Ну вот, подавил я командиров своей пафосностью. Долго они молчали и прятали от меня глаза. Они от меня, а я – от них. Только, молчи не молчи, а дело делать надо, и пришлось мне заговорить, как будто это я самый заинтересованный в будущем Города.
– Кто у нас вообще хорошо играет?
– Ну, я хорошо играю, – сообщил Кузьмин очевидное. – Для любителя хорошо. Вот, подавать умею. У Жени хлест неплохой. У Володи крюк поставлен, короткие вертикально в пол вколачивает. Без блока, разумеется… Да ерунда все это! У Володи рост метр семьдесят! А там встанут на блок двухметровые дяди, мы света не увидим! Всех, кстати, и не надо: выйдет Клячин и уделает нас в одиночку. Мы же его удары не только не возьмем – мы их даже не увидим! Пока в лоб не прилетит…
– Чисто теоретически, – пробормотал Чученов, – если уж играть, то это именно к нам. В волейболе мы все никто, но у боевой пятерки есть нечто…
Он замолчал. Командиры поглядели на меня и не стали продолжать. Ясно. Не для чужих ушей. Ну и!..
Не знаю, чем бы наш разговор закончился, но тут в дверях появилось чудесное видение. Я по-идиотски заулыбался. Сашенька подарила мне прелестную улыбку, а у командиров лишь спросила недоуменно:
– А вы почему еще здесь? Иван Алексеевич с тренером ждут вас в спортзале.
И такая уверенность в командирский корпус светилась в ее глазах, что Кузьмин только крякнул и встал.
– Ну и чего ждем? – буркнул он. – Приказа не слышали, что ли?
А потом повернулся ко мне:
– Дед, ты в команде.
Меня охватила тихая паника, и если бы не Александра, я бы сразу сбежал. Вот и выступай после этого с инициативами!
Зеленый пояс Города – волшебное создание. Между двумя крепостными стенами-домами сплетались неожиданно просторные аллеи неузнаваемых деревьев, иногда напоминавших пальмы – это в континентальной Сибири. Альпийские горки, ручейки и мостики, цветники и лужайки, гранитные глыбы, образующие лабиринты, песчаные дорожки – и всегда что-то цветет, манит тонкими щемящими ароматами. Создавший это чудо – гений. Гений, влюбленный в Город. Профессор Нецветаев, истеричный вздорный старикан, уживается только с Дедом – потому что Дед уживается со всеми. Как сможет жить профессор, потеряв Город? Здесь же душа его, вот же она поет в цветах и травах, жаль только, что никто этого не замечает…
Командиры проявились на дорожке из теней и бликов заходящего солнца. Я искал их, а они, очевидно, меня – но у них-то в помощниках Информаторий, полуразумное работящее создание с глазами по всему Городу. Еще одно воплощение какого-то гения. Кто вложил в него душу? Вряд ли успею узнать.
Я разглядывал командиров и кривился от щемящей боли. Ведь это юность моя шла навстречу. И я мог бы стать таким же. Если б по протекции влиятельных родителей попал в закрытое военное училище, как Кузьмин. Или если б родители мои были профессорами-лингвистами, обожающими своего единственного талантливого сыночка, как у Чученова. Или если б природа наделила меня непробиваемым хладнокровием Гафарова и его звериной силой. Если б… но жизнь не пользуется этим союзом.
Ребятам было плохо после тренировки. У них не получилось ничего. Естественно, всплыли неверие в собственные способности и сомнение во мне. И укрепить дух им нечем ведь. Ну, вели девочки людей. Ну, улыбается им сейчас весь Город. Ну так… красивые же они, девчонки-то, этим все можно объяснить. И руководит ими не тетка из Культпросвета, а сама Лиля Сагитова, звезда и чудо прежних лет, коронованная богиня танца.
– Ну вот, мы честно попробовали, – скептически сообщил Кузьмин. – У нас нет шансов не только выиграть, но даже играть против премьер-лиги. То, что вы предложили, основано на вере в мистические силы нашего духа, а вовсе не в наши реальные силы. То есть на слепой вере. А это не для нас.
– Мы не страдаем нервными расстройствами, нас слепая вера не манит, – добавил из-под его локтя Чученов. – Извините, конечно.
Слышали б иерархи церкви, как они описывают их паству… только слепая вера – она ведь и не для меня. И по той же причине. Только я ведь и не собирался призывать к слепой вере. А еще у меня к ним было дело. И не было времени на разговоры.
– Пойдемте.
В молчании мы поднялись по светящимся пандусам в мою квартиру. Дверь легко ушла в сторону при нашем появлении – еще бы, сразу столько обладателей неограниченного допуска!
Вековечные колонны полынных деревьев молча поприветствовали меня. Плоскость перехода раскинулась во всю стену, казалось, шагни вперед – и ноги ступят на серую почву лесов далекой планеты. Хотя – почему казалось? Так оно и было на самом деле.
Мы стояли у перехода и ждали.
Она вышла из-за деревьев внезапно. Все в таком же данс-костюме, кольца, сережки и браслеты тонко позванивают при каждом движении. Анико казалась прежней. Только не было ослепительной улыбки на лице, и не сияли любопытством глаза ушлой девчушки из ночных данс-клубов эфемера. В движениях танцовщицы прорывалась истинная мощь Стража. На ее плечах – ответственность за целый мир. На таких хрупких плечах…
Мы стояли вплотную друг к другу, каждый со своей стороны перехода. Рядом – и бесконечно далеко. Это вообще было характерно для наших отношений – бесконечно рядом, но бесконечно далеко.
– Тяжело? – спросил я сочувственным взглядом.
– Держусь, – ответила она печальной тенью улыбки.
Нам с ней давно уже не требовалось слов.
Потом… потом шевельнулся кто-то из командиров. Силен! Наверно, Гафаров. Первая встреча со Стражем способна надолго обездвижить любого.
И звенящая струна между нами истаяла, словно привиделась.
– Это мои ученики, Аннико, – пояснил я. – Хорошие ребята. Может случиться, им некуда будет отступать. Примешь их?
Девушка остро глянула – и вздохнула.
– Это если они уйдут, – пробормотала она. – Опьяненные свободой, да? Голубая Вега открыта для учеников моего учителя.
Ну вот и все. То, для чего мы встретились, произошло. Аннико знает, что у меня здесь не завершены дела. Знает, что я приду. Готова принять ребят, если им некуда будет отступить. Но главное: я знаю, что она жива, а она знает, что жив я. Это так много! А большего нам и не надо.
Аннико должна была уходить, но почему-то колебалась. Бледно улыбнулась. Потом сняла пояс-меч Стражей. Запела, распрямляясь, вечная сталь.
– Передай преемнице, – шепнула она.
Узкая крепкая ладошка коснулась моей руки, передавая величайшее сокровище мира.
– Ты же останешься без защиты, – предупредил я, не зная, что еще сказать в ответ на такую неслыханную щедрость.
– Моя защита – это ты, и ярким солнцем в вечной тьме сияет память о тебе!
Она наконец-то просияла мне такой родной улыбкой прежней Аннико – и исчезла. Я даже не успел сказать, что она так и не научилась правильному стихосложению.
Кузьмин прочистил горло. Сейчас что-то ляпнет. Я привычно застегнул пояс-меч и обернулся. Ну, их самообладание меня порадовало. Кузьмин поглядывал на меч Стражей, на плоскость перехода и почему-то на Чученова. Гафаров привычно обратился в камень. Интересно, а есть ли что ему сдерживать? Может, у него вовсе не самообладание каменное, а черствость?
– И что это было? – осведомился Кузьмин.
– Это переход к Веге, – сообщил я. – Если и когда вам некуда будет отступить… Страж мира дала согласие на ваш проход. Я… оставляю аппаратуру всегда включенной.
– Спасибо.
Это сказал Чученов. И это было все, что они мне сказали.
А потом мы пошли на тренировку. И они тренировались как звери.
Здравствуй, Информаторий, творение неведомого гения. Я друг твой и соратник. Заступаю на вахту. Впустишь?
Дверь деликатно посторонилась – проходи. Пост наблюдателей встречает меня тишиной и холодными запахами ночного зимнего сада. Если в главном зале всегда командирская толчея, то сюда есть доступ только у боевых пятёрок. Служебные пятёрки об этом помещении не знают. Это нормально – у Города много тайн. Вне командирского корпуса и об Информатории вряд ли кто осведомлён.
Предыдущий вахтенный меня не дождался, естественно, умотал в момент срабатывания двери. Женька Бодров из «Горных орлов», хороший парень. Пришёл в корпус из группы испытателей дельтапланов. Испытатели – все хорошие парни, наши по духу. Главный конструктор Шестаков других и не держит. Шестаков – тоже наш. Только он отдал душу небу и дельтапланам, а мы – Городу. Но по большому счёту это неважно.
«Горный орёл» оставил экраны в рабочем режиме. Придётся перестраивать под себя, потому что все мы работаем индивидуально. Обладаем уникальными навыками, не совместимыми с чужими.
Так, панораму центрального входа в реальном времени оставим, это священно, это нерушимо. Я знаю почему, и Гафаров знает, и Кузьмины – а остальным ни к чему. У золотых ворот ночное безлюдье и тишина, только абстракционистские статуи марсианских ракопауков помигивают сиреневыми огоньками. Статуи ракопауков у входа прекрасны какой-то парадоксальной красотой и давно уже стали символом Города. На каждой второй открытке – они. Командирское кафе – в режим реального времени. Все приказы по корпусу оглашаются там, и свежие анекдоты там же, и слухи-сплетни, и лица все родные, в общем, не соскучишься. А если доктор Нецветаев вломится с претензиями, можно и на цирк полюбоваться. Прилепилась же к человеку кличка, он уже и сам на нее откликается, хотя вовсе он не доктор, а рядовой институтский преподаватель из глухой провинции, и совсем он не Нецветаев, а… сразу и не вспомнить…
Ага! Вот и Бодров. Быстро он до кафе добрался. Значит, шел напрямую, по коммуникациям, что сурово запрещается, но никак не наказывается.
А центральный монитор делим пополам и запускаем программу просмотра, слева – текущие события, справа – сегодняшний архив. Город смотрит тысячами глаз – и все запоминает. Пучина информации. В Городе всегда что-то происходит, и не всегда это безобидно. Задача вахты – специальными программами выделить все подозрительные «что-то», проанализировать и принять необходимые меры. Силами дежурных пятерок, а если потребуется, так и всего корпуса – такое тоже бывало. Раньше бывало часто, сейчас крайне редко. До всех заинтересованных сторон дошло в конце концов, что командирский корпус – сокрушительная сила.