А вот сам Али Риза особыми талантами не блистал, а посему и перебивался в должности мелкого чиновника.
Сначала в управлении мусульманскими религиозными обществами — вакуфами, а затем в таможенном ведомстве.
В 1874 году он был назначен комендантом таможенного караульного поста на турецко-греческой границе в поселке Чайагзы, куда по бурным горным рекам сплавлялся с отрогов Олимпа заготовленный на экспорт лес.
Али Риза должен был бороться с контрабандой, и занятие это было не только весьма беспокойным, но и в высшей степени небезопасным.
Если с чем ему и повезло, так это с женой.
Однако успешно занимавшийся торговлей и имевший свою землю отец невесты мечтал о куда более выгодной партии для своей дочери и встретил предложение мелкого чиновника в штыки.
И только заступничество давшего бедному жениху на положенный в таких случаях выкуп деньги сводного брата невесты Хуссейна-аги помогло тому сломить сопротивление непреклонного родителя.
С будущей женой Али Риза увиделся только на свадьбе и остался очень доволен увиденым.
Совсем еще юная, всего пятнадцать лет, Зюбейде, с ее редкими для турчанок светлыми волосами и голубыми глазами, была куда как хороша.
После свадьбы Зюбейде поселилась в родительском доме Али Ризы, а он сам отправился в Чайагзы.
Но уже очень скоро, не выдержав раздельной жизни с молодой и красивой женой, он увез ее в свое глухое горное селение.
И хотя Зюбейде-ханым совсем не горела желанием сменить благоустроенный городской дом на убогую хижину в горах, перечить мужу она не осмелилась и, наступив на горло собственной песне, отправилась в добровольную ссылку.
За прожитые в быстро осточертевшем Зюбейде Чайагзы три года у них родилось двое сыновей, но Всевышний призвал их к себе.
И вот теперь все их надежды были на только что появившегося на свет Мустафу.
Али Риза еще раз поздравил себя с рождением сына, выпил последнюю рюмку и через несколько минут уснул.
Оставим счастливое семейство и мы.
Но уже очень скоро мы снова вернемся к маленькому Мустафе и вместе с ним проживем, может быть, не очень долгую, но насыщенную событиями жизнь, вместе с ним познаем горечь поражений и радость побед, тоску одиночества и мучительные раздумья…
Книга перваяРОДИНА И СВОБОДА
Невелика ценность человека, думающего больше о самом себе, нежели о счастье родины и нации.
Глава I
Как и солдатами, великими не рождаются, и, словно подтверждая эту простую истину, маленький Мустафа ничем не напоминал собою будущего героя, а если чем и отличался от своих сверстников, так это только еще большей капризностью и непослушанием.
Но ослепленная любовью мать прощала ему все и спешила исполнить любую его просьбу.
А стоило ей только повысить на сына голос, как в его глазах мгновенно загорался недобрый огонь, и тогда ей казалось, что на нее смотрит не маленький ласковый волчонок, а способный на все матерый волк…
Пройдут годы, и уже совсем другие люди отметят удивительную способность глаз Мустафы менять свою окраску в зависимости от испытываемых им чувств.
Темневшие в минуты хорошего расположения духа, они становились почти стальными в минуты наивысшего нервного напряжения, как это бывало на фронтах.
«Глаза, дающие тон всему его облику, — писал в своих воспоминаниях полпред РФСР в Турции С. Аралов, — стальные, выражающие сильную волю.
Мне приходилось присутствовать при решении м боевых задач: тогда его глаза, казалось, не видели собеседника».
Когда мальчику исполнилось всего шесть лет, между родителями разгорелись ожесточенные споры о его будущем.
Правоверной из правоверных Зюбейде-ханым хотелось видеть сына духовным лицом, а куда более просвещенный Али Риза горел желанием отдать его в светскую школу.
— Отец мой, — вспоминал Ататюрк, — придерживался либеральных взглядов и прозападной ориентации, не принимал никакой религии. Он предпочитал светские школы в отличие от матери, которая настаивала на том, чтобы я получил мусульманское религиозное образование…
Дабы не обижать жену, Али Риза принял соломоново решение.
В положенный день ходжа отвел Мустафу в медресе, а через неделю отец перевел его в знаменитую на все Салоники светскую школу Шемси-эфенди.
И больше всех этому переходу радовался сам Мустафа.
Уж очень ему не понравилось сидеть на коленях в полутемной комнате и, заучивая наизусть суры, то и дело получать удары указкой от ходжи.
Но существует и другая версия перехода Мустафы в светскую школу.
Согласно ей подрастающий волчонок впервые показал свои острые зубы и в одно далеко не такое прекрасное для матери утро наотрез отказался ходить в медресе.
Для Зюбейде-ханым это было настоящим ударом, и чего она только не делала, чтобы наставить взбунтовавшегося сына на путь истинный.
И грозила, и требовала, и умоляла.
Но Мустафа был непреклонен.
И кто знает, может быть, именно эти часы, проведенные в полутемной комнате за насильственным изучением сур, породили в мальчике ту неприязнь к служителям культа, которую он пронес через всю свою жизнь.
Матери пришлось уступить, и, к великому ее огорчению, белоснежное одеяние, ветка вербы и позолоченный тюрбан за их полной ненадобностью были навсегда убраны в старый шкаф.
Маленький бунтарь с превеликим удовольствием отправился в светскую школу того самого Шемси-эфенди, о которой говорил Али Риза на памятном для всех семейном совете.
Конечно, его новой школе тоже было далеко до совершенства, но по сравнению с медресе это был шаг вперед.
Очень скоро Шемси-эфенди во весь голос заговорил о необычайном математическом таланте мальчика.
Не уступал он своим сверстникам и в других науках, на лету схватывая то, что с трудом давалось другим детям.
Но, как это ни печально, учился Мустафа недолго.
От чахотки умер потерпевший фиаско во всех своих коммерческих начинаниях и постоянно топивший свое горе на дне бутылки Али Риза, и семья оказалась на грани нищеты.
Чиновничья пенсия составляла сущие гроши, и, дабы хоть как-то сводить концы с концами, Зюбейде-ханым стала сдавать часть дома.
Денег все равно не хватало, и увязшая в долгах вдова была близка к отчаянию.
И, как это часто бывает, помощь подоспела с совершенно неожиданной стороны.
Вместе с Мустафой и его младшей сестрой отчаявшуюся женщину пригласил к себе ее сводный брат Хуссейн-ага, который работал управляющим крупного поместья в каких-то двадцати пяти километрах от Салоник.
Правда, и по сей день остается неизвестным, на самом ли деле испытывал приложивший руку к несчастливому браку Зюбейде-ханым «братец» угрызения совести, или был, как поговаривали злые языки, весьма неравнодушен к голубым глазам своей названой «сестрицы», выглядевшей, несмотря на пять родов, достаточно привлекательной.
Как бы там ни было, так своевременно последовавшее предложение было принято, и совершенно неожиданно для себя маленький Мустафа оказался в деревне, где царили первозданная тишина и полное отсутствие каких бы то ни было занятий.
Очень скоро сельская идиллия начала угнетать мальчика, чья деятельная натура настоятельно требовала хоть какого-нибудь занятия.
Но когда его дядька нашел ему таковое, Мустафа только презрительно скривил губы.
Ему совсем не улыбалось гонять ворон с полей, и он стал еще более дерзким и неуправляемым.
Понимавшая состояние сына мать не обижалась.
Да, чистый воздух и хорошее питание стоили дорогого, но и они не могли заменить чтения книг и общения с образованными людьми.
Дабы хоть чем-то занять сына и дать выход его постоянно бившей через край энергии, Зюбейде-ханым устроила его в расположенную в соседнем селе христианскую школу.
Но и здесь ее ждало разочарование: у мальчика не было ни малейшей охоты изучать старые и новые заветы из пришедшей на смену Корану Библии.
Ее взор упал на местного письмоводителя, но уже с первых уроков тот проявил такое невежество, что изумил им даже маленького Мустафу.
Договор был расторгнут, и… снова началось вынужденное безделье.
А где-то в школах скрипели перья, исписывались тетради и сверстники Мустафы уходили все дальше и дальше по ведущей в просторные чиновничьи кабинеты светлой дороге знаний.
В деревне время явно замедлило свой бег, и каждый проведенный в битве с воронами день все дальше отдалял Мустафу от намеченного ему матерью светлого будущего.
И ей не осталось ничего другого, как отправить сына в Салоники, в рюшдие — среднюю гражданскую школу, созданную правительством в Салониках, как и в других главных центрах империи…
Соскучившийся по занятиям Мустафа принялся поражать учителей своими недюжинными способностями и непостижимым умением схватывать все сказанное ими на лету.
Но и на этот раз Зюбейде-ханым недолго радовалась успехам сына, прошло всего два месяца, и он снова оказался не у дел.
За ссору с одним из учеников его жестоко избил помощник директора школы Каймак Хафыз, и тетка Мустафы забрала его из ненавистной ей светской школы.
И напрасно возмущенная его поступком мать требовала вернуться в школу.
Мальчик только хмурился и смотрел на нее своими удивительными глазами, в которых горели так пугавшие ее огоньки.
В школу возвращаться он отказался, несмотря на все ее увещевания и мольбы.
И только когда ее требования стали совсем нестерпимыми, Мустафа приподнял завесу тайны.
— Хорошо, — с каким-то поразившим Зюбейде-ханым спокойствием произнес он, — я вернусь в Салоники, но только для того, чтобы рассчитаться с Каймаком!
Испуганная его решительностью мать настаивать на возвращении в школу перестала.
В том, что Мустафа способен исполнить свою далеко не детскую угрозу, Зюбейде-ханым не сомневалась.
Была в нем какая-то непонятная ей сила.
Снова потянулись однообразные деревенские будни с их вынужденным бездельем, и снова Зюбейде-ханым потеряла с таким трудом обретенный ею покой и целыми днями размышляла о будущем сына.