внезапно, именно в этот момент, как по закону подлости, решит проехаться по дороге. Поэтому я осталась возле нашего красного, лишенного пропитания хищника. По одну сторону от нас холмистый пейзаж со скалой, а по другую – гигантская, до самого горизонта, пустынная степь. Трасса пролегает словно между двух разных миров, отделяя их друг от друга и не давая им встретиться, коснуться друг друга и удивиться разнообразию природных ландшафтов. Вместо этого каждый из биомов молчаливо дремлет, наполненный собственным величием и превосходством, пока мы застряли между ними без возможности продолжить свой путь. Конечно, ничего страшного не случилось, мы не умрем просто стоя на месте, и здесь достаточно красиво, чтобы провести хоть всю свою жизнь, но в любой момент у меня может снова заболеть голова. Это переворачивает всю нашу ситуацию с ног на голову, извращает относительно общепринятых норм, будто мы живем в каком-то ином измерении с совершенно другими законами физики.
Платон тоже боится, что у меня в любой момент может случиться приступ, и решительно лезет на высокую, метров в тридцать, скалу. Иногда очень мужественный парень, конечно, имеет свои недостатки, но они делают его настоящим. Не приторным рыцарем на белом коне из книг, который бы мне сразу опротивел своей скучной, идеально поставленной речью и однообразными героическими поступками. К счастью, в отличие от неудачниц-принцесс, я нахожусь в реальном мире и могу наслаждаться жизнью рядом с реальным человеком. Я прям чувствую, когда он превозмогает свой страх или трусость, закрывает глаза на собственные желания и старается хоть как-то облегчить мою судьбу. Это самые прекрасные моменты. Конечно, гораздо чаще я чувствую, как он не справляется со взятой на себя ролью, но упорства ему не занимать – облажавшись однажды, он в следующий раз пересиливает себя и поступает чуточку лучше. Я вижу, как парень мужает и становится крепче, наравне с ним переживаю каждый момент успеха или досадной неудачи в очередной попытке меня очаровать. Это делает его органичным, и я уже не представляю, как могла когда-то жить без такого преданного парня, на которого можно положиться в трудный момент.
Вот он бесстрашно лезет на скалу, цепляясь за корни кустов. Судя по всему, наклон оказался не таким сильным, как видится со стороны, и он безо всяких альпинистских приспособлений поднимается все выше. Он – маленькая белая точка в центре пейзажа самых лучших в мире художников – человеческих глаз. Его рубашка контрастирует с коричнево-красным фоном землистой скалы, а синие джинсы выделяются на фоне поднятой его ногами пыли. Я ловлю себя на странном движении собственных рук со сжавшимися от нервов потными кулаками. Обычно замирающее сердце начинает стучать при каждом его шаге по крутому опасному подъему. Я переживаю, как бы Платон не сорвался и не покалечился. И это не простое корыстное чувство попутчицы, зависимой от его водительских навыков и умения разделывать птиц, это нечто большее. Переживания вроде бы касаются другого человека, но откликаются эхом прямо в моей душе. Вроде парень находится далеко и мало должен волновать мое сердце, но нас будто связывает веревка, натянутая между мной и вершиной скалы, на которую он взбирается. И сто́ит Платону упасть, как что-то внутри меня, привязанное крепким узлом, тоже полетит вслед за ним. Ума не приложу, что это за чувство, и не хочу дальше в него вникать. Всю нашу поездку мне было так прекрасно и хорошо, что я боюсь что-то в себе менять, ведь можно испортить свои впечатления.
Платон уже на вершине, покоритель горы, самый видный ковбой в этой забытой богом округе, озирается по сторонам, внимательно всматривается в неведомую мне даль, прикрывая глаза от яркого солнца ладонью. Интересно, как он будет слезать, ведь это гораздо сложнее. Пытаюсь крикнуть, чтобы был аккуратен, но мой голос тонет в толще воздуха, неподвижно стоящего между нами. Каждый шаг вниз его крохотного на таком большом расстоянии тела отзывается ударом моего сжатого в страхе сердца. Клубы пыли становятся больше, чем при подъеме, и я понимаю, что Платон соскальзывает вниз по очень крутому склону, изо всех сил пытаясь затормозить, хватается за все подряд ветки. Как только он останавливается, я успокаиваюсь и разжимаю кулаки. Так происходит несколько раз и наконец он спускается так низко, что полностью пропадает из вида – между нами километр деревьев, холмиков и камней.
Я успокоилась и снова стала следить за дорогой, чтобы не пропустить случайной машины, но мы по-прежнему оставались единственными людьми на трассе. Можно было даже подумать, что произошел очередной катаклизм вроде злополучного Великого разлома, и мы остались последними на планете людьми, но в таком случае никто бы не смог вылечить мой недуг и вообще стало бы скучно жить. К счастью, вероятность этого была меньше, чем шансы найти посреди дороги бензин.
Платон вернулся со своей традиционной глупой улыбкой на завороженном лице, какая появляется у него каждый раз при взгляде на меня. Уж не знаю, что он в этот момент думает и представляет, но меня такая мина смущает. Чтобы помочь ему собраться с мыслями, я взяла руку уставшего парня и стала ее гладить, делая легких массаж. Он покраснел, улыбнулся еще шире и провалился глубже в свое воображение, глядя на меня, как паломник на какого-то религиозного идола, которому исступленно поклоняются и делают безумные подношения. В такие моменты он меня определенно пугал, но был некий шарм в таком отношении, ведь я чувствовала его придыхание и обращение, будто перед Платоном стояла величественная царственная особа, слишком прекрасная и недоступная для его низкой самооценки. Надеюсь, он поработает над собой и сможет исправить эту ошибку. У него уже многое получилось, и я верю, что парень не остановится на полпути.
Мы все еще стояли посреди дороги между двумя величественными мирами – плоской степью и покрытыми лесом холмами. Никто мимо не проезжал и даже в мыслях не допускал дать нам бензин, поэтому мы уселись поудобнее в машину, опустив спинки сидений, и стали обсуждать варианты, попивая остатки воды.
– В нескольких километрах впереди есть какое-то здание, – сказал мне Платон. – Не знаю, живет ли там кто-то или это просто очередные руины старого мира, но машин я там не заметил.
– А что по другим сторонам?
– За скалой много холмов, будто кто-то скомкал одеяло, уходящее в бескрайнюю даль, с торчащими из самых высоких мест вышками передачи радиосигнала. Вся их вереница оказывается идет параллельно трассе, но на большом расстоянии, – рассказывал он, обхватив рукой набалдашник рычага переключения передач. – Позади только то, что мы уже увидели по дороге, – гора с рекой и озеро между низких деревьев, с высоты похожих на ворс дорогого ковра. По другую сторону от дороги сплошная равнина с вкраплениями зеленых лугов, а между ними, как серые облака, стада поедающих траву диких овец.
– Не густо.
Помню, я положила ладонь поверх его крепкой руки, почувствовав сухие частицы земли с покоренной им высокой скалы. Словно блюститель духовности и чистоты, рычаг переключения передач стоял на страже наших взволнованных тел, разделяя пространство между сидениями, и только руки могли обхватывать его круглый стальной набалдашник, как нам захочется, и нежно ласкать пальцы друг друга.
Едва я успела записать предыдущую сцену, как у меня начала болеть голова. Не знаю, как долго мы пролежали на опущенных спинках сидений, наслаждаясь ласками, но я так сильно расслабилась и отрешилась от всего окружавшего нас сурового мира, что приступ застал врасплох. Если добавить к этому долгому наслаждению ожидание покорения Платоном скалы, то могло пройти достаточно для начала реальной головной боли, а не той выдуманной ради бегства от пугавшей меня хозяйки мотеля. Я пыталась вспомнить, как долго прожила без встречи со смертью лицом к лицу, наслаждаясь каждым метром потрясающей своим видом дороги. Последний приступ случился аж в полицейском участке, и я даже удивилась, как долго живущий в моей голове зверь не открывал своих алчущих крови глаз. Прошло четыреста километров фантастических приключений и невероятных пейзажей – целая жизнь, свободная от страха и переживаний. Я слишком сильно забылась и почти поверила в собственный самообман новой жизни. Ничего не поделаешь, за все надо платить. Расстоянием, деньгами или, как в моем случае, приступом, вернувшимся страхом смерти, мчащей на всех парах из четвертого измерения…
Странная мысль. Я просто представила себя заложницей неподвижности трех измерений, в которых меня всегда настигает мой зверь, но не смогла мысленно представить, откуда же он все-таки прибегает, если с отсутствием движения ничего не происходит. Ведь без расстояния жизнь, можно сказать, замирает, а приступ, наоборот, начинает неумолимо подкрадываться. Вот мне и пришло в голову странное четвертое измерение, гипотетическая обитель терзающего меня недуга, в которой ничто не замирает, не перестает существовать в неподвижности. Это бы объяснило, почему, если я не двигаюсь, не старею и даже когда сердце мое не бьется, этот таинственный зверь в моей голове продолжает накапливать силы и наносит новый удар. Четвертое измерение, вот где я его поселю – за пределами известного мира.
Но, возвращаясь к приступу, я упустила момент его возникновения и обеспокоилась только в самый разгар головной боли. Нежные ласки с единственным в радиусе многих миль человеком слишком долго занимали мое внимание, и теперь куда-то бежать было уже слишком поздно – глаза начали закрываться, и казалось, что пол машины уходит у меня из-под ног. Платон испугался, но сразу же вскочил с места и принялся мне помогать. Почти не осознавая происходящее, я чувствовала, как он сажает меня на водительское сидение, а в моих ослабленных руках появляется грубая оплетка руля. Нежными, но уверенными движениями он заставил мои пальцы сжаться вокруг спасавшего нас всю дорогу штурвала, а сам, громко хлопнув дверью, побежал куда-то назад. Сейчас я могу писать об этом четкими вразумительными словами, но тогда все пространство в моей голове сжималось и уносилось вдаль, уступая место безудержной боли, нарастающей с каждым мгновением. Безумные всполохи нервных сигналов заставляли тело вздрагивать, а веки – часто смыкаться. Начался уже привычный мне хаос в теле, и скоро к этому ужасу должен был подключиться желудок, заготовивший уже великое множество кислой пены. Не в силах двинуться, я лишь отсчитывала последние моргания до потери сознания, как вдруг пространство вокруг меня начало двигаться. Сквозь частые черные паузы, как в поврежденный кинопленке с половиной потерянных кадров, я увидела движущуюся дорогу и уходящие назад кусты у правой обочины. Уже подготовившийся к извержению желудок тоже застыл в ожидании, а боль, сжавшая голову, словно тиски, перестала нарастать, отвлекшись на происходящее снаружи нашего с ней поля боя. А там было на что посмотреть – движение, медленное бегство от неизбежности. Как потом оказалось, Платон усадил меня за руль, а сам принялся толкать автомобиль по дороге, с огромным трудом сумев просто сдвинуть его с места. То был маленький шаг для человека, но большой шаг для всех нас. С каждым новым усилием сила инерции нарастала и скорость машины росла, уже перейдя в обычный пешеходный темп. Оставалось немно