«Тс-с-с… Учитель говорит», — проворковала она таким сладким, тягучим голосом, что у меня аж мурашки по спине побежали. Голос этот мгновенно напомнил мне тот невероятный, ароматный мед, который мы пробовали на Празднике. И я, кажется, тут же поплыл, опьяненный ее внезапным соблазнением. — «Остров Наби… это суровая, почти безжизненная тундра, продуваемая всеми ветрами. Но его народ — люди честные и невероятно храбрые. Как твоя Рита. Она всегда стоит за правду и за своих, как и все набийцы. Это так горько и несправедливо, что к тем, кто, по сути, является опорой, костяком, могут относиться пренебрежительно. А на набийцев, увы, частенько смотрят свысока».
«Это еще почему?» — нахмурился я. — «Рита и правда не слишком любит распространяться о своем прошлом. Обычно отмалчивается или переводит разговор».
— Да, я могу себе это представить… У нее, должно быть, хватает таких воспоминаний, которые она предпочла бы навсегда запереть на семь замков, — тихо, почти шепотом, проговорила Иди. И вдруг ее ладонь легла мне на щеку. Легкое, почти невесомое прикосновение, но от него по коже словно пробежал электрический разряд.
В следующий миг я ощутил какой-то едва заметный внутренний толчок, и тут же меня захлестнула волна… волна такой глубокой, такой беспросветной меланхолии, что дышать стало трудно. Это чувство было острым и чистым, как ледяная капля воды, упавшая в бездонный темный колодец.
— Это… это что, Рита? — еле выговорил я, быстро моргая, чтобы смахнуть внезапно навернувшиеся слезы. От этого ощущения давящего, всепоглощающего одиночества у меня буквально перехватило дыхание и защемило где-то глубоко в груди.
«Это лишь слабые отголоски… или, как ты выражаешься, те самые „хлебные крошки“ ее эмоций», — тихо пояснила она, ее глаза были полны сочувствия. — «Я… я смогла передать тебе лишь одно из тех впечатлений, что поймала от нее при нашей самой первой встрече. Тогда это ощущалось гораздо сильнее».
«Но ей же… ей так невыносимо грустно!» — вырвалось у меня, и я торопливо смахнул влагу с ресниц. Сердце сжалось от сочувствия. — «Неужели она… она все время так себя ощущает?»
— Ох, мой дорогой, — прошептала она с такой нежностью в голосе, что у меня снова защемило сердце. Иди легонько, почти невесомо, поцеловала меня в каждое веко. Ее губы были прохладными и мягкими. — «Такой Рита была раньше. До того, как на ее пути произошло нечто очень важное, что-то, что перевернуло всю ее жизнь».
«И что же это?» — голос у меня сел. Я глубоко вздохнул, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Такой порыв поднялся — немедленно, вот прямо сейчас, сорваться с места, найти Риту и просто обнять ее. Обнять так крепко, чтобы она больше никогда, никогда в жизни не чувствовала этот ледяной, ноющий колодец вселенского одиночества.
— Ты, — одними губами прошептала Иди, и ее глаза, казалось, заглянули мне прямо в душу. А потом она медленно поднесла обе ладони к моему лицу, ее пальцы были прохладными и чуть дрожали.
И в тот момент, когда ее пальцы коснулись моей кожи, я снова ощутил этот едва уловимый «толчок». Только на этот раз ледяная пустыня одиночества, которую я почувствовал мгновение назад, внезапно взорвалась ослепительной сверхновой… такой невероятной, всепоглощающей волной тепла и любви, что у меня подкосились ноги. Я тяжело уронил голову ей на плечо, захлебываясь этим чувством, не в силах, да и не желая, ему сопротивляться.
— Это… это… — только и смог выдохнуть я, слова застревали в горле. А эта невероятная женщина-антилопа, Иди, просто обняла меня. Крепко-крепко, словно пытаясь удержать от падения или собрать по кусочкам.
— Да, мой хороший, да, — тихо-тихо прошептала она мне прямо на ухо, ее дыхание щекотало кожу. Голос был мягким и успокаивающим, как колыбельная. — «Теперь ты понимаешь? Вот что она чувствует к тебе. С тех самых пор, как ты ворвался в ее жизнь и все в ней перевернул. Так что можешь мне верить — тебе не о чем за нее так сильно беспокоиться. Она счастлива».
— Вот это да… — выдохнул я, все еще не веря. Осторожно отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза. В их глубине плясали теплые искорки. — «Я… я даже представить себе не мог. Ничего подобного».
Она улыбнулась — тепло, открыто, и от этой улыбки на душе стало еще светлее. Потом легонько, почти машинально, провела рукой по моим волосам, как будто пытаясь пригладить взъерошенные пряди. Жест был такой… домашний, уютный.
«Кажется, я немного переборщила со своим 'Прикосновением», — виновато улыбнулась она и кончиком пальца легонько провела по моей переносице. Ее прикосновение было прохладным и нежным. — «Я совсем не хотела тебя так расстраивать или… ошеломлять».
— Да все в полном порядке, — пробормотал я, мотнув головой, словно пытаясь стряхнуть остатки того пронзительного откровения, что обрушилось на меня от ее магии. — «Ты же помнишь, я говорил? Мне это… нравится. Даже если это немного… ошеломляет и выбивает почву из-под ног. Так на чем мы остановились? Про Остров Наби ты рассказывала?»
«Ах, да, точно». Она тут же вернулась к своей слегка покровительственной «учительской» манере и даже картинно кашлянула в кулачок. «Так вот, слушай. Набийцы когда-то были, мягко говоря, довольно диким племенем. Но потом они объединили силы с Дуэлянтами, вроде как окультурились, отказались от своих совсем уж зверских обычаев и стали основной силой — поставляли воинов и пехоту, чтобы отбиваться от Нашествий Демонов. Но Ашеры… эти ребята просто обожают свою иерархию, ранги и привилегии. В общем, они так и не дали набийцам настоящего, полноценного места в Верхушке».
— Погоди, то есть набийцы вообще никак не представлены в этой вашей Верхушке? — Я аж присвистнул от удивления.
«Они имеют право голоса только в так называемом Малом Круге, такой же статус, как у моего брата Байрона», — пояснила Иди, и в ее голосе проскользнула нотка горечи. — «За всю историю Ашена ни один набиец так и не вошел в состав главной Верхушки».
«Но почему так? — Я снова нахмурился. Что-то в этой системе меня коробило. — Это же черт-те что, а не представительство интересов. Какая-то дискриминация получается».
«Именно так, это совсем не так», — кивнула она с грустной улыбкой. — «Народ Озерного Края, например, тоже не допущен к главной Верхушке. Это наказание за их прегрешения во время Восстания. Им еще, если не ошибаюсь, лет этак пятьдесят отбывать эту епитимью, прежде чем кто-то из их представителей сможет претендовать на место наверху».
«Погоди, так набийцев тоже за что-то наказали? — не унимался я. — И именно поэтому их до сих пор держат на вторых ролях?»
«Нет, с набийцами всё сложнее. Главный аргумент против того, чтобы дать им место в Верхушке, — это, по сути, обыкновенный страх. Остальные твердят, что набийцы, дескать, слишком уж близки к своей животной природе, слишком дики и необразованны, чтобы принимать мудрые и взвешенные решения, необходимые для управления. А сами набийцы, в свою очередь, слишком горды, чтобы ломать свои устои и перенимать образ жизни, скажем, более цивилизованных „материковых“ жителей, обучать свою молодежь по их программам. У них другая главная цель — вырастить как можно больше сильных и выносливых воинов, будущих солдат для защиты Ашена».
«Но почему их самих-то это устраивает? — Я никак не мог этого понять. — Неужели им не обидно такое положение?»
«Они свято верят, что знают свою истинную цель в великом замысле Богини, и это их полностью устраивает», — мягко пояснила она. — «Понимаешь, набийцы — народ… прямолинейный, без особых затей. Они видят смысл своего существования в том, чтобы быть сильными и многочисленными, чтобы их род продолжался. А все эти игры со статусами, количество поколений в родословной, титулы — для них это все мишура, не имеющая реальной ценности».
«До чего же все… интересно и запутанно в этом вашем Ашене», — пробормотал я, лихорадочно пытаясь уложить в голове все эти новые факты и нюансы. Обязательно нужно будет потом все это хорошенько обдумать и, может, даже записать. — «Стыдно сказать, я ведь женат на набийке, а о таких элементарных вещах даже не догадывался. Слушай, Иди, а ты просто кладезь знаний по всем этим культурным заморочкам. Тебе бы впору официальным послом нашей миссии быть, серьезно».
— Опять это твое «шипучее беспокойство» заиграло, — снова рассмеялась Иди своим колокольчиковым смехом и быстро, шаловливо чмокнула меня в кончик носа. Я от неожиданности даже дернулся. — «Тебе совершенно не о чем беспокоиться насчет того, чтобы быть послом или кем-то в этом роде. Куда бы ты ни пришел, Макс, ты… ты будто сияешь изнутри. От тебя исходит такая сила и яркость, что люди невольно тянутся к тебе. Мне не нужно быть великим авгуром, чтобы знать — твое влияние распространится очень, очень далеко и принесет этому миру много добра. Увидишь».
«Ой, да брось ты… какой из меня „сияющий“? Я такой же обычный мужик, как и все вокруг, со своими тараканами в голове», — попытался я отшутиться, хотя ее слова, чего уж там, легли бальзамом на душу. — «Теперь-то я это точно знаю. И знаешь, я чертовски, просто невероятно рад, что ты ввязалась во все это приключение вместе со мной. Так что давай, продолжай свои штучки с „Прикосновением“, когда захочешь, и рассказывай мне все эти твои, якобы „занудные“, культурные подробности. Чем больше, тем лучше. Идет?» Я подмигнул ей.
Ее невероятные глаза — цвета грозового неба, глубокие и чуть печальные — испытующе заглянули в мои. Я знал, что она могла бы одним своим «Прикосновением» узнать все, что я чувствую, прочитать меня, как открытую книгу. Но она словно намеренно не стала этого делать, а продолжала внимательно изучать мое лицо, ища какой-то только ей ведомый ответ в моих глазах, в выражении лица.
Воздух между нами, казалось, загустел, наэлектризовался до предела. Это напряжение стало почти невыносимым, оно висело в воздухе, давило, и я чувствовал, как у меня перехватывает дыхание. Я уже не мог этого терпеть. Честно, не знаю, кто из нас сорвался первым, кто сделал этот решающий шаг навстреч