ели только ее, считая это изобретение даром Всевышнего, а не нашей гениальной находкой.
Тем не менее мы привыкли жить бок о бок с отшельниками, растили сына с максимальным вниманием и теплотой, умиляясь тому, как быстро он рос. А когда Альберт научился ходить и стал убегать от нас, проблема его чересчур быстрого взросления обозначилась особенно остро. В столь нежном, но важном возрасте, когда каждый километр жизни критически важен для развития мозга, ни о каком продолжении поездки на автомобиле и речи быть не могло. Мы изо всех сил старались удерживать нашего непоседу на одном месте и обучать всему, что знали, умудряясь на короткие моменты отвлекать его подаренными жителями деревни игрушками. Наша комната оказалась почти полностью ими наполнена и превратилась в большую детскую. Но с каждым градусом Альберт становился старше и нуждался в более умных занятиях.
Несмотря на полное отсутствие книг, мы смогли научить сына читать – благодаря «Атланту поверженному», взятому с собой в дорогу Платоном. Муж был без ума от этой книги, все уши мне прожужжав, а теперь с гордостью предусмотрительного отца наблюдал, как Альберт по буквам читал каждое слово, и где надо его поправлял. Так жаль, что у меня нет фотоаппарата, чтобы запечатлеть семейную идиллию – сына и отца вместе. Ограничусь словесным описанием и этими маленькими зарисовками.
Когда бьющую через край энергию ребенка не удавалось удерживать взаперти, мы гуляли по просторным полям живописной округи. Показывали Альберту дубы и высокие по его меркам колосья дикой пшеницы, в которые он пытался на высокой скорости забегать, но каждый раз застревал в них, словно в густых кустах. Мы со смехом его доставали и шли дальше. Он спрашивал, что у нас на руках за загадочные механизмы со стрелками, мы объясняли, что они отмеряют нашу жизнь и даются всем в городах. На вопрос, почему ему не дали такой же, мы отвечали, что он представитель нового поколения. Нам искренне хотелось в это верить.
За вопросами и ответами, за чтением и рассказами об окружающем мире Альберт вырос почти до уровня первого класса школы. Его детский вид, смешной тонкий голос и наивный взгляд из-под густых черных кудрей не могли ввести меня в заблуждение и отвлечь от мысли, что у него великое будущее. Мы относились к нему не как к глупому ребенку – придатку родителей, а как к члену общества – человеку, на плечи которого легла задача превзойти нас во всем. Поэтому и позволяли ему чуть больше, чем было принято позволять детям его возраста.
Однажды Альберт забрел слишком далеко на нашей обычной прогулке вокруг желтых полей, но мы лишь безмолвно последовали за ним, не мешая ребенку познавать мир. Шагали вслед через дубовую рощу, сами испытывали страх, но удивлялись бесстрашию нашего мальчугана. А потом мы все трое наткнулись на огромную свалку странных железных скелетов. В глубоком овраге были навалены друг на друга тысячи тел, похожих на человеческие, но с металлическими скелетами, кое-где заржавевшими.
– Мама, папа, что это? – удивился Альберт.
То был редкий случай, когда ответа мы не знали.
– Похоже на кладбище каких-то механизмов, – ответил Платон, взяв сына за руку.
– Они выглядят как люди, только без кожи и всего остального, – сделал вывод ребенок.
– Когда что-то без кожи и всего остального, это называется скелет, – сказала я. – Перед нами очень много железных скелетов.
– Мама, папа, мне страшно, – пролепетал Альберт, и мы быстро оттуда ушли.
Староста, увидев наши испуганные лица, настороженно встал со своей любимой скамьи на площади. Его по-прежнему окружали четверо друзей-стариков. Несмотря на то, что за прошедшие тридцать солнечных градусов наш сын прожил уже шестьсот километров, а мы где-то по триста, что, безусловно, тоже составляло немалый срок, остальные жители усердно экономили расстояние и к тому моменту практически не изменились. Староста все так же высовывал язык, а потом поглаживал свою неизменную седую бородку.
– Что стряслось? На вас лица нет, – испугался старый Вернер.
Мы рассказали, что за дубовой рощей, по правую руку от библиотеки (то есть храма) нашли кладбище каких-то человекоподобных существ. Перед этим разговором мы предусмотрительно отправили сына домой от греха подальше, читать там нашу единственную книгу.
– Ах, вот оно что, – успокоился староста. – Туда сложили не переживших Великого разлома обитателей старого мира.
– Разве они были не из плоти и крови, как мы? – удивилась я.
– Святой Альберт его знает… – всплеснул руками Вернер. – Я просто говорю то, что сам слышал. Мы так и не поняли, как работали механизмы, сваленные в тот овраг. Но сейчас от них точно никакой пользы. Знай себе лежат… и всё.
Мы приняли спокойный вид, показали ему язык и ушли, но в глубине души наши страхи только разгорались. Что это за человекоподобные машины? Почему они погибли вместе со старым миром? Неужели это те самые инопланетные создатели, о которых рассказывает официальная церковь? Хотя, как по мне, это вылитые роботы из фильма «Космическая одиссея». К тому моменту Альберт уже многое знал о природе вещей, но все его соображения, безусловно, были ограничены нашими. Мы просто беспомощно разводили руками на все его вопросы про кладбище когда-то живших существ.
Но блаженное неведение, в котором жили все местные, нашего сына не устраивало, и он зачастил гулять в сторону оврага, пытаясь своей безграничной детской сметливостью копнуть глубже этот загадочный мир и открыть нечто свое, за гранью всеобщего понимания. Так живут многие дети – в воображении, в чудесных фантазиях, которые в тысячи раз красочнее и разнообразнее нашего единственного, ограничивающего взрослых мира. Вместо «многие» я хотела написать «все», но в этой безымянной деревне мы с Платоном впервые столкнулись с ограниченными, ничем не интересующимися детьми – отпрысками религиозных родителей, у которых не было ничего, кроме иконы старика с высунутым языком и глубокой веры в несокрушимость выстроенных ими мысленных стен. Они бы наверняка построили вокруг своих домов реальные, с частоколом и колючей проволокой, если бы не боялись лишний раз сделать шаг и приблизить себя к смерти. Я пишу в таком плохом ключе о столь гостеприимно приютивших нас людях, потому что за долгие, проведенные с ними градусы все больше вещей начинает раздражать. И мне кажется, что чувство это взаимное.
Постоянно занимаясь с ребенком чтением и арифметикой, мы невольно приманивали в нашу комнату на втором этаже дома соседских детей. Пять рыжих с веснушками карапузов, все в одинаковых, как и у нашего Альберта, рубахах до самых лодыжек поднимались к нам и пугливо вслушивались в чтение книги. Неграмотные, боящиеся опасностей неизвестного им мира, они преодолевали дикий страх, но детская любознательность оказывалась сильнее, и вся орава садилась чуть дальше нашего сына и с удивлением рассматривала буквы, рисуемые мною на доске. Это было, когда Альберт только научился говорить. В свободные от постройки овощного поста моменты я учила его азбуке, а Платон арифметике. В отличие от соседских детей, почти не покидавших пределов дома, наш сын быстро схватывал – он ежеградусно носился с нами на поле и уже добегал до окрестных дубов. Процессы в его мозгу проходили быстро, и вся полученная информация с легкостью усваивалась. Вскоре мы перешли к занятиям посерьезней – к полноценному чтению книги, изучению математики и прослушиванию лекций об окружающем мире, спонтанно придумываемых Платоном. О строительстве городов, о производстве товаров, о видах растений и птиц, даже о вкусовых характеристиках двух последних категорий и так далее. Даже мне было интересно слушать, хотя я и знала почти все, но забавно было смотреть, как изощряется мой муж, обучая нашего сына. Так изобретательно, так прекрасно.
Дети необразованных хозяев дома тоже являлись на наши прогрессивные, похожие на магические таинства занятия, когда информация последующих уроков основывается на предыдущих. Подразумевалось, что ученик должен все это запоминать, образовывая в своем мозгу подобие слоенного пирога. Растущий на глазах Альберт так и делал, в отличие от зависших в одном пространстве чужих детей, все хуже понимавших уроки. Остатки их любознательности сменились победившим все страхом, и они стали жаловаться родителям. И без того недоверчивые ко всему инородному старики запретили им подниматься к нам. Таким образом в нашем распоряжении оказался весь мансардный этаж дома. В нагрузку шла возросшая подозрительность мнительных сельчан.
А потом, еще сильнее питая их страхи, Альберт придумал улучшение конструкции по выращиванию овощей.
И если постройка автоматического поста с едой вселила в жителей страх перед нами – безнравственными, по их мнению, колдунами из аморального мира, но принесенная этой конструкцией польза превысила все их опасения, и они просто с благодарностью улыбнулись, привычно высунув языки, то модернизация, придуманная благодаря смекалке Альберта, уже не могла остановить пересуды и сплетни, постоянно вспыхивающие у нас за спиной. Из-за того, что одичалые жители деревни до нашего визита почти не разговаривали друг с другом, они не умели шептать и мы почти все слышали. Ревнивые жены сверлили мужей за их податливость чужакам. Хозяйка нашего дома все чаще уговаривала старосту нас прогнать, якобы слишком негативное влияние оказываем своими бесовскими лекциями на неокрепшие умы их детей. К тому же только у нас с Платоном на запястьях были браслеты, отмерявшие нашу жизнь, что выглядело очень по-колдовски в затуманенных неверием во все, кроме своей веры, глазах. С каждым градусом жизнь нашей прогрессивной семьи в общине, погрязшей в воображаемой духовности, становилась все опаснее. А случилось вот что.
После того как Альберт сделал свою находку в далеком овраге, он мало того что перестал бояться, так еще и с особым рвением принялся бегать к этому кладбищу странных созданий и усердно в них ковыряться. Он с таким риском для себя лазил по грудам загадочных скелетов, что Платон даже хотел запретить сыну соваться во все незнакомое и вообще почаще сидеть дома, чтобы не рисковать здоровьем, но я убедила его дать полную свободу ребенку. В конце концов риск и опасность, с которыми жила я, наголову превосходили гипотетические возможности Альберта покалечиться или чем-либо заразиться. Возможно, я действительно была права, а может, просто сказывалось мое сиротское самовоспитание, но еще ни одной истории о детях, покалеченных на кладбище железных скелетов, я не слышала.