалили, – рассказывает Макдональд. – Главнокомандующий попросил оставить меня… Комиссары пригласили меня к себе и там объявили, что в силу своих полномочий они обязывают меня служить. Я ответил: “Хорошо”, – но пусть они письменно подтвердят, что если я потерплю где-нибудь поражение, они не осудят меня за измену… Они отказались… Тогда я заявил, что покидаю армию. “Если ты покинешь армию, мы арестуем тебя и будем судить”. Нужно было подчиниться и оставаться, несмотря на опасность. Только успехи могли меня защитить и спасти»