Мы подолгу стояли посреди пустой дороги, обеспеченные едой, водой, топливом и кровом, если таковым можно назвать салон полюбившейся нам машины, ставшей в буквальном смысле членом нашей семьи, ожидавшей еще пополнения. Я пыталась прийти в себя, вспомнить, кем раньше являлась, собрать из руин сознания остатки знакомой мне всю прошлую жизнь девушки Лии. До новых приступов головной боли, заставлявших снова тронуться в путь. Это было хождение по лезвию бритвы, по тонкому льду. Мы брали максимум покоя, какой только могли взять у постоянных приступов боли.
Между вынужденными поездками на новые пять сотен метров я чувствовала, как маленькая жизнь внутри меня становится все больше. Я вынуждена была есть за двоих и тратила слишком много запасенной еды, запивая ее остатками нашей воды. Меня мучила совесть, но начитавшийся в детстве умных книжек Платон говорил, что беременная женщина не должна ни в чем себе отказывать, если хочет, чтобы ребенок родился здоровым. Наши сухие пайки не изобиловали витаминами, поэтому он решил брать количеством, заботясь о своем будущем малыше даже больше, чем я.
С долгими остановками посреди дикой местности, кружившей мне голову красками и бессмысленными просторами, которые я не в состоянии была оценить, мы приближались к точке невозврата – сорок пятому километру, как известно, разделяющему беременность пополам. После него мы уже не успевали вернуться в Хезенбург, чтобы родить там. Платон умудрился по автомобильному тахометру точно отмерить расстояние и остановил машину перед этой чертой. Ему тоже не хотелось возвращаться в этот до безумия тесный город после того, как мы вкусили все прелести свободной жизни посреди недоступных для большинства людей красот природы.
– Наверняка должен быть другой выход, – говорила я сквозь пелену дурманящей пыли от разбившихся остатков сознания.
Не знаю, что было сильнее – страх тесных улиц с пугающего вида грязными жителями окраин или опасность попасть в руки полиции.
– Но постой, – продолжала я, – нас в любом случае рано или поздно станут искать по всей стране. Это неотвратимый факт.
А в каком-нибудь захолустье, где даже толком телевидения нет, мы были бы в относительной безопасности. Оставалось только найти такую богом забытую дыру, где живут оторванные от политических событий и криминальных сводок люди.
– Но каковы шансы наткнуться на какую-нибудь деревню в ближайшие сорок пять километров, если прежде мы вдоль дороги ничего не встречали? – спрашивал Платон.
– Я в тебя верю, – отвечала я.
Он знал, что ближе к столице находится гораздо больше городов и поселков, чем на окраине страны, которую мы когда-то давно, семь солнечных градусов назад, считали своим домом. На свой страх и риск мы поехали дальше, миновав ту самую разделительную черту в сорока пяти километрах от ближайшего мегаполиса. Отступать было некуда. И если я не до конца осознавала опасность такого решения, будучи в гормональном бреду, разорвавшем сознание в клочья, то на Платоне лежала полная ответственность за нас двоих, точнее уже троих.
Стоило убедить себя, что такая большая страна не может состоять лишь из трех известных нам городов, как реальность сама начала в этом убеждаться, подбрасывая нам по пути намеки на живущих где-то рядом людей. Цепочка из стоящих каждые пять километров дорожных указателей неожиданно прервалась, лишив нас надежды в очередной раз попытать удачу в поиске населенных пунктов. Это было нашей рулеткой – узнавать, есть ли на очередной табличке информация о ближайшем городе или мотеле. С азартом настоящих игроманов мы каждые пять километров ждали нового сообщения от дорожного указателя – то была единственная обратная связь от мира, карту которого мы забыли с собой взять. Хотя они все равно нигде не продавались. Не знаю почему. Чтобы люди не могли никуда поехать и повидать страну?
Достигнув того места, где по всем правилам должен был красоваться указатель, я решила, что мы просто ошиблись или мало ли что бывает? Украли бандиты, или склевали дикие птицы, или сбила проезжавшая мимо фура, приняв столб за переживших Великий разлом безумцев. Мне было слишком плохо, чтобы строить замысловатые логические теории, но Платон со всей серьезностью отнесся к отсутствию знака, остановил машину и вышел его искать.
Как он позже сказал, сработала интуиция, помогавшая всегда, когда речь заходила о моей безопасности. Я знаю, что такая сильная привязанность, какую он испытывал ко мне, бывает только при одном конкретном чувстве, которое все называют любовью. Но в тот момент обсуждать наши отношения было некогда – я лежала на откинутом сидении кабриолета и смотрела в голубое небо, пытаясь понять, что из себя представляют мои гулявшие в пространстве мысли и каким образом они связаны с ощущениями привязанного к моим глазам тела. Я казалась себе лишь принимающей визуальные образы точкой, помещенной в пространство над сиденьем автомобиля, чуть выше странного носа, но ниже густых, незнакомых бровей. Если смотреть в зеркало заднего вида, в том месте как раз располагались мои глаза. Вот так по кирпичикам я сопоставляла образы пяти физических чувств и осознание окружающих вещей и событий. В моменты остановок я буквально собирала себя заново и вновь разрушалась, когда мы ехали дальше, гонимые головной болью, а человек внутри меня увеличивался с каждым пройденным километром. Одним словом, мне было тогда не до чувств Платона, я даже не понимала, зачем он вышел из машины. Ну нет знака и черт с ним, нам надо искать людей. Но мой парень или, точнее сказать, мужчина оставался непоколебим.
Он нашел в траве на пыльной обочине торчащие из земли концы двух стальных труб, на которых обычно держались дорожные знаки, внимательно осмотрелся по сторонам. Слева от дороги низкие лиственные деревья, типа молодых кленов, стояли достаточно далеко от обочины, что позволяло видеть слегка возвышающиеся холмы, пологими ярусами уходящие вдаль, как бесконечные ложи театра природы, любовавшейся в тот момент происходящей на дороге сценой. По правую же руку земля очень плавно, едва заметно уходила вниз, унося ступенчатую зеленую террасу в невидимую даль. За смешением пронзающих воздух кленов и белых берез ничего конкретного не наблюдалось, разве что в одном месте между деревьями виднелась значительная прореха.
Платон решил сходить туда на разведку, оставив машину заведенной и показав мне, как управлять ею, если внезапно заболит голова. Я осталась сидеть на водительском сидении с непривычно большим, торчащим прямо в меня рулем, медленно привыкая к окружающей обстановке и расслабляясь в очередном катарсисе принятия себя и всех своих прожитых градусов, а мой мужчина изучал странности на дороге. Через сто метров после обрезанного знака он углубился в прореху между деревьями и пропал из моего поля зрения. Не знаю, как долго он самоотверженно там ходил в поисках спасения для меня и ребенка, но я смогла прийти в себя и написать эти заметки в свой градусник, уже давно перешедший за середину пустой, незаполненной автосервисом книжки.
Мне опять повезло. Если так можно сказать о девушке, вынужденной нестись к своей смерти, лавируя между приступами головной боли. Если отбросить этот незначительный факт, то удача вновь оказалась на моей стороне. Платон вернулся из небольшого пролеска с довольным лицом и, помогая мне пересесть на пассажирское сидение, сообщил:
– Там есть какой-то поселок.
– Далеко? – спросила я.
– Километрах в десяти, несколько домиков. Мне кажется, я даже видел движущихся людей.
– Или ты, увидев какие-то пятна в глазах или летающих птиц, принял желаемое за действительное. – Я отнеслась с недоверием к его столь туманному наблюдению.
– Ну, птицы, конечно, имеют крылья, но с чего им летать? – резонно ответил Платон. – Они же тогда сразу, ну или почти сразу умрут. И я смотрел на то селение с довольно близкого расстояния. Там было от силы два километра.
– Ладно, бессмысленно спорить, – положилась я на случай. – Другого выхода все равно нет.
И мы поехали по заросшей бурьяном тропе, оказавшейся разбитой старой дорогой, повернувшей от трассы как раз в ста метрах после того места, где должен был стоять знак.
– Мне кажется, они неспроста спилили тот указатель, – сказал Платон, когда мы уже углубились в пролесок. – И так хорошо замаскировали поворот. Помнишь, в тот мотель с безумной старухой вела очень даже заметное издалека дорога, хотя на ней даже асфальта не было. А тут он есть, значит развилка более основательная, но дорогу видно, только если присмотреться.
– Типа эти люди не хотят видеть непрошенных гостей?
– Вроде того.
– Думаешь, нам что-то угрожает?
– Есть вероятность. Но если мы решим рожать посреди трассы, то и ты, и ребенок точно окажетесь в большой опасности, так что пофиг.
Мы решили – будь что будет и, как в любом случае обреченные на смерть гладиаторы, почти без страха въехали в угодья какой-то скрытой от остальной цивилизации общины.
Признаки дороги полностью пропали у нас под колесами, когда мы приблизились к обжитым усадьбам. Они все были видны нам, а значит все жители разом могли видеть нас. Совсем в стороне, почти у самого опоясывающего деревню дубового леса громоздились старые амбары из высохшего под постоянным солнечным светом дерева, утопающие в желтых полях дикой пшеницы, какую мы видели при нашей первой охоте на птиц. Чуть ближе к воображаемому центру раскинувшейся слишком далеко в пространстве деревни располагались загоны для скота со стоящими неподвижно овцами и коровами внутри своих непрочных оград. Кое где деревянный забор был повален, но скотина и не думала убегать. В нашем мире смерти от расстояний и жизни в неподвижности такими самоубийцами были только мы с Платоном. Даже коровы были умнее нас и просто стояли на месте, без необходимости щипать траву и давать молоко. И без приступов головной боли, разумеется. Непонятно, сколько десятков, а может, и сотен солнечных градусов они находились в своих развалившихся загонах. Еще ближе к центру поселка, в радиусе сотни метров от него, располагался сдвоенный круг тех самых жилых двухэтажных домов. В бе