- Кривошеев!
- Я.
- За мной!
Слегка пригнувшись, они побежали дорогой и скоро скрылись в сырых, ненастных сумерках.
- Пилипенко, наблюдай! В случае чего - душу вытрясу. Понял?- угрожающе прошептал Ананьев.
- Поняв. Шо тут нэ понять, - обиженно отозвался старшина. - Тильки ни бисова батька нэ выдна.
- Без разговоров мне!
Некоторое время все молчали, напрягая слух. Смотреть против ветра было не очень приятно: мокрым снегом залепляло лицо, все время хотелось отвернуться, спрятаться за спину товарища. Набрякшие влагой палатки, как жестяные, гремели в темноте. В мокрых сапогах начали стынуть ноги. Вдруг в той стороне, куда шла дорога, опять загорелась ракета, правда на этот раз несколько дальше прежних, и Ананьев вполголоса выругался.
- А ну пошли!
Он стремительно шагнул в темень, за ним - Гриневич, несколько помешкав, я. На ходу уже я снял из-за спины автомат и накинул его на плечо поверх палатки. Пилипенко остался с ротой.
Быстрым шагом втроем мы шли по середине дороги. Широкий косогор полого спускался вниз, растекаясь в размытых колеях, бежала вода. Чем дальше мы отходили от роты, тем тревожнее становилось на душе, ощущение одиночества все плотнее охватывало нас в этом ветряном поле. Я уже подумал, что надо бы остановиться, что совершенно нелепо так рисковать командирами, как навстречу из сумерек как-то бесшумно и неожиданно появился боец в густо облепленном снегом бушлате. Мы узнали в нем автоматчика Щапу. Кажется, он бежал из дозора и от усталости едва переводил дыхание.
Ананьев остановился.
- Ну?
- Немцы, товарищ старший лейтенант!
- Новость! Где Ванин?
- Там, - густо дыша паром, Щапа показал в темень. - Наблюдает. Немцы за лощинкой на бугре копают.
- Что копают?
- А черт их знает. Оборону, видно.
- На бугре?
- Ну да.
- А село далеко?
- Какое село?
- Ну это, как его...
- Рудаки, – подсказал Гриневич.
- Нет, села не видели. Вот тут под горой речка. Но не очень чтоб. Перейти можно. А дальше бугор, а на бугре копают, - негромко говорил Щапа, заметно шепелявя оттого, что спереди у него не хватало одного зуба.
Мы поглядели в ветреную темень, послушали. Всюду было тихо - ни стрельбы, ни ракет, лишь по мокрым палаткам мелко стучал дождь да рядом слышалось шумное дыхание Щапы. Тогда Ананьев откуда-то из-под накидки вытащил карту.
- А ну заслони.
Присев на корточки спиной к лощине, он натянул на себя полы накидки. К нему склонился Гриневич. Поверх их голов я накинул еще полу своей палатки, и Ананьев блеснул там слабым светом фонарика. Сверху в щелку возле плеча ротного мне видны были их руки и уголок трофейной карты, отпечатанной по немецкому обычаю одной чёрной краской. Пыхтя от неловкости, командир роты начал разбираться в ее запутанных знаках:
- Кажись, тут дорога? Ага?
- Какая дорога! Это горизонталь. - глуховато поправил его замполит. – Вот, смотрите - Рудаки. А дальше на склоне должна быть дорога. Вот она.
- Да? А это что? Ну-ка прочти. А то язык сломаешь...
- Это река. Река Светлица - так, кажется. До нее мы еще не дошли.
- Так. Значат, мы вроде тут, да?
- Вроде так. Холмик, дорога. Ну, а мы приблизительно вот тут.
Ананьев повел светлым пятаком фонарика дальше, большим пальцем разгладил складку бумаги.
- Тогда получается, напротив высота 117,0. Так?
- Вроде так.
- Хорош бугорок, ядрена вошь! Гэ! - вдруг обрадованно воскликнул ротный. - Да за ним же станция?
- Да, станция, - подтвердил замполит.
Действительно, на изгибе карты пробегала черная жирная линия железной дороги с кубиком станции на краю, у самого обреза листа. От нее до высоты было совсем близко, и я подумал, что этой станции нам не миновать. Тут уж как ни крути, а к станции выйдешь, и начнется такое, что не дай бог. Совсем недавно еще, в феврале, одна такая станция стоила полку за две недели боев восьми братских могил, в самой малой из которых закопали тридцать убитых.
У Ананьева, однако, это открытие вызвало совершенно иную реакцию:
- Вот оно что! Сыромятников утром: станция, станция. А я никак в толк не возьму, где эта станция, - радуясь своему открытию, сказал он и чуть тише добавил: - Вот бы захватить!
- Еще чего! - сухо ответил Гриневич.
Старший лейтенант выключил фонарик. Оба встали. Вдруг замполит встревоженно вскинул голову - послышалось, будто кто-то бежал по дороге снизу. Ананьев машинально сунул карту за пазуху и сделал три шага по дороге. Я снял с плеча автомат. Минуту погодя совсем рядом из темноты выскользнула фигура автоматчика. Увидев своих, он с бега перешел на шаг.
- Кривошеев, ты? - негромко окликнул Ананьев.
Кривошеев еще издали взволнованным шепотом заговорил:
- Товарищ старший лейтенант, надо ударить! Копают на бугорке, охранения с этой стороны никакого. Мы их голыми руками, как цыпленков, возьмем. Младший лейтенант говорят: только быстрее!
Он выпалил все это, оживленно тыча в темень рукой, с таким счастливым видом, будто то, что они там увидели, было для всех радостью. И, как ни удивительно, это его чувство риска и радостного воодушевления сразу передалось командиру роты - тот сразу подобрался, выпрямился и круто обернулся к замполиту:
- Может, сначала разведать? - не сразу, без особого подъема сказал Гриневич, осторожно погладывая в ночь.
- Тоже скажешь: разведать! Всполошишь только. А так пока тихо.
- Ну! Пока охранения не выставили, - подхватил Кривошеев. - А ракеты ни черта не светят - снег с дождем забивают. Мы подползли к самой траншее, видно, как землю выкидывают, - дрожащим от возбуждения голосом твердил дозорный.
Ананьев, казалось, уже не слушал - его самого охватило явное нетерпение: как всегда, предчувствие боевой удачи вытесняло все другие соображения.
Гриневич, однако, по-прежнему оставался сдержанным и, втянув голову в плечи, неподвижно стоял в двух вагах от Ананьева. Будто вслушиваясь в беспорядочные порывы ветра, лейтенант сказал:
- А соседи? Третий батальон вон где. И со вторым разрыв на два километра.
- Подтянутся ночью твои соседи! Никуда не денутся.
- Допустим, подтянутся. А патронов у вас хватят? Положим, собьем, а удержим? - поеживаясь, спросил Гриневич.
Действительно, патронов могло не хватить, их у нас было маловато, и это обстоятельство со всей очевидностью разрушало такой соблазнительный замысел ротного. Ананьев на минуту замер, что-то про себя прикинул, - показалось, сейчас скомандует развертывать взводы в оборону. И на самом деле он было повернулся к тылу, послушал, снова взглянул в сторону невидимой высоты. И вдруг с внезапной решимостью взмахнул кулаком:
- А - была не была! Рубанем - посмотрим! Васюков, дуй за ротой!
Гриневич молчал: возражать в таких случаях было бесполезно.
4
Спустя десять минут я привел роту.
Полсотня автоматчиков сбежала с пригорка. По обочине, радостно обгоняя строй, мчалась Пулька, пока кто-то не выскочил из колонны и не сгреб собачонку, чтобы лишний раз не попадалась на глаза начальству. Не успели мы поравняться с командирами, как Ананьев скомандовал:
- За мной, марш!
То шагом, то бегом рота быстро двигалась вниз. Теперь она подтянулась, собралась в одно целое и снова, будто не было ни боев, ни потерь, ни всяческих мелких я больших неувязок, стала чутким, согласованным механизмом, подвластным единой воле командира. Она была лучшей ротой в полку, и командир ее с замполитом были лучшими среди других. Перед наступлением на митинге сам генерал хвалил нашу роту, восемнадцать автоматчиков из которой получила тогда награды, в том числе и я - медаль «За отвагу». Как и многие, я очень гордился своей такой удачливой военной судьбой. Впрочем, я всегда был доволен и почти счастлив оттого, что довелось попасть в такое подразделение и к такому командиру, как старший лейтенант Ананьев. Иногда, правда, это чувство слабело, притупляясь, но в такие вот минуты всеобщего воодушевления оно становилось особенно сильным. Никто не спрашивал, что случилось, куда мы движемся: впереди бежали командиры, и мы готовы были на все, лишь бы в конце была удача.
Ананьев с Гриневичем и двумя дозорными бежали во главе роты. Щапа молчал, а Кривошеев твердил возбужденным шепотом:
- Мы к ним сбоку зайдем. Они вправо развернулись, а мы с фланга. Ей-богу! Так в землю зарылись, ни черта не видят. Турнем, что и не пикнут.
- Ладно, - устало дыша, оборвал его Ананьев. - Молчи пока.
На бегу оглядываясь, он отдавал распоряжения:
- За речкой - в цепь! Комиссар - с Пилипенкой, я - с Ваниным. И бегом!
- Ясно!
Сдерживая дыхание, автоматчики сбежали в низинку. Дождь вроде перестал, снежинки, наоборот, - посыпались гуще. Сумерки стали как будто светлее: по обе стороны темной от грязи дороги раскинулось серое с мокрыми пятнами поле. Ананьев все время посматривал по сторонам и вперед, да и Гриневич тоже - понятно, их тревожило: а вдруг загорится ракета? Нам бы еще минут десять-пятнадцать, главное, чтобы перебраться через речушку, которая уже шумела рядом с дорожной насыпью.
Погодя мы увидели перед собой и мостик. Впрочем, это был не мостик, а то, что от него осталось: высоковато над водой лежали три мокрые балки-бревна, по которым надо было перейти роте. На той стороне откуда-то появились двое: одни в плащ-палатке, другой в знакомой, опоясанной ремнями телогрейке - в нем нетрудно было узнать Ванина. Младший лейтенант ловко перебежал по бревну на эту сторону и присоединился к Ананьеву.
- Копают. Давайте быстрей!
На минуту они остановились, вполголоса обменялись несколькими фразами.
- Пойдешь направляющим! - Он подтолкнул Ванина и сам, не останавливаясь, довольно уверенно перешел на ту сторону. За ним перебежал Кривошеев, потом, подавив в себе страх, перебрался я. Гриневич сошел с насыпи и начал пробовать сапогом берег, чтобы перейти вброд. Ананьев стоял у мостка и нетерпеливыми жестами подгонял бойцов. Автоматчики по одному, не очень, правда, решительно, перебегали по двум бревнам, третье было потоньше и оказалось не совсем для того удобным. Мы с Ваниным страховали ребят в конце их не слишком безопасной пробежки. Некоторые лезли в воду и вслед за Гриневичем переходили речушку вброд.