– Будь у меня двойной подбородок, я бы лучше харкал. Еще бы!
Пакито, как вы уже догадались, зовут вовсе не Пакито. Его зовут Кандидо Кальсадо Бустос, это молодой человек из провинции, немного художник, приехавший завоевывать Мадрид неизвестно каким оружием. В коллеже некоторые называли его Канкальбус. Это было в том дурашливом возрасте, когда подростки забавляются, складывая начальные слоги слов (Кан-каль-бус), как фармацевты, подбирающие названия лекарствам, фармацевты, которые носят очки и у которых вьющиеся волосы.
– Канкальбус, отважный воин, капитаном быть достоин и т. д.
К этому прибавлялось:
– Канкальбус, тореадор, выходи скорей во двор. Пакито поджидали во дворе и избивали. В этом дурашливом возрасте подростки также сочиняют стихи.
– Что я тебе сделал?
– Ничего.
У кузины Ренаты был малыш, от которого пахло пипишка-ми; мыли его редко.
– Ты хочешь, чтобы твой сын, плод моего чрева, умер от воспаления легких?
– Нет, нет, я хочу, чтобы мой сын, жил и рос, а потом стал выдающимся человеком.
– Да будет тебе!
Малыша кузины Ренаты звали Хустинианиы, у него была мордочка крота. Пакито очень жалел малыша Хустинианина. Однажды, разговаривая с Росауритой, он сказал:
– Я так жалею Хустинианина, прямо сердце разрывается.
– Но почему же?
– Право не знаю. Он такой маленький и беззащитный!
– Не говори глупостей! Знаешь, что сказал Шатобриан?
– Нет, не знаю. Что же?
– Что беззащитны мы, взрослые. Пакито задумался.
– Какая глубокая мысль!
Мы иногда зовем Кандидо Кальсадо Бустоса Пакито, а иногда Хулито; главное – договориться.
Росаура, думая о чем-то приятном, ответила:
– Еще какая глубокая!
В кафе, в ночном пестром кружке актеров, обычно усаживается дон Мамед, воробей, которого ничем не проймешь.
– Хе-хе! Полицейских сказал няньке: хе-хе, послушай, мое сокровище, как с тобой обращается сеньорито?
Актер в темно-сером вязаном жилете перебивает его:
– Послушайте, дон Мамед, какого черта вы не заткнетесь раз и навсегда?
Дон Мамед очень удивился.
– Я мешаю?
– Конечно, ужасно мешаете, говоря по правде. Не хотелось мне говорить вам это, но вы несносны со своим полицейским и нянькой.
Дон Мамед умолк и загрустил, как сирота, которого бранят и колотят соседи.
– Ладно, я замолчу, если мешаю; простите, я не хотел вам мешать.
Актер в вязаном жилете тайком улыбнулся, почти ехидно, и снова смачно отхаркнул.
Секунда скорбного молчания повисла в тяжелом воздухе кафе.
Дон Мамед больше чем когда-либо похож на жареную птицу, но теперь уже не хочется схватить его за лапки и съесть с головой и всеми потрохами; он пережарился, как та долька чеснока, которую кладут на сковородку, чтобы отбить горечь оливкового масла.
VI
Сирило, раздобрившись, допустил до себя молодого человека из провинции. Мало-помало он стал находить его симпатичным и наконец – какая загадка человеческая душа, сказал бы дон Серафин, – даже привязался к нему, разумеется, продолжая глядеть на него сверху вниз; то была, так сказать, любовь с высоты птичьего полета, но сильная и покровительственная, как любовь старших братьев к младшим, особенно если младшие слабенькие, болезненные и рахитичные,
– Будем говорить друг другу «ты». Среди товарищей обращение на «вы» неуместно. Оно слишком холодное и казенное, чувствуешь себя, как будто приехал с официальным визитом и застегнут па все пуговицы.
Молодой человек из провинции оробел и взволновался: его назвали товарищем!
– О, большое спасибо! Для меня это большая честь, незаслуженная честь, но не знаю, осмелюсь ли я! Вряд ли я привыкну. У вас уже есть имя, а я… я всего лишь бедный ученик, скромный соискатель!
Сирило почувствовал себя счастливым, но как-то смутно, неопределенно, расплывчато.
– Нет, приятель, нет. Еще чего не хватало! В великой
республике литературы все мы должны побрататься и стоять друг за друга!
– Черт побери!.. Простите, это у меня нечаянно вырвалось!
Молодой человек из провинции постарался хорошенько запомнить прекрасную фразу о великой республике литературы и сплоченности ее граждан.
«При первом удобном случае пущу ее в ход, – думал молодой человек из провинции, – какая великолепная фраза!»
Потом молодой человек из провинции задумался над тем, как писать в статье эту великую республику, с большой или маленькой буквы.
– С большой, я думаю… Сирило поглядел на него.
– Ты что-то сказал?
Молодой человек из провинции вернулся к действительности. Романист милостью божьей, с его вспышками поэзии, с экспозицией, завязкой и развязкой, сказал бы: молодой человек из провинции спустился с заоблачных высот… и сидел невозмутимый, как ни в чем не бывало.
– Нет, нет, ничего, я подсчитывал…
– А!
У Сирило был большой кадык. Молодой человек из провинции отвлекся, думая о кадыке Сирило.
«Наверно, он наполнен кофе с молоком. Нет, я не должен так думать о кадыке Сирило! Сирило – хороший друг! Более того, Сирило может быть моим учителем. Крокетки из трески застревают в кадыке. Выгоним эти мысли из головы!»
У посетителей Артистического кафе были, как правило, торчащие кадыки. Молодой человек из провинции однажды ни к селу ни к городу сказал Сирило:
– Послушай, Сирило, как тебе покажется моя классификация кадыков?
Но Сирило был не в духе и ответил ему:
– Нет, нет, оставь меня в покое с твоими кадыками, я ничего не смыслю в кадыках и не желаю смыслить. Вот у моей тетушки Ампаро – вдовы дона Аполинара, про которого я тебе рассказывал, – было шесть пальцев на каждой руке! И она-то уж разбиралась в кадыках и в зобных железах! Врач ее деревни, каждый раз, как у кого-нибудь воспалялась зобная железа, приходил к ней и говорил: послушайте, донья Ампаро, не пойдете ли вы со мной завтра утром к Антонии, жене Мигеля Лобито, что живет на дороге к кладбищу? У бедняжки, кажется, воспаление зобной железы. И моя тетушка Ампаро никогда не отказывалась. Еще чего не хватало, Гонса-лес! Еще чего не хватало, Гутьеррес! Еще чего не хватало! Вы знаете, что в добрых делах на меня всегда можно рассчитывать. Еще чего не хватало! Врача звали дон Симеон Гонсалес Гутьеррес. Его отец был из Вича, а мать из Сальседы, и потому врач в деревне моей тетушки Ампаро, когда был молод и тщеславен, подписывался Симеон Гонсалес-Вич-и-Гутьеррес-де-Сальседа, но годы сбили с него спесь, и он стал именоваться попроще.
Сирило внезапно осекся, как будто его щелкнули по кадыку.
– Какого черта я тебе все это рассказываю! Ты, наверно, и не понял ничего!
Молодой человек из провинции улыбнулся почти умоляюще. У него текли слюнки, как у обедающего за табльдотом, которого оставили без десерта (апельсина или компота из айвы и т. п.).
– Продолжай, Сирило, я у тебя учусь! Но Сирило не захотел продолжать.
– Послушай, Маноло, принеси еще кофе.
Маноло, который на то здесь и был поставлен, ответил:
– Сейчас, дон Сирило, на то мы здесь и поставлены! Сирило уставился на молодого человека из провинции; он смотрел ему в глаза. Глаза у молодого человека из провинции были самые обычные, карие.
– Когда я получу гонорар за роман, который заказал мне дон Серафин, я угощу тебя крокетками из трески.
Молодой человек из провинции тайком потрогал свой кадык, придав лицу важное выражение фокусника.
– Спасибо.
– Не за что. Я это сделаю с большим удовольствием…
VII
Исиндро Хиль Сируэло, он же Кандидо Кальсадо Бустос, Канкальбус, Пакито, Хулито, молодой человек из провинции, разносторонне одаренный, который борется за свой триумф в Мидриде, и т. д., состоит в любовной связи с Росауритой Руис де Ласаро, пенсионеркой, вдовой дона Леонсио Кироса Родри-геса, коммерсанта, бывшего владельцем салотопенного завода и лавочки бакалейных и колониальных товаров высшего качества. Кузина Рената выходила из себя.
– Но, дорогая, тебе-то какое дело?
– Как это какое дело, разве ты мне не кузен?
В Артистическом кафе любовь Исидро и Росауриты никого особенно не волнует.
– Врач велел ей жить половой жизнью, иначе у нее заболит щитовидка.
– По-моему, она поступает правильно. Главное – здоровье.
Исидро Хиль Сируэло подарил Росаурите акварель, которую ему, в свою очередь, подарил бородатый художник, похожий на служку-еретика. Этот художник приходил иногда в кафе и клянчил дуро у первого попавшегося посетителя.
– Нравится тебе?
– Очень, моя прелесть.
Акварель изображала тореро, делающего веронику перед быком, у которого вместо головы был человеческий череп. Очень оригинальная акварель.
– Правда, она в высшей степени оригинальна?
– Разумеется! Какой может быть разговор!
Росаурита подарила Исидро Хилю Сируэло запонки с эмблемой футбольной команды «Реал Мадрид».
– Нравится тебе?
– Очень, моя кошечка.
Несмотря на разницу в возрасте, Исидро обращался с Ро-сауритой запросто.
– Правда, они в высшей степени оригинальны?
– Разумеется, какой может быть разговор!
– Я купила их для тебя, моя любовь, все время думая о тебе. Как только я получила пенсию, я отложила несколько песет и сказала себе: эти деньги священны, на них я куплю подарок моему милому, скромный подарок, но который всегда будет при нем.
– Росаурита…
Росаурита склонила голову на груду пальто рядом с ней. От пальто пахло сырым курятником.
– Любовь моя…
По утрам у чистильщиков обуви вид почти домашний, вид бедных родственников, которым надо выхлопотать путевку в туберкулезный санатории для старшей девочки.
– Почистить? Наведу блеск!
Чистильщики обуви по утрам проверяют свою совесть и не находят больших грехов.
– Чищу ботинки! Прикажете?
По утрам, до часу или до полвторого, чистильщики отворачиваются и сморкаются звучно, но стыдливо.
Кузина Рената однажды утром явилась в кафе и попросила у чистильщика пачку сигарет.