Стоя на корме, Стирбьорн понял, что ладья Харальда отошла уже слишком далеко. Но он не мог позволить королю уйти. Эта битва должна была закончиться поражением Харальда от руки Стирбьорна, никак иначе.
Швед отбросил весло и, прежде чем кто-либо из опрокинутых им датчан сумел подняться, прыгнул в воду. Холод снова вцепился в него, волны захлестнули, и глубина разверзлась под ним, но он устремился сквозь толщу воды к судну Харальда. Вскоре вслед ему посыпались копья и стрелы, пронизывая воду вокруг. Прежде чем он добрался до корабля, стрела глубоко впилась в заднюю часть его бедра.
Стирбьорн и Шон вместе с ним издали вопль, полный боли, но викинг продолжил плыть. Мгновение спустя он выхватил Рандгрид и снова воспользовался им, чтобы подняться на борт. Он тяжело свалился на палубу – измотанный, вымокший до нитки и истекающий кровью, и все же сумел подняться пред пораженными датчанами. Они разинули рты от удивления, когда он выдернул стрелу из бедра и бросил ее в море. Но когда первый момент всеобщего изумления прошел, двое из них бросились в атаку. Стирбьорн свалил обоих, а затем устремился к Харальду.
– Ты не мужчина и не король! – прорычал он.
Намерение, с которым Стирбьорн выкрикнул эти слова, сложно было трактовать двояко. Харальд, который ростом был ниже Стирбьорна на два локтя, вздрогнул и споткнулся, сдавшись до начала боя, и в этот момент Стирбьорн уже знал, что победил. Но Харальду, как и остальным датчанам, еще предстояло это узнать. Стирбьорн напал, не дожидаясь момента, когда его противник встанет на ноги. Первый удар Рандгрида заставил щит Харальда треснуть, второй сломал его. Харальд поднял меч в слабой попытке защититься, но в его руках уже не было силы, а глаза застилал страх.
Стирбьорн рассмеялся, и его смех прогремел над кораблем.
– Ты сдаешься?
– Сдаюсь, – ответил Харальд. – Сдаюсь тебе, Бьорн, сын Олофа.
Стирбьорн кивнул.
– Тогда дай команду, пока еще больше твоих датчан не погибло.
Харальд уставился на него и смотрел несколько мгновений, прежде чем кивнул одному из своих людей, который поднял огромный рог и протрубил сигнал, призывающий сдаться. Звук пролетел над водой, на других кораблях его подхватили, и он достиг самых отдаленных позиций. Спустя несколько минут рев битвы утих, и корабли датчан и йомсвикингов мирно вздымались и опускались вместе с волнами.
– Этого не должно было случиться, – произнес Харальд.
Стирбьорн тяжело вздохнул.
– Ты бы предпочел, чтобы я отправился грабить твои деревни?
– Мы могли бы договориться.
– Я пытался договориться с тобой. Моя сестра, твоя супруга, пыталась убедить тебя…
– Ты хотел слишком многого, Стирбьорн.
– И теперь я получил все, – ответил тот.
– Тебе нужна моя корона? Это тебе нужно?
– Твою корону уже носит моя сестра. Я пришел за твоим флотом.
– Чтобы напасть на своего дядьку? Поведешь моих людей в Свеаланд?
– Да, – подтвердил Стирбьорн. – И ты пойдешь с ними.
Шон чувствовал победный раж, охвативший его предка, несмотря на боль в бедре. Но кроме того, он заметил кинжал за поясом у Харальда Синезубого. Клинок отличал странный изгиб, и, очевидно, это был не просто кинжал, но Харальд наверняка понятия не имел, что это такое и как этим пользоваться. Этот клинок был единственной целью данной симуляции, и в какой-то момент он окажется в руках у Стирбьорна. Какая-то часть сознания Шона хотела просто протянуть руку и выхватить частицу Эдема, но это привело бы к десинхронизации и жесткому отключению от «Анимуса». Вместо этого ему необходимо было ждать и быть настолько терпеливым, насколько это возможно, позволяя воспоминанию развиваться так, как и должно быть. Шон не мог сделать ничего такого, что изменило бы прошлое. Но прошлое могло изменить настоящее. И даже будущее.
Глава 2
Оуэн перегнулся через стеклянные перила третьего этажа, оглядывая атриум, расположенный внизу. Стеклянные стены Эйри переливались бледным зеленоватым светом из-за укрывавшего территорию горного леса. Гриффин стоял рядом, и вместе они наблюдали за тремя тамплиерами в темных костюмах – двумя мужчинами и женщиной, пересекавшими атриум в направлении лифта. Их шаги отдавались эхом под сводчатой крышей.
– Кто это? – спросил Оуэн.
– Не знаю, – ответил Гриффин. – Но, полагаю, один из них – член Внутреннего святилища.
– Внутреннего святилища?
– Это управляющий орган тамплиеров.
Гриффин вытянулся, и Оуэн уже знал, что это значит. Именно так Гриффин выглядел перед тем, как нанести удар, не скрывая более потайной клинок.
– Тебя это напрягает, да? – Оуэн кивнул в сторону лифтов в тот самый момент, когда один из них открылся, звякнув, и тамплиеры зашли внутрь. – Просто смотреть, как они входят и выходят.
– Тамплиеры убили моих друзей. Людей, которые были мне как братья и сестры. Поэтому – да, меня это напрягает, – Гриффин сжал и разжал кулак. – Не важно. Единственное, что сейчас важно – остановить Исайю. Так что придется позволить им ходить туда-сюда.
– Ты боишься, что Виктория тебя сдаст?
– Да. Но я решил довериться ей.
– Интересно, что тамплиеры будут делать, если узнают, что мы тут.
– Что они попытаются сделать, ты имеешь в виду?
– Да, конечно, – Оуэн поежился.
– У Виктории все под контролем. И я сотрудничаю с ней, а не с Орденом.
– Что они с ней сделают, если узнают? – спросил Оуэн.
Там, в Монголии, Виктория поняла, что нужно объединиться с Гриффином против общего врага. Теперь у Исайи были два из трех кинжалов – зубцов Эдемского трезубца, и он был уже слишком силен, чтобы ассасины или тамплиеры могли остановить его в одиночку. Если он найдет третий кинжал, он станет всемогущим. Завоеватель, богоподобный правитель, каких мир не видал со времен Александра Македонского. У рода человеческого не осталось времени на распри и политику. Виктория и Гриффин держали свой союз в тайне от начальства, поскольку не могли рисковать и допускать любое вмешательство в свои планы.
– Однажды Виктория уже предала Орден, – сказал Гриффин. – Тогда ей это простили. Не думаю, что простят снова. Конечно, если мы не остановим Исайю, это уже не будет иметь значения.
– А что после того, как мы его остановим?
– Надеюсь, тамплиеры поймут все именно так, как нужно. Как ей нужно.
– А с тобой что будет? – продолжал Оуэн. – Что Братство с тобой сделает?
– Со мной? – Гриффин поднял взгляд к потолку, стеклянному куполу над атриумом, наполненному голубизной неба с двумя перекрещивающимися линиями – следами пролетающих самолетов. – Для меня пути назад нет.
Оуэн помедлил.
– Совсем?
Гриффин качнул головой.
– Почему?
Гриффин не ответил, и Оуэн нахмурился. Это был первый раз, когда он остался один на один с ассасином после возвращения из Монголии, и у него еще были серьезные вопросы насчет Братства.
– Последний раз, когда я подключался к «Анимусу», – сказал Оуэн, – мой предок убил хана Мунке. После этого монгольская армия отступила и больше не возвращалась. Мой предок – она в одиночку буквально изменила ход истории. И Братство бросило ее только из-за того, что у нее было повреждено колено. Они даже забрали у нее тайный клинок ее отца.
Оуэн слегка трясся от боли и обиды, которыми было наполнено это воспоминание.
– Ее наставник сказал, что она стала «бесполезна».
– Она и стала бесполезной. Ее колено было не восстановить. Она не могла…
– И что? Это нечестно. Она была героем.
– Никто и не говорит обратного.
– Но ты говоришь, что Братство точно так же поступит с тобой, просто потому что ты сотрудничаешь с Викторией.
– Последний раз, когда в Братство проник шпион, нас практически вырезали всех. Поэтому – да, я говорю, что мой договор с Викторией означает конец моей жизни как ассасина. Я не сожалею о своем выборе и никого не виню.
Оуэн поймал себя на мысли, что ему тяжело в это поверить.
– То есть, ты имеешь в виду, что полностью согласен с тем, что они тебя просто вышвырнут?
Судя по позе Гриффина, он немного расслабился, его плечи опустились.
– Да.
– Но это неправильно. Это нечестно…
– Или, может быть, ты просто мальчишка и ничего не понимаешь, – грубо отрезал Гриффин. – Когда служишь человечеству и Кредо, стоит отпустить то, что ты считаешь правильным. Оставить твои соображения насчет честности. Отказаться даже от того, что в твоем понимании есть верно и неверно. Возможно, однажды тебе придется сделать нечто такое, о чем ты сейчас даже подумать не можешь. Ты должен осознать, что в каждый момент времени то, что будет лучше для всего мира, может не вписываться в твои представления о допустимом.
Оуэн отвел взгляд от него и уставился в пол атриума.
– Не знаю, хочу ли я быть частью чего-то подобного.
– Тебя никто не заставляет.
Оуэн повернулся спиной к открытому атриуму и оперся спиной на перила. Не важно, что там Гриффин говорит. Верное и неверное имеет значение. Честность имеет значение. Все это просто обязано иметь значение, иначе не важно, причастен ли отец Оуэна к ограблению банка и убийству охранника или нет, и не важно, что он умер в тюрьме, наказанный за преступление, которого не совершал. Оуэн не мог согласиться с этим, поскольку некоторые вещи значили для него больше, чем все остальные.
– Исайя показал мне воспоминание в «Анимусе», – сказал Оуэн. – Воспоминание моего отца.
Гриффин кивнул.
– Монро говорил.
– Он говорил тебе об ассасинах? Братство заставило моего отца ограбить этот банк, и они подставили его с этим убийством.
– Он сказал, что именно это Исайя тебе показал.
– Ты будешь отрицать это?
Жестом руки Гриффин описал широкий круг.
– Посмотри, где ты находишься. Посмотри, что сделал Исайя. Тебе нужно, чтобы я что-то отрицал?
– Да, – сказал Оуэн. – Если это неправда, так и скажи.
– А если не скажу? – отозвался Гриффин. – Если я откажусь, поскольку меня оскорбляет, что ты вообще во что-то ставишь слова Исайи? Что ты