– Беги! Мы тут сами разберемся!
В любой момент мог раздаться новый взрыв или вооруженный офицер мог наконец применить по назначению свой пистолет. Судя по всему, Олег действительно хотел выстрелить. Ну или сделать вид, что стреляет. Он медленно вытянул руку в сторону Альберта и единственным посильным ему плечевым движением смог поднять ее так, чтобы навести пистолет прямо на лицо молодого человека. Он не был дураком и уже понял, что не в состоянии нажать на курок. Он этого и не хотел. Уставший от бесконечных смертей этого дефектного измерения, он надеялся отправиться в далекое путешествие в самый реальный из миров, где жена и дочь живы, а в голове роем разгневанных ос не кружатся слова осуждения, где нет ненависти к себе и жалости ко всем остальным.
Он дернул рукой, как при выстреле, и сказал:
– Бах…
Его наполнило чувство скорого избавления.
Ответная реакция была именно той, на которую уставший офицер и рассчитывал. В одно мгновение с этим «бах» Альберт направил пистолет на вооруженного серого человека. Пришлось стрелять очень быстро, навскидку, поэтому парень прицеливался одномоментно с выстрелом. Когда Олег оказался на мушке, команда из мозга дошла до пальца молодого человека и заставила надавить на курок. В полной тишине раздался щелчок спусковой скобы. Далекие взрывы и монотонная стрельба будто специально утихли, чтобы не мешать развернувшейся на пятом этаже здания сцене. Альберт нажал на курок, но случилась осечка. Он нажал еще один раз и еще. Результат был тот же. Патрон застрял где-то внутри затвора и не хотел вылетать.
– Этот пистолет пролежал в рюкзаке почти четыре тысячи километров, – тихо сказал Платон. – Да он весь проржавел…
Огорченные таким исходом взрывы и стрельба возобновились где-то вдали, создав ровный фон типичной гражданской войны посреди отдельно взятого города. К ним настолько привыкли, что просто не замечали. Испугавшийся за свою жизнь Альберт попытался выстрелить еще раз, но, не добившись результата, успокоился и опустил оружие. К тому моменту он понял, что враг в сером костюме не собирается в него стрелять.
Враг в сером костюме просто смеялся. Словно освободившись от тесных ремней, он дал выход эмоциям – взгляд смерти в лицо заставил его аффект перейти на новый этап. Как узники мрачной темницы, прорывшие один на всех узкий тоннель, эмоции понеслись наружу через неконтролируемый смех. Олег опустил пистолет и громко, раскатисто хохотал. Напряжение внутри его тела уже не казалось столь колоссальным и медленно возвращалось на приемлемый уровень измученного страдальца. Как у Гуинплена – человека, который смеялся еще до Великого разлома, если верить секретным архивам.
Смех Олега был заразителен, и все присутствовавшие против воли криво улыбнулись, даже не заметив этого за собой. Альберт понял, что офицер не хотел его убивать, а наоборот, вынуждал на ответный выстрел, и только чудо осечки избавило парня от тяжкого греха. Он обрадовался, что все так закончилось.
Олег смог перенести центр тяжести и откинулся к разбитой стене, попав лицом в лучи отраженного соседними зданиями солнца. Вытянув перед собой перебитые ноги, он запрокинул голову и продолжал беспечно смеяться. Это производило настолько целебный эффект, что бесконтрольные галлюцинации в его голове замолчали вместе с переставшим бранить его ученым, облокотившимся о кусок бетона возле него. Они сидели вдвоем и смеялись.
– Ну ладно, – тихо сказал Олег, слыша себя будто со стороны. – Наверное, не судьба мне сейчас умереть.
Здоровой рукой он достал из внутреннего кармана пиджака пару пыльных сигар и поделился с полуживым ученым. Щелкнул серебряной зажигалкой и прикурил, выпустив изо рта белый дым, неотличимый от бетонной пыли.
К этому моменту Альберт уже подбежал к родителям и вместе со священником помог поднять Лию на руки. Все понимали, что быстрым шагом ее уже не спасти, но из принципа все-таки собрались бежать, сначала по этажу, потом по лестнице, а потом по бунтующим улицам. Они уже начали двигаться в темноту уцелевшей части коридора, как неожиданно хриплый голос Олега остановил их.
– От расстояния лечится, говорите? – произнес он, затягиваясь сигарой, унимая боль от десятка сломанных по всему телу костей. – Вот вам ключ-допуск в скоростной лифт.
Зажав сигару во рту, он вытащил из кармана пластиковую карту и бросил беглецам. Ловкий Альберт ее сразу поймал.
– Спасибо, конечно, но здание уже обесточено, – с грустью сказал Платон.
– Это президентский лифт, – ответил Олег, кашляя клубами белого дыма, как будто осколки ребер царапали его легкие. – У него автономный источник питания. Настроен так, что будет работать в любой ситуации… если, конечно, здание не упадет.
В сердцах Платона и Альберта забрезжил лучик надежды. Почти такой же, как светящий с улицы через развалины луч отраженного солнца.
– А как же президент? Вдруг он сейчас им воспользуется? – бросил помогающий нести Лию Павел, когда они уже двинулись по направлению к лифту.
– На этот счет не волнуйтесь, – тихо ответил Олег. – Президент уже в безопасном месте…
Последние слова не достигли ушей беглецов, да и не так это было важно. Они удалялись в темноту, оставляя Олега сидеть рядом с выжившим ученым, курить трубку мира, смотреть на далекие светлые улицы и смеяться над коварной иронией жизни, трижды не позволившей ему умереть. Возможно, в этом была какая-то великая цель. Его истинное предназначение. Интересно, отдай Олег беглецам ключ к лифту сразу при встрече, пережил бы он хоть один из трех смертельных моментов? Ответ на этот вопрос улетучивался вместе с кольцами дыма, выходящими из его рта.
Глава 10
Незнакомые коридоры давили на сознание ужасающей темнотой, усиливая и без того травмирующий шок от обстрела. С каждым новым шагом гремел новый взрыв, разносящийся дрожью по зданию. Если раньше можно было отвлечься на ярко освещенные стены и пестрое разнообразие комнат или даже на залитую солнцем улицу, видную через дыру на месте целого этажа, то с отключением электричества небоскреб выглядел тем, чем на самом деле стал в тот момент – огромной погребальной урной с прахом всех не успевших из него сбежать. Пятисотметровый левиафан еще совсем недавно, до революции, казался незыблемым символом власти и стабильной жизни страны, но при малейшем осложнении, когда что-то пошло не так, он превратился в колосса на глиняных ногах. Дряхлого и никому не нужного. Его расстреливали из танков, которых у «детей свободы» не имелось. Его расстреливала армия – самая мощная и единственная оставшаяся сила в государстве тотальных запретов. Можно сколько угодно давить неугодных людей, ограничивать свободу слова и мысли, но в любом случае нужно на кого-то опираться. Например, на прикормленных силовиков. И чтобы они помогали и дальше держать мир в узде, им требуется все больше и больше прикормки, все больше власти. Почувствовав аппетит, приходящий в процессе еды, они набьют свои животы до отвала и будут всячески удерживать образовавшийся вокруг всего этого режим. Оказавшись единственной силой, они будут диктовать правительству, что ему делать, а что нет. Поняв, что государство больше всего нуждается в армии только при условии наличия множества врагов, армия начнет их придумывать. Еще и еще, больше и больше, лишь бы потоки еды в их желудки не кончались. И президент в такой ситуации станет заложником собственной власти. Он не сможет ничего изменить. Он будет лишь символом неизменности, не-перемен, чтобы поставленные бдеть над народом генералы смогли держать в своих руках всю тайную власть. Армия из единственной опоры государства вполне логично превратилась в единственного диктатора. Она стала диктовать миру свои людоедские условия. Эти процессы очевидны, как дважды два. Собака, живущая в конуре, считает великим счастьем грызть кости и, если все живое вокруг будет съедено, она без зазрения совести начнет глодать кости хозяина. Никто ведь не ожидает от нее другого. Никто не надеется, что в один прекрасный момент она перестанет быть собакой.
И вот армия увидела, что ее президент ослаб. Армия не хотела никому отдавать свою власть и поэтому решила взять ее официально, у всех на глазах, вывести свои игры из-под ковра. Разгрызть кости атланта. Выстрел за выстрелом она крушила великий памятник архитектуры, не забывая и о «детях свободы».
Пришедший с улицы Альберт знал, что битва проходит на равных, а обстрелы здания ведутся с одной батареи на окраине города. Видимо, ей дана команда на разрушение центрального небоскреба, чтобы свалить символ ослабшего лидера. Постоянная бомбардировка вовсе не означала победу армии. Наоборот, оставалась надежда, что восстание победит. Но, чтобы дожить до развязки, требовалось покинуть приговоренное к расстрелу здание. И еще попытаться по пути спасти Лию. В самоубийственном марше, в темноте незнакомого коридора они пытались найти спасительный лифт. Платон с Павлом несли женщину на руках, а путь им показывали Альберт и Анжелика. Молодые люди бежали впереди, держась за руки в том же порыве любви, который захлестывал Платона многие тысячи километров тому назад. Его сын достал из рюкзака карманный фонарик, взятый еще из метро, и освещал дорогу. Тонкий луч белого света едва справлялся со своей задачей, но надежды на спасение пятерых человек лежали только на нем. Тусклый зайчик бегал по стенам в поисках указателей и по дверям, чтобы среди бесчисленных входов в ненужные кабинеты найти двойные створки с краткой надписью «Лифт».
В темноте звуки взрывов надолго задерживались в голове, и порой было сложно понять, раздается ли новый хлопок или чудит слетающее с катушек воображение. За неимением света вокруг не на что было отвлечься. Весь ужас наваливался на людей изнутри, обволакивая тело пленкой кошмара, заставляя вариться в соку собственных фобий.
Коридор походил на гробницу, а черные двери – на саркофаги захороненных мумий. Еще немного и с бескрайним миром погибели сольются пять новых тел.
– Где же лифт? – плевался словами Платон.