– Это недопустимо! – проговорил полицейский, но слова его ближе к решетке растворились во всепоглощающем гуле.
Младший что-то ему ответил, завязался короткий разговор, о содержании которого можно было только догадываться, но, судя по их недовольным лицам, ничего хорошего он не предвещал. Привыкшие к безделью в спокойном районе города полицейские источали явное раздражение из-за свалившейся на них невесть откуда работы.
– Надо с этим заканчивать, – смог прочитать Платон по губам местного начальника и решил воспользоваться моментом.
– Это наш шанс, – подбодрил парень Лию, уже с трудом державшую голову прямо.
К их камере подошли оба полицейских, оставив самого молодого и словно приросшего к стулу дежурного перед экранами с трансляцией уличных камер. Уже хорошо знакомый молодым людям офицер с надменным выражением лица держал в руке найденную у Платона книгу и всем своим видом намекал, что с такой уликой никто не отвертится, а покорный слуга народа получит похвалу или премию от начальства.
– Так, ладно, выходите на допрос, – сказал старшина театральным голосом, какой молодые люди запомнили еще при аресте. – Вы должны будете дать показания и выслушать обвинения.
Он открыл длинным ключом тяжелый замок на решетке и в какой-то момент замер, присмотревшись к кускам осыпавшейся краски на противоположных участках стен. Только тогда пытавшаяся спасти себя бегом на сверхкороткие дистанции девушка обратила внимание на свои посиневшие руки и через мучительную боль в голове улыбнулась. Перекошенное лицо походило на какое угодно, только не на улыбающееся, но Платон уловил направление мыслей Лии и помог довершить начатое ее образцовой ухмылкой – уже на своем лице.
– Это еще что, черт подери? – вспылил офицер и подбежал к стене внутри камеры, не обращая никакого внимания на арестантов.
– Я же вам говорил, она носилась тут как ненормальная, – ответил младший сотрудник.
Но удивленный мужчина уже не слушал его ответ, в ужасе оценивая причиненный участку ущерб и пытаясь придумать, как быстро все залатать. Он ходил между стенами, оценивая количество предстоящих работ, пока подчиненный выводил молодую парочку из камеры подталкивал в направлении стола.
– Так, давайте-ка живо в дежурку, – скомандовал полицейский, положив не занятую книгой руку на открытую кобуру.
Ведомые его приказом студенты перешли в указанную крохотную комнатушку, расположенную между камерой и выходом из этого душного, гудящего, высасывающего всю душу подвала. Угнетенные узники растерянно проковыляли до стола, оперевшись на его холодный железный край. Платон изо всех сил держал подавленную болью Лию, едва стоящую на ногах. Возможно, бег действительно продлил ей жизнь, но постоянно носиться из угла в угол никаких сил на хватит, к тому же на допросе никто не позволит ей этого делать. Вся надежда была на скорый приступ и последующий за ним вызов машины скорой помощи, но девушка, поймав подходящий момент, решила выкроить себе шанс и загодя симулировала потерю сознания – обессиленно упала на стоящий посередине стола ряд мониторов. Обученная в детском доме всяческому притворству, она сделала это очень реалистично.
Платон попытался удержать и поднять девушку, но, получив от нее намекающий удар по ноге, перестал мешать собственному спасению и начал подыгрывать, подтолкнув Лию еще дальше на стол. Стоявшая по другую сторону от массивных экранов кружка горячего чая опрокинулась на дежурного, отчего тот отпрыгнул в угол. Державший же руку на кобуре молодой полицейский наконец поверил в серьезность происходящего, швырнул злополучную книгу к лежавшему на полу рюкзаку Платона и доверчиво бросился к телефону в закуток за столом.
В момент этой сцены старший полицейский продолжал безвольно озираться на стены открытой камеры, переходя между ними в бессильных попытках налиться чувством мести и злобы. Когда младший офицер максимально ослабил свое внимание, принявшись набирать телефонный номер, девушка начала действовать.
– Телевизоры! – крикнула она изо всех сил, но от боли и начавшегося приступа голос был едва различим.
В обычной ситуации Платон не успел бы среагировать, но теперь действовал инстинктивно, пытаясь помочь Лие. Ради своего спасения его смекалка вряд ли сработала бы как надо, но, когда дело коснулось девушки – смысла всей его жизни, – нужные действия сами приходили на ум, будто диктуемые какой-то древней, могущественной и пережившей все великие катаклизмы силой. Не задумываясь, он мигом навалился на стоявшие в ряд телевизоры и с нечеловеческой силой потянул их в сторону единственного прохода между столом и стеной. Груда стекла и пластмассы с грохотом свалилась на пол, преградив путь двум зажатым в углу полицейским. Уже раскусивший хитрый замысел со лжеприступом офицер бросился вперед, но соединенные толстым проводом телевизоры продолжили падать прямо ему под ноги, отбросив молодого стража порядка в угол к оттирающемуся от кипятка дежурному.
В этот момент девушка из последних сил бросилась в соседнюю комнату к открытой решетке камеры предварительного заключения, в которой все еще рассматривал осыпавшуюся краску старший полицейский. Наполненный злобой и чувством мести, он не мог не услышать грохот и соответствующе ответить на него, но Лия с невероятной ловкостью, присущей только выросшим по законам улицы людям, навалилась на железную дверь и инерцией своего движения с громким лязгом захлопнула ее прямо перед лицом выбегавшего офицера. Четким движением она повернула ключ в замке и, отпрянув назад всем телом, увернулась от высунувшихся через решетку рук. Как грозные щупальца, они лезли из запертой камеры, но дотянуться до упавшей на пол девушки с ключом уже не могли.
Увидев ее последний обессиленный бросок, Платон набрался еще большей силы и перевернул пустой стол на двух других служителей власти. Тот из них, что был в офицерской форме, выхватил пистолет и попытался выстрелить в бунтующих заключенных, но удачно зацепился рукой за железный край опрокинутого стола, и пистолет полетел на пол. Туда же отправились сбитые столом офицер и молодой испуганный дежурный, хотевший только, чтобы вся эта сцена поскорее закончилась, и неважно, кто победит. На его помощь никакой из сторон рассчитывать не приходилось, но пустой, хоть и железный стол офицер был в силах поднять и сам, без поддержки зажатого в угол стажера, так что Платону требовалось действовать очень быстро. Как человек, попавший в экстренную ситуацию, он не осознавал свои движения, которые больше походили на отточенные, идеальные действия, чем на панику молодого напуганного студента.
Первым делом он схватил висевшую на стене связку ключей, а затем валявшийся на полу рюкзак. Закинув в него злосчастную книгу, он уже собирался броситься к Лие, но заметил блестевший под ногами железный предмет. Отливающий синим ламповым светом курок, серебристая рукоятка и ствол образовывали компактный, но такой весомый в любом споре аргумент – табельный пистолет, только что выпавший из рук офицера. По-прежнему стараясь ни о чем не думать, Платон взял его в руку и, закинув за спину рюкзак, бросился к лежавшей на полу Лие. Для убедительности он размахивал оружием, чтобы охладить пыл зажатого у стены офицера.
Напуганный блеском мелькающего дула, молодой полицейский уже не так рьяно пытался выбраться из-за обрушившегося на него стола, впрочем, не факт, что при всем желании он бы успел вскочить на ноги и преградить путь парню, выносящему из камеры девушку. Всего несколько шагов до свободы, и вот беглец уже открывает толстенную, явно бронебойную входную дверь. Относительно свежий воздух и солнечный свет единым фронтом бьют в нос и в глаза, но Платон на своих плечах вытаскивает Лию наружу, сажает на ступеньку ведущей к тротуару цокольной лестницы и перебирает большую, звенящую связку ключей. За мгновение до того, как дверь полицейского участка начинает грохотать изнутри, он успевает подобрать нужный ключ и провернуть его в замке, закрывая разъяренных офицеров в подвале. Вместе с девушкой оказывается на свободе, в огромной, залитой солнцем трехмерной вселенной, запертой по другую сторону крохотной, но бесконечно огромной в своей неподвижности камере заключения, чьи двадцать квадратных метров в относительном измерении невозможно сравнить с бессмысленными масштабами всего остального мира.
Платон прислонил к плечу и обхватил за талию все еще не пришедшую в себя Лию, поднявшись вместе с ней на пятнадцать бесконечно высоких ступенек к свободе. Будто украденная у них навсегда, родная, знакомая улица вернулась обратно и привычно одарила своих пасынков милым светом.
За магазином оказалось безлюдно, и никто не заметил выходящих из подвала подозрительных молодых людей. Впрочем, место для полицейского отделения не зря было выбрано на столь незаметном участке улицы, ведь проживший здесь всю жизнь Платон, только очутившись под землей, смог узнать, что там на самом деле находится. Согнувшийся в три погибели от веса девушки, он снова оглянулся по сторонам и бросил пистолет с ключами в ближайшие кусты. Проковылял несколько шагов дальше, потом задумчиво остановился и, теряясь в сомнениях, вернулся обратно. Лежащие на земле блестящие стальные предметы маняще смотрели на него, а страх совершить ошибку заставил поднять их и засунуть в свисавший со свободной руки рюкзак. Еле дышащая Лия была плохим советчиком в этом деле, и он решил обсудить с ней судьбу оружия и ключей позже, если представится такая возможность. В тот момент важнее всего было донести ее саму до оставленной на дороге машины.
Красный «Норд Шеви» с черным брезентовым верхом, покрытый толстым слоем уличной пыли, стоял на том же месте. При ближайшем рассмотрении он оказался испещрен детскими маркерными рисунками, достаточно мелкими, чтобы быть незаметными издалека, но вполне стойкими, чтобы досадить своим присутствием владельцу машины. Знакомые с автопромом только по телевизору дети решили воспользоваться моментом и выплеснули все свое творчество на брошенный посреди района столь привлекательный экземпляр. Как бы интересно ни выглядели оставленные ими изображения, важнее всего было найти в огромной связке украденных из полицейского участка ключей нужный красный брелок и донести Лию до пассажирского сидения, а затем сесть за руль. В зеркале заднего вида показались карие глаза парня, с ностальгией посмотревшего на свое почти забытое после долгого ареста лицо. Все, что он знал, помнил и отождествлял со своей жизнью, томилось на маленькой полоске стекла. Собственный взгляд вызывал жалость в парне, подозревавшем, что расстается с молодостью навсегда. Маленькое зеркало было его Рубиконом, портретом Дориана Грея, который он изо всех сил попытался запомнить. Словно вспышкой молнии отпечатался в памяти этот момент, слишком короткий, чтобы Платон мог прямо тогда осознать всю его важность и глубину. Столь длинная череда мыслей растянутым в вечность мгновением отложилось в мозгу и всплывала яркими воспоминаниями в последующие градусы, как бывает, когда вновь и вновь проживаешь один короткий момент, столь быстрый и юркий, что его невозможно ухватить, его можно лишь потом смаковать, как отпечатанную в памяти фотографию. Движением дрожащей руки Платон направил зеркало назад, на пустую улицу с незаметным полицейским участком, потом посмотрел вперед, в будущее, и повернул ключ зажигания.