имаем немногим больше, просто уже привыкли так жить – без лишних вопросов, а по телеку твердят, что все так и должно быть. Но в этой безымянной деревне не было телевизоров, а значит никто им ничего не объяснил. У них имелся лишь чудом сохранившийся после великого пожара портрет. Воистину чудо, не иначе. Хотя мы и отнеслись скептически к изображенному на нем святому, спорить с давшими нам кров и обещавшими принять роды местными жителями не хотелось. Да и в конечном счете, кто мы такие, чтобы кого-то осуждать? В информационном вакууме, образовавшемся после известного катаклизма, каждый имел право верить во что вздумается, поклоняться любым дошедшим из древности портретам и даже показывать ближнему язык. По крайней мере, эти люди нашли душевный покой, своей верой заполнив все пустоты в понимании мира. А что было у нас с Платоном? Только путаница в голове, навязчивая идея поиска ответов, перерастающая в паранойю, не дающую никакого покоя, и еще бегущая по нашим пятам смерть. Так себе наборчик. В обществе недосказанности и телевизионной лжи человек, по каждому поводу высовывающий язык, может оказаться гораздо счастливее таких искателей никому не нужных ответов, как мы.
Да, ответы ведь действительно никому не нужны. Все счастливы возможностью жить, благодарны туманной надежде никогда не умереть, выйдя на пенсию, усевшись навечно возле единственного развлечения – голубого экрана или у телефонного аппарата для разговора с такими же довольными, морально разлагающимися людьми. Удивительно, как мало надо человеку, увлеченному рутиной, ограничивающему себя сферой радиусом в сотню метров со всеми благами цивилизации. Да что далеко ходить – даже нам с Платоном не нужны были ответы, пока долгий покой на одном месте не стал грозить приступами и смертью.
Оставив полных гармонии стариков сидеть на лавочках в центре деревни, мы ушли работать на поля. Неподвижная под спокойными лучами солнца, на далекие расстояния раскинулась пшеница – древние, задубевшие до состояния твердых прутьев колосья, способные поцарапать или случайно выколоть глаз. Иронично, что расстилавшиеся вокруг деревни поля окружал дремучий лес. Зерно нас не очень интересовало, в отличие от грядок с картофелем, капустой, помидорами и луком. Они располагались между двенадцатью расходящимися, как лучи, участками, каждый от своего дома в центре деревни. Трапециевидные, обозначенные колышками наделы земли, напоминающие фрагменты диаграмм из учебников, все вместе образовывали тот самый круг, каким были выстроены и все наши города и кварталы.
– Значит был момент, когда сельчане собственными силами выращивали себе еду, – предположил Платон, держа в руке лопату и мешки. – И логически выбрали такую же круглую, самую оптимальную по расстоянию форму, как и остальные, неизвестные им жители страны.
– Коллективное бессознательное, – уточнила я, блеснув полученными к своим тридцати сотням километров знаниями.
Из-за большого срока беременности толку от меня на поле было мало, но, во-первых, надо было каким-то образом пройти еще двадцать километров до родов, а во-вторых, Платону без меня очень скучно и одиноко. Он выкапывал овощи, а я помогала расправлять пустые мешки. К нашему удивлению, урожай получился обильный, каждая картофелина или помидор были почти такого же размера, как в магазине нашего образцового района Фрибурга.
– Тебе не кажется странным, что они смогли так вырасти в неподвижности? – спросила я.
– Очень интересно, – ответил Платон. – Насколько я знаю, овощи производят на специальных центрифугах с ковшами, наполненными землей. Их крутят вокруг оси и поливают, чтобы все выросло.
– Тогда странно, что начался дефицит еды и ввели продуктовые карточки. Описанным тобой образом можно производить бесконечно много еды.
– Но этот способ требует очень много электричества и рабочих рук, – уточнил Платон.
– Наверняка должен быть аналогичный способ производства бесконечного электричества, – предположила я.
– Об этом я ничего не знаю. Судя по карточной системе и дефициту, такой способ малодоступен или вовсе никому неизвестен.
За разговорами мы неспешно собрали первую партию овощей и отнесли их в пристроенный к дому жены старосты темный сарай. Едва не замерзли в нем, раскладывая съестное по полкам полуподвального помещения в полутьме. Попытались пообщаться с хозяйкой и пятью ее рыжими, как солнце, отпрысками, но погруженные в веру люди мало что могли нам рассказать. Зато мы видели детей, показывающих языки не из озорства, назло взрослым, а со всей серьезностью боголепства.
Стараясь не вызывать у местных жителей недоверия, мы аккуратно спросили у старосты, сколько кругов солнца не обрабатывались овощи. Оказалось, что они смогли так вырасти за какие-то пятьдесят полных вращений светила по небу. Безумно долгий срок в разрезе человеческой жизни, но относительно короткий, если учитывать бесконечность состояния покоя, в каком находилась земля.
– Видимо, этот покой был неполным, – сказал Платон, когда мы остались наедине.
После каждого похода за овощами он заново наполнял нашу ванну водой из колодца и подогревал дровами, чтобы каждый раз мы могли купаться в теплой воде. А в те градусы, когда я из-за головокружения или тошноты не могла составить ему компанию в поле, он возвращался с неизменно красивым букетом цветов, непонятно где найденных. Сколь сильными и умными ни были окружавшие меня всю недолгую жизнь мужчины, самопожертвование Платона и твердая убежденность в желании мне помогать делали его самым восхитительным человеком в мире. Тогда я впервые почувствовала, что мы в буквальном смысле живем как муж с женой. А скоро должно было появиться и пополнение.
Наковыляв с огромным животом оставшиеся двадцать километров, я наконец дождалась того самого градуса Х. Жена старосты достала откуда-то койку, смягчила ее старыми одеялами, поставила тазики с теплой кипяченой водой и, как только начались схватки, положила меня в центр всего этого непривычного реквизита и с помощницей – самой старшей дочерью – приняла роды.
Так как я описываю в этом градуснике только самые памятные моменты жизни, которые хочу вспоминать в старости и показывать будущим поколениям, я опущу неприятные и болезненные мгновения и перейду непосредственно к мигу деторождения. Как только закончился очень долгий период борьбы с разрывающим меня на части процессом, я почувствовала долгожданное расслабление и физическую пустоту в уставшем теле. Но это была самая наполненная любовью и радостью пустота, которую только может испытать женщина. Я увидела своего красного, сморщенного ребенка, услышала его крик. Не описать, каким чудесным был тот момент! Моего сына омыли, и я смогла взять его на руки – самые ценные в мире четыре килограмма продолжения моей жизни.
Когда все было закончено, ко мне пустили Платона, и мы оба с трепетом обнимали третьего члена семьи – ни дать ни взять настоящие молодожены, счастливые и прекрасные в своем естестве. И тогда я впервые в жизни молилась, чтобы приступ головной боли не накрыл мое обессиленное тело, не имевшее возможности даже ходить. Я бы все отдала за непрекращающийся момент моего единения с ребенком. И чудо свершилось – те пару градусов, что я приходила в себя после долгих и тяжелых родов, злой зверь из четвертого измерения не высовывал своей пасти. Приняв совет хозяйки, чьи опытные руки в буквальном смысле спасли и мою жизнь, и ребенка, мы назвали сына Альбертом, в честь местного святого.
Мое маленькое чудо с улыбкой до ушей и черным пушком на лысенькой голове. Сучит пухлыми маленькими ручками и торчащими из пеленок ножками. Растущий прямо на глазах комок свершившейся жизни. Кричит, если убирают далеко от матери, и снова улыбается и довольно урчит, когда возвращают на ручки. Если ты это читаешь, то вот каким было твое появление на этот солнечный свет, Альберт. Сплошная эмоция счастья, вспыхнувшая вдалеке и пронесшаяся сквозь пространство в наш бренный мир. Надеюсь, ты получишь все самое лучшее, достигнешь великих научных высот, совершишь какое-нибудь открытие и не умрешь никогда.
А пока что я нянчила тебя и пыталась все записывать заканчивающейся авторучкой в подходящей к концу книжке для техосмотров, переименованной в мой градусник. Но место еще оставалось.
Встав на ноги после родов, я почувствовала нарастающую мигрень. Никогда я еще не встречала новый приступ с такой радостью – ведь мой ребенок был уже в безопасности, да и сама я могла ходить и, если придется, бежать. Я поспешила на свежий воздух. Работы на огромных, диаметром в километр полях, избавили меня от головной боли в прямом смысле, но добавили ее в переносном. Совсем скоро мы собрали все овощи, высаженные поселенцами пятьдесят кругов солнца назад. Голодные жители наконец-то смогли наесться, почти полностью сметя собранные нами запасы, но еды все равно не хватало. К тому же половина всего собранного съедалась нами с Платоном для восстановления энергии, потраченной на огромные расстояния полевых работ. Хорошо хоть Альберт питался пока моим молоком.
Но жизнь летит так быстро, и ребенок растет на глазах. Пока мы пытались высадить новые овощи, он прибавил уже десяток килограмм, научился сидеть и даже ходить. Произнес первое в своей жизни слово «мама», и мы принялись усердно с ним заниматься, чтобы развить его интеллект. Попутно новые знания пришли и к нам. Как известно, в экстренной ситуации, когда необходимо искать выход из сложного положения, кора головного мозга начинает работать в несколько раз интенсивнее. И вместе с тем, как рос и умнел наш ребенок, вынуждены были интеллектуально омолаживаться и мы. Скормив ему пюре из остатков собранных овощей, мы с Платоном вынуждены были придумать систему быстрого выращивания новых. Идея пришла сама собой.
Мы набросали чертеж новой конструкции, взяли несколько жителей в помощь, срубили дерево и сделали из него высокий столб, который вкопали глубоко в яму. Потом насадили сверху железный обод с прибитыми к нему досками, торчащими в разные стороны, как спицы в колесе, только расположенными горизонтально и высоко над землей. С конца каждой такой доски мы спустили веревки и подвязали к ним большие, наполненные землей горшки с высаженными ростками картофеля, семенами помидоров и так далее. Сначала таких люлек для выращивания еды было штук пять, но позже жители деревни смастерили из дуба достаточное количество емкостей. Мы удобрили их и полили водой из колодца. Потом просто раскрутили получившуюся у нас карусель. Чтобы вся эта конструкция вращалась, достаточно было усилий одного человека. Еще двое должны были иногда приносить новую воду. Подвязанные на веревках горшки описывали круги вокруг столба и таким образом вырастала новая порция овощей. К определенному градусу цикл роста заканчивался, и вся деревня собиралась вместе, чтобы собрать свежие плоды. Мы дали название этому градусу – собботник, от слова «собирать». Он наступал раз в семь градусов. Потом в горшках меняли землю, сажали новые ростки и вновь запускали карусель, оставляя рядом с ней лишь дежурного человека, крутящего конструкцию. Был также составлен график, по которому жители деревни поочередно отстаивали свой пост. А выращенная таким образом еда стала называться «постной», и духовные последователи святого Альберта отныне