– Пушистое. Оно трогало меня за ноги, когда я шла, – сказала Элли, – оно похоже на мой свитер. Немножко колючее и прохладное, как свитер, когда он сушится на балконе. И вот знаешь, ступеньки сначала немного теплые были, а потом в облаках стали холоднее, ноги замерзли даже. Мерзла и шла… Наверное, два часа. А может, три. Лесенка вдруг кончилась, и я встала на что-то мягкое, но не провалилась. Облака расступились, и там было огромное поле с пушистой белой травой и серебряными цветами. И далеко-далеко были башни, целый город с башнями. Я пошла туда и еще примерно через час оказалась у высокой стены с закрытыми воротами.
– Из чего была стена? Из камня? Или деревянная? – уточнил Мика.
– Как лестница, – Элли зевнула, – но не такая прозрачная, а будто внутри залитая белым.
– Как стекло? – подсказал Мика.
– Да, только очень крепкое, – согласилась она.
– Откуда ты знаешь? – усомнился он.
– Стали бы такую стену вокруг целого города делать, если не крепкое? – заметила она. – А если враги или ураган?
– М-м, – протянул Мика, – тебе кто-то открыл ворота? Или ты обратно пошла? А ворота из чего?
– Ворота такие же, как стены, – пробормотала Элли, – конечно, я дальше пошла…
И она замолчала. Мика ждал, пока она продолжит свой рассказ, но не дождался – сестра уже крепко спала.
Все утро Мика внимательно наблюдал за Элли: придумала ли она вчерашнее? Или она папиных рассказов наслушалась, и они ей приснились? Он слышал от кого-то, что, если хочешь проверить, обманули тебя или нет, нужно пристально смотреть человеку прямо в глаза, и, если он отвернется, значит, точно наврал. Во время завтрака Элли была очень занята кашей, вернее тем, как бы ее не есть. Она ковыряла сероватую овсянку ложкой, размазывала ее по краям тарелки, копала, чтобы увидеть медвежонка, нарисованного на дне.
– Тебя покормить? – строго спросила мама.
Элли вздохнула, ковырнула микропорцию каши и с видом мученицы отправила себе в рот.
Ела она плохо. Ненавидела лук во всех его проявлениях, из каш любила только гречневую. В садике ее оставляли сидеть над тарелкой, пока она не съест хотя бы половину, а все дети шли на тихий час. Над Элли висела пышногрудая нянечка, в то время как воспитательница укладывала детей спать. В противный суп с большими кусками лука капали слезы, и Элли наблюдала, как расходятся круги. Потом нянечке надоедало, и она уходила мыть посуду, воспитательница отлучалась в туалет, или ей кто-то звонил, или она просто выходила, чтобы не смотреть на несчастную Элли, и Мика бежал на помощь. Он ел все, даже холодный соленый суп – давясь, вливал в себя хотя бы половину и убегал в кровать. Элли залпом выпивала компот, закусывая кусочком хлеба, брала стакан, тарелку и несла нянечке. К тому моменту все дети уже спали или делали вид, что спят. Элли ложилась в свою кровать и шепталась с медведем, которого повсюду таскала с собой. Пока Элли не засыпала, воспитательница чутко прислушивалась и не двигалась с места. Она просто как-то вышла из группы в сон-час на минуточку поговорить по телефону, а когда вернулась, дети кидались подушками, а Элли скакала по кроватям с криками: «Ура! Промазали!» От этой девчонки добра не жди – стоит отвлечься, и она всех вокруг на уши поставит. В четыре года Элина Яновская так вдохновенно изображала пианистку, сидя за детским столом, что дети в недоумении подошли к воспитательнице.
– Клавдия Яковлевна, а что это? – спросили они хором, показывая на вдруг ставшую им незнакомой мебель.
– В смысле, что? – пожала плечами воспитательница. – Стол!
– А Эля говорит, что пианино, – выдохнули дети с облегчением.
Когда Элли было пять, она подговорила Мику и его друга Колю уйти из сада домой. Вообще она давно хотела сбежать и обдумывала эту мысль постоянно. Особенно темными зимними утрами, когда по носу бил морозный воздух и валенки со скрипом топали по тускло мерцающей дороге. Элли шла и представляла противные пенки кипяченого молока, кусок вонючей рыбы, брошенный в середину тарелки с липким рисом, и ее подташнивало. Мике нравился детский сад. Он манил запахом свежих булочек, какао, сладкой молочной каши и творожной запеканки. Но у Элли эти запахи восторга не вызывали.
Был яркий солнечный зимний день. У забора дети в разноцветных комбинезонах ковыряли лопатками в сугробах возле заметенных кустов, катались с горки, ваяли снеговика. Когда прогулка закончилась, они под предводительством воспитательницы столпились у двери в группу и отряхивали сапоги и валенки, пыхтели, старались. Элли, Мика и его друг Коля стояли в этой очереди на осмотр чистоты обуви последними. Воспитательница вдруг рванулась в коридор за кем-то, кто плохо отряхнулся, и Элли осознала, что они остались на крыльце втроем. Все остальные были уже внутри. Элли шепнула: «Бежим!» И они побежали.
Конечно, сложно назвать бегом то, что делали эти трое в комбинезонах-мешках и шапках-шлемах, скорее, они передвигались, как космонавты по Луне, но им казалось, что они неслись на бешеной скорости, падая, вскакивая, не прекращая движение к калитке, которая по какой-то невероятной случайности была открыта. Трое захлебывались свободой, воздух звенел, словно зимние эльфы включили в нем победную песню.
Выскочив за калитку, троица побежала куда глаза глядят, вернее, куда вела Элли. Она хотела домой, прочь из ненавистного садика, Мике просто было весело поддержать сестру в ее затее, а Коле было все равно, что делать, лишь бы с другом.
Их поймали – запыхавшаяся красная воспитательница и охранник – на светофоре. Полдня троица провела в углу, точнее, в углах. Мика стоял и думал, что они скажут родителям. Он уже решил, что возьмет вину на себя или свалит на Колю. Нет, не свалит, нехорошо. На себя возьмет. Наверное, его накажут. Мика поглядывал то на друга, то на сестру. Коля тихонько плакал, на Элли смотреть было интереснее. Она сначала отскребывала краску со стены, потом сняла сандалию, за ней носок, из которого принялась выдергивать нитки. Присела на корточки и затихла.
– Что ты там делаешь? – наконец спросил Мика.
– Плету, – не сразу отозвалась Элли, – защитную веревочку.
– От кого? – хихикнул Мика.
– От монстров, конечно. Знаешь, сколько монстров вокруг? Особенно невидимых, – объяснила сестра и показала ему косичку-браслетик. – Завяжу тебе, когда домой пойдем. И даже не смей говорить, что это ты придумал сбежать сегодня!
Она всегда вела себя так, словно была старше его, Мики.
После ужина пришла мама, выслушала истеричные причитания воспитательницы и только открыла рот, чтобы ответить, как за Колей явился хмурый отец, и воспитательница закольцевала рассказ. После повторного прослушивания детей позвали из углов и велели одеваться.
Мама молча помогла натянуть одежду, взяла детей за руки, и они пошли, как обычно, домой. Только не разговаривали, как всегда, по дороге и не заглянули в магазин за чем-нибудь к чаю.
– Дети, вам плохо в садике? – прервала молчание мама, когда они пришли домой и разделись.
– Нам в садике хорошо, – затараторила Элли, – даже очень хорошо, нас кормят, воспитательница красивая, у нас с Микой много друзей.
Мика хмыкнул. Друзей у них не было, все сторонились сестры и его заодно, только вечно сопливый Коля с ними играл. Чего уж говорить о том, как Элли ест и насколько красива и добра старая толстая воспитка.
– Тогда почему вы решили сбежать? – прищурилась мама, не дожидаясь ответа сына по поводу того, как хорошо им в садике.
– Это я решил, она ни при чем, – заявил Мика и вскрикнул – сестра больно ущипнула его за бок.
– Он врет, потому что хочет меня защитить, – пояснила она.
– И зачем же? – спросила мама.
– Потому что он мой защитник, – невозмутимо ответила Элли, – вообще-то воспитательница обзывается и бьет нас.
Мика закашлялся.
– Как это?! – ужаснулась мама. – Когда она вас била и обзывала? Какие слова она вам говорила?
– Вот так! – воскликнула Элли. – Она обзывала меня размазней и паразиткой, а Мику идиотом. И еще вчера она дала мне подзатыльник, когда я не захотела есть картофельную запеканку, потому что там был противный лук.
Мика поежился. Половина из этого была правдой. Про обзывательства. И про лук в запеканке. Он точно знал, что половина, поскольку подзатыльника-то не было. Но у Элли так горели глаза, что он вдруг чуть ли не вспомнил этот подзатыльник.
Мама была белая, в глазах ее плясали злые искорки:
– Я… вашу воспитательницу…
– Не-не-не-не-не! – схватила ее за руки Элли, не дав закончить мысль, затараторила: – Мамулечка! Мне не больно вообще было, она, может, погладить меня хотела!
– Элина, погладить или подзатыльник?! – мама называла Элли полным именем, только если сердилась на нее. – Это разные вещи, понимаешь? Очень разные! Послушай, ты так часто выдумываешь, что я скоро перестану тебе верить!
Глаза янтарно-медового цвета наполнились слезами, губы задрожали. Когда Элли плакала, Мике хотелось плакать тоже.
– Стоп рыдать, вы оба! В угол. В разные углы. Элли, не в тот, где пылесос, а в тот, который напротив! Туда пусть Мика идет. До прихода отца чтоб я вас не видела и не слышала.
Элли вздохнула и переглянулась с братом. Снова в угол. Можно подумать, угол – это решение всех проблем и лучшее воспитательное средство. Если бы углом можно было что-то изменить, как прекрасен был бы мир!
Минут через десять пришел папа, наказание закончилось, и мама рассказывала папе за вечерним чаем о том, что учудили дети. Мика тихо, чтоб родители не слышали, спросил:
– А от чего твоя веревочка?
– Я тебе уже говорила. От всяких монстров. Очень много чудищ вокруг – плохих, между прочим. Мне-то не надо защиту, у меня все в порядке. А у тебя нет. Тебе надо. Носи.
Мика потрогал веревочку на левом запястье. Та, первая, давно порвалась. Вторая потерялась. Эта, третья, по словам сестры, была суперкрепкая и надолго. Так что насчет ночной истории? Врет или нет? Элли подняла глаза на Мику. И долго-долго не отводила взгляд.