— Батька, что это ты надумал помиловать пана сенатора? — спросил есаул.
— А чего на рожон лезть, там солдат невпроворот, — глухо ответил Заметайлов.
Подслушанный у ветряка разговор сбил все его планы, закружил голову горькой радостью.
«Вишь ты, Васятку в Италию посылают… А я ему что дам? Ну выкраду, увезу, а дальше?.. — мысленно задавал себе вопросы атаман. — Скитаться будут как неприкаянные. Может, вместе со мной и головы сложат. Мне-то что — один конец… Может, еще вернусь сюда с победным войском… Дай-то бог! Теперь уходить надо, подальше от этих мест, пока не прознал кто, что есть у меня в Началове жена и сын… А ведь талант у парня есть. Зря за море Бекетов посылать не станет. И грех такой талант губить. А ведь я бы погубил…»
Заметайлов обрывал горькие мысли, прислушивался к тихому говору гребцов, к скрипу уключин и прикидывал в уме, что теперь скажет своим сотоварищам утром, куда поведет их дальше.
После долгого совета решили пугачевцы податься на Дон. Может, вновь всколыхнется казачество, замутится мятежом бунтарская река.
В жаркий летний полдень более трех десятков всадников остановилось на отдых во владениях Теки Эркетенева рода. Через час несколько человек направились к пасущемуся в степи табуну лошадей. Вскоре им удалось обменять у табунных пастухов своих измученных коней на свежих игривых скакунов. Правда, пришлось за это доплатить десять рублей.
А через день разъезд бригадира Пиля узнал об этой сделке неизвестных всадников с пастухами. Начались допросы: кто возглавлял прибывших? После небольшого запирательства старший табунщик показал: «…атаман у них в почтении и ими беспрепятственно повелевает, который ростом невелик собою, лицом рыж, с малыми рябинками, волосы на голове русые, борода и усы рыжие, на левой руке близ мизинца имеет рану. Ему около сорока лет, как же он именем и прозванием называется, не знает, а казаки зовут его батюшкой… Есаул у них росту высокого, лицом смугл, волосы на голове черные, борода и усы бритые…»
Получив донесение Пиля, астраханский губернатор Кречетников схватился за голову. По всем приметам выходило, что это Заметайлов был в калмыцкой степи. Значит, он ускользнул из плотного кольца разъездных лодок и брандвахт, сумел вырваться на степной простор. Несдобровать Кречетникову, если Заметайлов замутит русское государство.
Губернатор предписал царицынскому коменданту выслать в разъезды три партии донских казаков с пушками, чтобы недреманным оком охватить дороги к Дону. Калмыцкому князю, полковнику Дондукову, находившемуся в Сарепте, велел разослать по степи калмыцкие команды. Мало того, для принятия надлежащих мер о Заметайлове было дано знать на Дон войсковой канцелярии и командующему войсками на Кавказской линии генерал-поручику Демему. Сам губернатор, спешно собравшись, поехал в столицу оправдываться перед государыней…
У Кумшацкой станицы Заметайлов решил сделать первый большой привал. Расположились в балке на густой сочной траве. Тут же пустили пастись лошадей. В станицу атаман отправил двоих купить хлеба и молока. На станичной площади прибывших задержали и повели к куреню атамана Нагибина. Нагибин по-сычьи взглянул на них, усадил рядом и стал тихо выведывать: долго ли были в пути и много ли у атамана ватажников?
Узнав, что их всего около тридцати человек, прикинул — неплохая бы награда за эту вольницу была. Недавно из Черкесска сообщили — за каждого беглого смутьяна, выданного властям, 50 рублей серебром.
Прощаясь, Нагибин велел выдать хлеба из станичного магазина и не удержался, пожурил прибывших:
— Чего же это атаман вас за молоком послал? Казаки вы или бабы! Приезжайте ко мне во двор, я вас вином угощу, добрым вином.
Когда посланные вернулись и привезли не только хлеба, но и приглашение атамана, Заметайлов обрадовался — может, кумшацкие казаки поддержат его.
Радостно ехал он во главе отряда к широким тесовым воротам, у которых толпились казаки и сам хозяин красовался в красном чекмене из английского сукна с насекой в руках.
Стол во дворе был уже накрыт. На нем угощения, скляницы с вином. Постарался Нагибин. И много домовитых[22] станичников пригласил. Так много, что стало тесно на просторном подворье. Пошли вкруговую оловянные чарки.
Заморенные долгой дорогой, заметайловцы быстро хмелели. Наум затянул звучным голосом:
Гей, царица Катарина, шо ты наробыла?!
Степь широку, край веселый панам раздарила!..
Заметайлов старался пить меньше. От него не ускользали скрытые жесты, короткие непонятные приказы казакам, слетавшие с уст Нагибина. Он приметил, что за его спиной грудятся не менее десятка станичников.
Заметайлов встал из-за стола, держа в руках чарку:
— Братья-кумшацы, вот мы тут веселье разводим, а ведь не это главное, не для того мы прибыли. Скажу напрямки — народные чаяния залиты в крови. Мучители-дворяне помыкают народом как только могут. Людей продают с такой же легкостью, как шапку или рожок табака…
— У нас не продают! — крикнул Нагибин.
— У вас тоже не лучше. За любое неповиновение достойная награда — кнут и петля…
Заметайлов недоговорил. Все поплыло у него перед глазами. Он почувствовал тяжкий удар сзади по голове. И все же нашел силы сделать рывок вперед, подпрыгнул и оказался на столе. Хрустнула под сапогами посуда. Заметайлов поддел кованым носком глиняную корчагу с галушками. Она брызнула осколками в сторону Нагибина. Тот, прикрывая лицо руками, заревел:
— Да вяжите его, черти!
Но в руках Заметайлова был уже пистоль, и он целил прямо в перекошенное ужасом лицо атамана. Грохнул выстрел, но кто-то из станичников успел ударить пикой по руке Заметайлова. Все перемешалось в жаркой свалке — жестокие удары, ругань, хрипы, стоны…
Заметайлов очнулся в телеге связанным. Рядом с окровавленной головой лежал Наум. Когда их уже везли в Черкесск, есаул, силясь приподняться, обвел взглядом вереницу телег, конвой, скакавший рядом, зло сплюнул:
— Песья двурушная кровь, по-песьи и умыслил!
Первый допрос пойманным был в Черкесске, в канцелярии Войска Донского. Затем их повезли в Царицын. Войсковой атаман наказывал конвойному офицеру:
— Будучи в пути, иметь крепкую предосторожность, дабы утечки учинить не могли. Осматривайте особливо колодки и наручни в пути. На ночлегах в форпостные землянки сажать, и чтоб не было между ними никакого сговора. Если в степи застанет ночь, жечь костры и окружать конвоем. Солдаты никоим образом не должны знать, что везут Метелку и его сотоварищей.
В Царицын пойманных доставили ночью второго августа. Вместе с ними привезли их оружие, пожитки и деньги — 14 рублей 50 копеек.
Майор тайной экспедиции, принимавший по описи деньги, был немало удивлен: шел слух, что Метелка возит богатую казну и много награбленных сокровищ.
Еще больше удивился майор дерзости атамана.
Когда его привезли из острога в расправочную канцелярию, он даже не глянул на сидящих за столом офицеров.
— Как звать тебя? — начал допрос майор.
— Метелка — Железный лоб.
— Фамилию говори! Чей сын?
Вспомнив жену и Васятку, атаман стал тут же выдумывать:
— Зовут Игнатом Петровым Запрометовым, родом из Переславля-Залесского, дьячковский сын…
— Чего плетешь? Какой еще Запрометов? Говори без утайки.
— В тысяча семьсот семьдесят третьем году был отдан в солдаты, — продолжал невозмутимо Метелка, — в Кизлярский пехотный полк, а летом тысяча семьсот семьдесят четвертого года бежал из батальона и степными дорогами пробрался в астраханские черни. Питался в зиму по рыболовным ватагам, а весной набрал человек сорок охотников, которые и выбрали меня атаманом…
— Почему из батальона побег учинил?
— Побег учинил после троицына дня в 1774 году, уговорил меня солдат Кулага. Вместе с ним и бежали.
— А когда к воровству Пугача пристал?
— Какой там Пугач! С конца июля того же года сидел я в Черном Яру под стражей.
— Ну и хитер ты, Метелка! Знаешь ведь, бестия, что сгорел черноярский острог и проверить твои слова нелегко.
Майор пробежал глазами опросный лист и вновь спросил:
— Отчего на Дон порешили бежать?
— Мы не бежали, а просто ушли, чтоб найти пристанище и быть в работах. Мои ватажники Илья и Чемодур бывали на Дону, имеют там знакомых и убедили меня, что донские казаки в работники всякого примут. А вишь каким прием-то оказался. Батожьем уже угостили…
— Говори места, где возмущение сеял. Помяни все села, города, ватаги.
— Да разве упомнишь, — усмехнулся атаман, — пожалуй, вы лучше знаете. Вам рапортами доносили, а тайная канцелярия каждую бумажку бережет, хоть и грош ей цена…
— Ты не указывай, мразь, — вскипел майор, — сказывай, где пушки достал?
— В Богатом Култуке ловецкие люди дали две чугунные пушчонки. Да три пушки взял на Колпачке, а на Эмбе с расшивы взяты две медные пушки… Порох и свинец также брал с судов и по ватагам. На Дьяконовой ватаге приказал кузнецам наготовить жеребьев из тянутого железа. С Пугиной ватаги взял три чугунные полуфунтовые пушки с порохом и ядрами…
Майор досадливо поморщил лоб и задал новый вопрос:
— Сколько лет?
— По мне что, не видно?
— Зачем возмущал народ?
Ответа нет.
— Раздеть его! — скомандовал майор. — Каков гусь, а? Фамилию свою запамятовал. Но мы тебе память вернем.
Атамана раздели почти донага. Майор приметил на его запястьях пятна и крякнул:
— Э-ге! Да ты, оказывается, голубчик, железо носил. Теперь уж не улетишь… Двадцать ударов!
Заметайлова подняли на дыбу и начали стегать кнутом. Он молчал. Когда же боль стала нестерпимой, великая злость подкатила к сердцу, и он прокричал палачу:
— Крепче поддай, кат! Крепче бей!.. Не то попадешь ко мне, самого разложу…
Палач, остервенясь, стал бить сильнее.
— Стой! — вытянул руку офицер. — Хватит, не зашиби до смерти. Ему еще в Астрахани велено наказание чинить.