Ларцы регулярно пополнялись аурумом, а тем временем приближалось Крещение Господне. Что первое приходит на ум современному человеку при упоминании этого праздника? Правильно, крещенские купания в проруби-иордани. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что об этой традиции никому неизвестно, включая настоятеля местной церкви.
— Разве окунание человека в освящённую воду не смывает с него грехи? — на всякий случай уточнил я у священнослужителя. — А как же Господь Иисус Христос, не нуждающийся в покаянии, крестившись в Иордане, низвёл благословение на воду, чтобы та впоследствии могла служить для совершения этого Таинства в церкви?
— От грехов человек очищается посредством Крещения и Покаяния, — объяснил мне отец Пётр. — После того, как крестившись, он присоединяется к Церкви, от последующих грехов он очищается посредством искреннего раскаяния, молитв и участия в Таинстве Покаяния. Так что Ваше, Александр Сергеевич, представление об очищении от грехов при погружении в прорубь-иордань являются ошибочными. Да и нет в церковном уставе никаких упоминаний о Крещенских купаниях.
— А что Церковь скажет, если на Крещение Господне на озере Велье сделать прорубь-иордань и окунаться в неё?
— Прорубь так и так рубится. Я даже около неё молебен отслужу, и крест в неё трижды опущу,– пояснил священник. — А по поводу окунания в иордань. Если хочется человеку в холодной воде купаться, то кто ж ему запретит? Только прошу тебя, князь, если надумаешь людей заставлять окунаться в ледяную воду, постарайся, чтобы они не захворали.
Если Церковь ничего не имеет против купания в Крещенские дни, то я тем более за подобное мероприятие. В общем, сам придумал — сам и сделал.
В Крещенский сочельник на озере вырубили прорубь в виде креста и поставили рядом аналой и деревянный крест. Чуть поодаль собрали из фанеры две сараюшки, в которых можно было бы раздеться перед купанием, а после обтереться и надеть сухое бельё. От сараев до самой иордани положили деревянные слани, чтобы не по снегу идти к проруби, а в неё опустили лестницу с перилами.
— Неужто Вы в ледяной воде бултыхаться будете, Ваше Сиятельство? — поинтересовался Прошка, принимавший участие в приготовлении к купанию. — Я как подумаю, что Вы в прорубь полезете, так меня аж знобить начинает.
— Так вода же зимой теплее воздуха на улице, — напомнил я парнишке.
Хотел, было, Прохору анекдот рассказать про чукчу, который купил холодильник для того, чтобы греться, так ведь не поймёт.
Шутки шутками, но по селу пошла молва, мол, барин на Крещение грехи смывать в проруби будет. И если уж князю в иордани грехи отпускаются, то простому люду и подавно прощаются.
Я, конечно, догадываюсь, что слух начал распространяться с моего двора, но если Церковь не против Крещенских купаний, то почему бы и не укоренить традицию?
Одним словом, на Крещение распогодилось и после литургии, проведённой в храме, всё село во главе с отцом Петром крестным ходом прошло до озера. Священник, как и обещал до этого, отслужил молебен, трижды обошёл иордань, каждый раз опуская в неё крест.
Окончив службу, отец Пётр отошёл в сторонку и начал о чём-то шушукаться с дьячком, изредка поглядывая в мою сторону. А я что? А я ничего. Прошёл в один из сараев, разделся там до исподнего и отправился окунаться в прорубь.
Выйдя из воды, несмотря на морозный воздух, я ощутил прилив тепла.
Кожу щипало от холода, но внутри меня разгоралось чувство бодрости, а каждый вдох был полон свежести.
Что интересно, к проруби народ провожал меня молчаливым взглядом, словно Ивана-дурака из сказки «Конёк-горбунок» к трём котлами, мол, выплывет или нет. Стоило мне выйти из иордани, как мужики, на ходу скидывая одежду, ринулись к проруби. Спрашивается: для кого сараи строили?
Да и ладно. Пусть плюхаются. Лишь бы не простыли. А мне завтра в путь-дорогу, пока погода стоит солнечная.
В конце тысяча восемьсот двенадцатого года французы и поляки, под командованием Наполеона, взяли под контроль Москву, но обнаружили, что она опустела и сожжена военным губернатором Фёдором Ростопчиным. «Вторжение двенадцати языков» для Бонапарта закончилось бесславно. Но и от Москвы остались пепелища.
Разрушенные здания, опустошенные улицы и уставшие от страданий жители — все это создавало атмосферу безнадежности. Однако дух москвичей был несломлен.
Восстановление Москвы началось с первых же дней после ухода французских войск. Люди, вернувшиеся в свои разрушенные дома, стали собираться вместе. Горожане объединялись в группы, чтобы очищать улицы от обломков и восстанавливать хоть какую-то привычную жизнь.
Одним из первых шагов стало восстановление общественных зданий. Городские власти, поддерживаемые местными купцами и благотворителями, начали организовывать сбор средств для их восстановления. На улицах появлялись палатки, где собирали пожертвования, а мастера и ремесленники, несмотря на собственные потери, спешили помочь в восстановлении. Каждый вклад был важен — от простого гвоздя до больших сумм денег.
Прошло несколько месяцев, и Москва постепенно начала оживать. На месте сгоревших домов начали возводить новые здания, которые отличались современными архитектурными решениями и заранее разделялись каменными стенами, чтобы не допустить в будущем масштабных пожаров. Важным шагом в восстановлении стало открытие новых школ и больниц. Образование и здоровье стали приоритетами для москвичей. Не вдруг, но на месте старых учебных заведений появились новые школы, где дети могли учиться. Больницы также были реконструированы, и уже принимали первых пациентов.
К концу тысяча восемьсот шестнадцатого года Москва уже не только восстановилась, но и преобразилась. Город стал символом стойкости и единства.
Москва доказала, что даже после самых тяжелых испытаний можно возродиться и стать еще сильнее и краше. Город вновь зажил полной жизнью, а его жители навсегда запомнили уроки прошлого: единство и взаимопомощь способны творить чудеса.
О своём прилёте я предупредил Петра Абрамовича загодя. С высоты в полтысячи метров мне с ним удалось связаться уже над Волоколамском, который мой тульпа, Виктор Иванович, уверенно опознал по характерному облику Воскресенского собора.
Дальше я просто летел над трактом, ведущем в Москву, взяв от него чуть в сторону, чтобы видеть дорогу через боковое стекло кабины.
Ну, а как иначе? Навигационные приборы нынче отсутствуют, как класс. Карты есть, и вроде не самые плохие, но что-то я сильно сомневаюсь, что масштаб в них досконально соблюдён.
Так что лечу себе над трактом тихо — мирно, вижу как возницы на обозах головы вверх задирают и крестятся. Правда, чего крестятся не пойму — у меня же не немецкие кресты на крыльях самолёта намалëваны, а наш российский бейсик. Но мой Катран особого шума не издаёт в полёте, оттого и лошадей не пугает. Скорее, я сам больше боюсь, когда его нет-нет, да и тряханëт — всë-таки малая авиация она и есть малая — болтанка ощущается. Надо бы ремни безопасности приделать к креслу, а то ненароком выпаду из самолёта при отрицательной перегрузке.
Посадочную полосу дядья приготовили на русле реки Яузы. На реке слегка расчистили и притоптали снег, а метрах в пяти от полосы с обеих сторон дорожками высыпали по десятку — другому вёдер золы, обозначив мне габариты посадки на безопасный участок.
И казалось бы — лети сразу в Лефортово, ан нет. У меня запланирована хулиганская акция…
Красная Площадь… Кто из русских про неё не слышал?
Через неё прошли десятки, а то и сотни парадов и демонстраций, собирающих сотни тысяч людей.
Но сейчас она из себя представляет довольно элитное торжище. Этакий рынок вполне приличных качественных товаров, в отличии от Хитровки и ещё ряда окраинных ярмарок, где работает закон: — «Не обманешь — не продашь».
И казалось бы — какое мне до этого дело? Так вот нет. Зря что ли у меня Прошка с сапожным ножом целый вечер корпел, распуская две дюжины книг на отдельные страницы.
Книги жалко, пусть страницы и были вырезаны из недорогой «народной» версии. Но что делать, если товар встал? Не желает народ покупать Сказки Пушкина!
Правильно! Нужна мощная рекламная акция! И вот она началась.
Я прилетел и с невиданного ранее самолёта разбрасываю над Царской Площадью сотни вырезанных страниц из изуродованных книг.
Лишь выкинув последнюю стопку своих «Сказок Пушкина», безжалостно иссечённых на отдельные страницы, я взял курс на Лефортово. Не скажу, что сориентировался легко и сразу, но пошёл вверх по реке Яузе, русло которой хорошо читалось с воздуха. А там и посадочная полоса нашлась.
— «Только прилетели — сразу сели. Фишки все заранее стоят. Фоторепортеры налетели. И слепят, и с толку сбить хотят», — напевал я про себя незабвенные строки Высоцкого, осуществляя посадку, а затем подруливая так, чтобы мой Катран можно было удобно затащить на берег, и поставить там на расчалки.
Фоторепортёров, ясен пень, не было, а обычная журналистская братия примчалась на извозчиках лишь четверть часа спустя, в количестве четырёх голов.
Поморозил я их минут двадцать, в надежде, что ещё кто-то появится, но нет. Видимо первой волной ко мне прибыл весь цвет московской новостной журналистики и больше никого ждать не стоит.
Интервью я им дал прямо там, на улице у самолёта. Заодно по книжке своих Сказок подарил.
Потом был обед, и уж тут купчиха, с которой у Петра Исааковича всё серьёзно, расстаралась на славу. И только я было после кулебяки со стерлядками решил на десерты переключиться, как ба-а… Царская карета и шестеро верховых казаков перед воротами появились.
— Александр, никак по твою душу! — выглянул дядька в окно.
Пришлось вставать из-за стола, и накинув на плечи куртку, выходить на крыльцо. Стоим втроём, ежимся, а из кареты старый знакомый выкатывается этаким полненьким колобком. Светлейший князь Константин пожаловать изволил!
— Александр Сергеевич, кто над Москвой летал? — обратился он, тут же узнав меня.