Платона, Лию и Павла спасли отчасти бронежилеты, отчасти расположение впереди группы. Их по касательной задело сдвинувшейся стеной, но основная сила ударной волны прошла в нескольких метрах сзади, полностью засыпав обломками коридор. Кроме них выжил Олег и еще пара ученых. Из-за накрывшего всех облака стертого в пыль бетона офицер стал полностью серого цвета. Теперь не только одежда говорила о его причастности к высшей касте, но и цвет кожи и даже волос. Как Серебряный Серфер, он покрылся единым цветом. Все оставшиеся в живых выглядели точно так же, словно выпали из набора игрушечных солдатиков, которых забыли раскрасить.
В ушах гудело так сильно, будто в голову засунули колокольню и она звонила во все тяжкие, но гораздо больше пугали ватные руки и ноги, которые не слушались вообще ничего, стали неуправляемыми в тот самый момент, когда были так нужны. Потом конечности стали слегка оживать, и Платон понял, что его левую руку ломит от боли, но это была самая прекрасная в жизни боль – голова Лии упала именно на его смягчившее падение предплечье. Мужчина принял на себя весь удар о пол с лежащими на нем осколками. Он медленно повращал глазами, морщась от боли, повернул шею с таким трудом, что казалось, будто его заживо залили в бетон. Все выжившие в этом взрыве получили контузии и пытались прийти в себя. Окровавленный ученый на четвереньках полз из заваленного обломками дальнего конца коридора, раня руки осколками разбитых телеэкранов.
– Это все из-за тебя, Орлов! – перешел контуженный ученый на ты. – Остановил нас в этом месте! Посмотри, что ты наделал! Все эти смерти на твоей совести!
Крупные частицы пыли окончательно улеглись, и через дыру в стене здания прекрасно просматривалась улица со стоящими рядом высотками и крышами пятиэтажных зданий вдали. Поднявшийся на колени Олег, разумеется, слышал своего визави, но совесть не позволяла посмотреть на него. К офицеру вернулся знакомый ужас смерти.
– Зачем вообще нас арестовывать! – продолжал кричать ползущий в его сторону ученый.
Кровавая рана на голове и странный тон голоса говорили о серьезном травматическом шоке, при котором невозможно себя контролировать.
– Мы хотели быть свободными от ваших государственных шарашек! Хотели заниматься тем, что нам нравится, а не тем, что нас заставляли делать!
Олег уперся одной рукой в пол, держа в другой пистолет. Сил встать у него не было, поэтому он просто растерянно смотрел перед собой. Отражавшееся от угловатых окон соседней высотки солнце играло зайчиками на его обезображенном кровавой пылью лице. Державшая оружие кисть неестественно изогнулась, а боль, когда он опирался на нее, была нестерпимой, но внутренний кошмар отвлекал от нее, делал далекой, неосязаемой. Будто боль испытывал человек в параллельной реальности. В мыслях же не переставала бушевать ударная волна смертоносного взрыва, унесшего пять или шесть жизней, и, в отличие от обычной взрывной волны, она не могла так быстро улечься. Наоборот, она лишь набирала обороты.
– Ну или подождал бы нас на улице! – Окровавленный ученый продолжал ползти по куску разорванного бетона, бывшего раньше стеной. – Мы же просто за знаниями сюда пришли, а не убивать! Мы же не грабили и не воровали!
Олег не смотрел на него. Он сверлил взглядом далекую пустоту, пока злоба скручивала мышцы его лица. Из открытого рта офицера текла струйка крови, растягиваясь пыльной нугой до самого пола. До разбитого взрывом куска бетона, бывшего раньше полом. Он вспомнил, как не смог уберечь от смерти свою семью в аналогичной ситуации. Ужас снова накрывал его с головой.
Ненадолго он смог отвлечься на участие в спецоперации, наполнившей его силой и желанием жить. Но от себя не уйти. На любом расстоянии от фотографий семьи, от источника злополучных мыслей есть шанс активировать триггер, который вернет тебя к ним, как водоворот, затянет на глубину привычной депрессии, ко дну проклятой жизни. Участвуй ты хоть в тысяче спецопераций, прошлого уже не исправить и не изменить себя настоящего. А значит никуда не денутся и смерти, приносимые тобой.
Впервые с момента взрыва Олег повернул голову в сторону кричащего на него ученого. Но не выживший был предметом его интереса. Олег вперился взглядом в беспорядочно разбросанные куски тел. Он не знал большинство погибших людей, но, глубоко сломленный после смерти семьи, представлял в этих красных ошметках ли́ца жены и дочери. Его накрыла яростная ненависть к самому себе. Травмированная совесть вырвалась на свободу и внушала, что сделай Олег еще один шаг и кто-то обязательно снова умрет. Новый шаг и новые смерти.
«Разумеется, это всего лишь повстанцы», – сказал бы начальник.
Но Олег, будучи профессионалом, ценил жизни всех людей практически одинаково, отчего на душе становилось лишь тяжелее.
– Ты грязный убийца! – кричал ползущий к нему ученый. – Ты предал весь мир!
Слова смешивались с гулом от контузии в голове и казались плодом воображения. Может быть, Олег сам их придумал, услышал в галлюцинации – после взрыва он уже не знал, что есть правда, а что вымысел. Он представлял, что где-то существует реальность с живой женой и дочкой и что эта реальность самая настоящая из возможных. Платон тоже слышал слова ученого и был единственным независимым наблюдателем, понимавшим, что все происходит на самом деле в одной на всех вселенной. Не в силах подняться, он вместе с Павлом держал Лию и лишь пассивно следил за развернувшейся перед ним драмой.
– Гордишься властью и своим пистолетом? – кричал подползший в упор к Олегу ученый. – Ну так убей нас всех! Ради этого ты живешь?
Назойливая галлюцинация шумела у левого уха офицера, и не было никакой возможности от нее убежать и спрятаться. Раненное взрывом тело не слушалось почти никаких команд. Стоя на четвереньках, Олег смог приподнять руку с пистолетом и попытался повернуть оружие в сторону ученого, но мышцы не слушались. Поломанная в нескольких местах кисть представляла собой месиво торчащих в разные стороны, рвущих кожу костей. Не в силах направить руку к орущему приведению слева от себя, Олег приложил пистолет к собственному виску.
Гневная галлюцинация ученого продолжала кричать все, что думает об офицере и всей его организации, обо всех людях в сером. Существование злого контуженного ученого мог доказать только Платон, слышавший его со стороны. Но за пределами головы Платона ученого, можно сказать, не существовало, и относительно восприятия Олега Орловича он действительно мог быть плодом воображения – галлюцинацией, во сто крат усиленной взрывом и внутренней драмой потерявшего жену и дочь человека.
Олег чувствовал виском холодное дуло своего пистолета и мечтал воссоединиться с семьей. А еще заткнуть этот жуткий голос.
– Давай же! Стреляй! Моя голова прямо за твоей! Ты ведь этого хочешь? Сразу двоих одним выстрелом!
И Олег нажал на курок.
Точнее, он дернул пальцем, а еще точнее, послал на него мышечную команду. Но через разбитую кисть и оторванные фаланги указательного пальца не могло пройти движение в привычном понимании этого слова – безвольная плоть просто дергалась возле курка. Его кисть была настолько скрюченной, что оружие стало продолжением его руки, будто срослось с нею в момент удара огромным куском разлетевшейся от взрыва стены. Куски пальцев так плотно впечатались в рукоять пистолета, что казались творением обезумевшего садиста. Чем сильнее Олег пытался нажать на курок, тем сильнее мучил себя, разрывая кожу острыми кусками беспорядочно двигающихся костей. Но всполохи физической боли тонули в океанах боли душевной, заливающих его сознание быстрее, чем вода заливала тоннели метро. Свет в здании погас, и все вокруг помрачнело. Вся сущность Олега стала таким тоннелем, а свет в конце заменяли лучи солнца, входящие через дыру в стене размером с пол-этажа. Осознав, что не в состоянии приблизить себя выстрелом к свету, он почувствовал на лице капли холодных слез.
Офицеру в таком состоянии было явно не до беглецов. Заметив это, Платон смог встать на колени и на пару с Павлом пытался поднять Лию с пола. Она уже еле стонала и была в одном шаге от смерти. Вернее, в одном не-шаге.
Из-за погасшего света уходящая вдаль от дыры в стене часть коридора пугала своей темнотой. Особенно, когда в ней стало заметно движение. Кто-то бежал к месту недавнего взрыва. Фигуры двух приближающихся людей стали видны лишь с расстояния в несколько метров.
– Мама, папа! Вы живы… – воскликнул Альберт. – Я увидел взрыв на этаже, куда пошла ваша группа, и перепугался.
Он держал руку своей подруги Анжелики и так же, как она, был покрыт потом, блестящим на свету с улицы. Но радость встречи исчезла, как только он увидел вооруженного человека прямо перед родителями. Недолго думая и полагаясь на одни лишь инстинкты, Альберт спустил с плеча рюкзак и быстро нащупал внутри пистолет, тот самый, который Платон украл из полицейского участка в момент побега из Фрибурга. Ковбойским движением парень выхватил пролежавшее больше трех тысяч километров оружие и направил его на офицера.
– Стой! – крикнул отец. – Тут опасно! Я же сказал вам оставаться внизу.
– А ты видел, что творится на улице? Там гораздо опаснее, – ответил сын, делая шаг в сторону родителей.
– Стой! – еще раз крикнул отец. – А лучше беги назад!
Случилось то, чего боялся Платон. Стоявший на четвереньках Олег обратил внимание на двух гостей и перевел на них взгляд. Поглотив себя собственной злобой и утонув в океане принесенной в мир боли, он крепко сжал в руке пистолет – подумал, что сжал. На деле выбора у него не было – оружие стало частью конечности, прямо как у супергероя из комиксов, которые так любила читать сестра Платона, пока не выросла. «Хотя почему выросла?» Расстояние Лизы не увеличивалось так быстро, как у двух беглецов, поэтому она должна была до сих пор читать эти комиксы, ведь все нормальные люди взрослеют медленно. Но, позабыв о сестре, как о далеком видении детства, Платон вновь обратился к своему реальному и такому близкому сыну: