Я дернула Платона за палец и взглядом намекнула, что надо поторопиться. Тогда он решил взять ситуацию в свои руки и сам начал экскурсию, чтобы растормошить растерявшегося старого гида.
– Это у вас маслкары? – Мой парень начал с услышанных им из гаража отцовских слов.
– Да, – ответил экскурсовод.
– Шестилитровые турбомоторы? – продолжил Платон, показывая на торчащие из прорези в центре капота массивные воздухозаборники.
– Да, – ответил экскурсовод.
Дело пошло. Мы смогли разговорить служащего музея и, когда он перестал относиться к нам как к чужакам, перешли к основной цели нашего посещения – к топливу. Всю жизнь читавший книги и позабывший почти все о машинах старик растерялся, и Платон на пальцах объяснил, что это за вещь и зачем она нам нужна. В баках выставочных автомобилей должны были оставаться запасы, и если с каждого из десяти удастся слить по несколько литров, то наш благотворительный автопробег будет спасен.
– Мы пытаемся приковать внимание властей к детской смертности, – говорила я. – И едем из Фрибурга прямиком в Александрию, чтобы глава государства наконец обратил внимание на эту проблему. Но мы немного не рассчитали с запасами топлива и наглухо застряли здесь… И чем дольше мы здесь остаемся, тем больше невинных детей умирает.
Возможно, я малость перегнула палку, а может быть, старик просто оказался слишком чувствительным, но он расплакался, так искренне, что мне самой стало его жалко и я чуть не разревелась в ответ. Он снял очки с покрасневших глаз и начал тереть веки руками, покрывая лицо все возрастающим бурным потоком слез.
Воспользовавшись моментом, когда плачущий старик на нас не смотрел, Платон одарил меня осуждающим взглядом, на что я лишь невинно пожала плечами. Не такой уж это был обман. Разница была только в том, что умирали не дети, а я сама. Ну и несколько приукрашенных мелочей тоже не были далекими от истины, просто они помогали быстрее понять всю важность моей ситуации, без нужды объяснять длинную и фантастическую череду реальных событий. В общем, совесть моя быстро стала чиста, как и сердце успокоившегося экскурсовода. Придя в себя, он позвал Платона в подсобку искать приспособления для перекачки топлива. Пока я рассматривала полюбившиеся мне мощные автомобили, мужчины шуршали и гремели всяким хламом. Боясь спугнуть фортуну, я старалась ни о чем не думать, просто застыв в неподвижной вечности, надеясь, что моим помощникам повезет. Наконец они показались из крохотной комнатки маленького музея с пустой канистрой на двадцать литров и обрывком водяного шланга в руках. Я продолжала нервничать, наблюдая, как медленно они копошатся.
Мужчины на па́ру разобрались, как открывать крышки бензобаков. Засунули резиновую кишку глубоко в неизведанные внутренности первой машины, а другой ее конец зафиксировали в принесенной емкости и стали ждать, пока польется бензин. Но ничего не происходило. Тогда я вспомнила, как делали это герои фантастических боевиков и, вытерев свободный конец шланга от пыли, показала, как надо подтянуть в себя топливо, чтобы оно заполнило собой весь объем кишки и продолжало литься в подставленную тару. Бензин был горький и обжигал рот, а поза моя была неестественной, но ради великой цели можно пойти на все что угодно.
Мы наполнили весь объем канистры двадцатью литрами горючей жидкости и пообещали вернуться за добавкой, когда заправим машину. В такой спешке было не до любезностей с экскурсоводом, поэтому мы пулей выскочили на улицу, вновь погрузившись в ее давящую бесконечными стенами и переходами пустоту. Пустоту не физическую – пространство почти полностью было занято творениями рук человеческих, почти не оставляя места для вздоха, – а пустоту как раз без людей, умело экономящих свои жизни. Во всем городе мы только и увидели приехавшего с нами дальнобойщика да старого смотрителя музея, хотя на каждом шагу пестрели вывески разных заведений, собранных так плотно, словно человеку дано прожить не десять тысяч километров, а всего лишь сто. Именно поэтому мы выглядели так дико, шагая с канистрой к машине через несколько кварталов, чтобы потом уже на своем транспорте вернуться за оставшимся топливом.
Это в спокойном течении жизни чувствуешь важность каждого метра, пытаясь его экономить, но, когда все летит под откос, как у нас с Платоном, и каждый солнечный градус проезжаешь огромные расстояния, лишние полкилометра не вызывают никаких неудобств. Мы просто носились по центру пустого города – к музею за бензином, потом обратно и снова к музею на уже заправленном первой порцией топлива автомобиле.
Заведя двигатель и снова почувствовав себя на коне, мы с трудом развернулись на узкой улице, которая была лишь на метр шире длины кабриолета, а ведь относительно других переулков она являлась самой большой и единственной, позволявшей грузовику проехать по центру города. Несколько раз едва не застряв на поворотах между построенных слишком близком домов, мы вернулись к музею и заняли весь проезд, перекрыв машиной целую улицу, по которой, к счастью, никто не шел и тем более не проезжал. И никто не утруждался пройти несколько метров до своих окон, чтобы поглядеть на нарушителей городского спокойствия, шумящих и разъезжающих туда-сюда. Мы словно были невидимками, как для тех лесных птиц, будто существовали с горожанами в разных вселенных. Пока мы так быстро двигались, они просто не могли понять, что мы существуем. Чтобы попасть в привычное им поле зрения нужно было остановиться, чего мы позволить себе не могли.
Платон забежал с канистрой внутрь музея, а я осталась караулить снаружи. Он два раза прибегал с новой добавкой, переливая ее в наш бензобак, а когда машина оказалась полностью заправленной шестью десятками драгоценных для нас литров, вдобавок сумел выпросить наполненную бутылку, на всякий случай. Поместив ее в свободный от лампочек угол багажника, мы вернулись к смотрителю поблагодарить и пожать его добрую руку.
– Может, вас еще накормить? – спросил он напоследок. – В таком долгом пути всякая еда должна была пропасть.
– Спасибо, не стоит, – ответили мы в один голос, а потом я добавила: – Купим что-нибудь по пути.
– А откуда у вас талоны? – удивился старик. – Вы же тут проездом.
– Какие талоны? Мы купим за деньги, – обманула я, потому что денег у нас совсем не было.
– Вы будто с неба рухнули.
Экскурсовод рассмеялся, похлопал себя по животу, но, не найдя взаимности с нашей стороны, замолчал и, наполнившись серьезностью, сообщил:
– У нас уже давно ничего не продается. Дефицит. Распределяют только по талонам.
Я не была особо знакома с экономической ситуацией и поэтому не приняла информацию близко к сердцу, зато Платон удивился так сильно, будто открыл старый клад или нашел новый кусок мозаики для своей философской игры.
– Во Фрибурге ничего подобного нет, – ответил он старику. – Обычные магазины, развитая торговля и все такое.
– Ах, Фрибург, вы же мне говорили, – шлепнул себя по макушке экскурсовод. – Ну тогда все понятно. Маленький выставочный город как эталон нашего общества и гордость экономики. Его построили подальше от всей суеты, специально для демонстрации лучшей жизни, для печати в журналах и показов по телевизору. Так что до вас дефицит, видимо, еще не добрался.
Тут уже встрепенулась я, испугавшись, что подаренных дальнобойщиком сухих пайков не хватит на оставшиеся две тысячи километров.
– Так что получается, еду совсем негде купить?
– Абсолютно, – ответил старик. – Вот вам четыре талона на ланч, примите от чистого сердца. Отоварьте их в лавке через дорогу. Ради спасения больных детей я бы дал больше, но зарплата только через два градуса, извините.
Он растрогался и снова заплакал, настолько искренне, что мое обычно замирающее в неподвижности сердце решило выпрыгнуть из груди. Чтобы не разреветься, я спешно выпорхнула из музея, прихватив с собой Платона с четырьмя талонами на еду.
В нашем привычном понимании фраза «через дорогу» означала, что надо выйти на улицу, дойти до края тротуара, перейти широкий асфальт, снова пройти по тротуару и найти на противоположной стороне нужную дверь. Но в реалиях Хезенбурга эта фраза означала, что, выйдя на улицу, мы упремся носом в дверь нужной нам лавки – надо было только протиснуться мимо занявшего почти все свободное пространство автомобиля.
В лавке мы тоже не увидели ни единого горожанина, лишь продавец уныло читал потертую книгу. Он вяло поднял на нас глаза и взял талоны. Медленно повернулся назад, наклонился и поднял с пола несколько упаковок, размером с коробки из-под хлопьев. Еще он достал бутылки с водой и все вместе протянул нам через длинный прилавок. Четыре порции ланчей, которые перед употреблением требовалось залить жидкостью, чтобы сухое мясо и овощи размякли и легче переварились. Мы спросили о сроке годности и с радостью для себя узнали, что у такого полуфабриката, так же как и у подаренных дальнобойщиком сухих пайков, он составлял тысячу километров.
– Где тысяча, там и две, – довольно сказал Платон, и мы ушли.
Садясь в машину, мы чувствовали, как за нами кто-то наблюдает. Может, человек в сером из карательного отдела полиции, а может, работник музея. Осмотревшись по сторонам, мы увидели в ближайшем окне лицо старого экскурсовода, помахали ему на прощанье и спешно уехали.
Лабиринт городских улиц еще долго не выпускал нас из своих тесных объятий. Пару раз мы даже задели бампером бетонные края зданий и чуть не застряли навечно, упершись в стены под слишком острым углом, но удача оставалась на нашей стороне и, направившись за трубами снабжения отдаленных районов, тянущимися в воздухе между домами, мы стали выезжать из жуткого центра. Дорога здесь была шире, раскинувшись на целых две полосы, строения ниже и беднее. В воздухе над головой появилось синее небо, скрываемое раньше высотками. Мы снова увидели солнце, и это было прекрасно. Потом пошли одноэтажные разваленные дома с сидевшими вокруг них грустного вида жителями – еще не самый убогий тип существования. Вишенка на торте ждала нас еще дальше, за самыми последними трубами городского снабжения, – фавелы с построенными из мусора хибарами и сидевшими на земле грязными оборванцами в пыльных разорванных комб